- Мне никогда не придется больше работать! - сказал я им. - Лошадки обо
мне позаботятся так, как ни одна блядь НИКОГДА не сможет!
- О, мы это знаем, мистер Чинаски! Мы знаем, что вы - ВЕЛИКИЙ человек!
Это говорил маленький седой ебучка - сидел на кушетке, потирал ладошки
и ухмылялся мне мокрыми губешками. Он не шутил. Меня от него тошнило. Я
допил то, что оставалось в стакане, нашел где-то еще один и его тоже
выпил. Я начал разговаривать с женщинами. Обещал им все мыслимые чары
своего могучего хуя. Они смеялись. Я тоже не шутил. Прямо тут. Сейчас же.
Я двинулся в направлении женщин. Мужики меня оттащили. Для светского
человека я был чересчур щеглом. Если б я не был великим мистером Чинаски,
кто-нибудь бы меня точно убил. Как выяснилось впоследствии, я содрал с
себя рубаху и предложил выйти со мной на газон любому. Мне повезло. Никому
не хотелось толкать меня, когда я стоял на собственных шнурках.
Когда мозги мои прояснились, на часах было 4 утра. Свет горел, а все
люди ушли.
Я по-прежнему сидел. Нашел теплое пиво и выпил. Затем лег спать с
чувством, знакомым всем пьяницам: что я свалял дурака, ну и черт с ним.
3.
Геморрой меня беспокоил лет 15-20; а помимо него - прободение язвы,
плохая печень, чирьи, невроз беспокойства, различные виды
умопомешательств, но жизнь продолжалась, и я надеялся только на то, что
все не развалится одновременно.
Казалось, что кир почти этого добился. Я чувствовал слабость и у меня
кружилась голова, но это обычное дело. Дело было в геморрое. Он ни на что
не реагировал:
горячие ванны, мази - ничего не помогало. Внутренности чуть ли не
свисали у меня из задницы наподобие собачьего хвоста. Я пошел к врачу. Он
просто скользнул по нему взглядом.
- Операция, - сказал он.
- Ладно, - ответил я, - дело только в том, что я трус.
- Я-я, от этоко бутет слошнее.
Вот паршивец фашистский, подумал я.
- Я хочу, штоп фы принимайт этот слапительный фо фторник фечером, а ф 7
утра фставайт, я? и телайт сепе клисма, протолшайт стафит клисма, пока
фота не пойтет чистый, я? потом я посмотрет на фас еще рас, ф 10 утра. Ф
срету утром.
- Яволь, майн хер, - ответил я.
4.
Дуло клизмы все время выскакивало, вся ванная была мокрой, холодно, у
меня болел живот, и я тонул в слизи и дерьме. Вот как наступает конец
света - не от атомной бомбы, а в говне говне говне. В том клизменном
наборе, что я купил, не было груши, чтобы регулировать поток воды, а
пальцы у меня не сгибались, поэтому вода хлестала и внутрь, и наружу
полным напором. У меня процедура заняла полтора часа, и к тому времени
геморрой принял командование миром на себя. Несколько раз я подумывал о
том, чтобы просто все бросить, лечь и умереть. У себя в чулане я обнаружил
банку спиртовой настойки скипидара. Очень красивая красно-зеленая банка.
"ОСТРОЖНО!" - гласила она, - "при попадании внутрь опасен или смертелен."
Я действительно был трусом: банку я поставил на место.
5.
Врач положил меня на стол.
- Теперь расслапьте фаш спина, я? расслапьте, расслапьте....
Неожиданно мне в задницу он всадил какую-то клинообразную коробку и
стал разматывать свою змею, которая вползала мне в кишки, ища преграды,
рака ища.
- Ха! Тепер немноко больн, найн? Тышите клупше, как сопака, ну,
хахахахахаааа!
- Еб твою мать, ублюдок!
- Што?
- Блядь, блядь, блядь! Говночист! Ты, свинья, садюга... Ты Жанну на
костре сжег, ты гвозди в ладони Христу забивал, ты голосовал за войну, ты
голосовал за Голдуотера, ты голосовал за Никсона... Срать твою мать! Что
ты со мной ДЕЛАЕШЬ?
- Скоро фсе сакончится. Фы хорошо переносийт осмотр. Скоро фы станет
дас пациент.
Он вкатал змею обратно, и тут я увидел, как он всматривается во что-то
вроде перископа. В мою окровавленную жопу он воткнул клочок марли, я встал
и оделся.
- А что вы мне оперировать будете?
Он понял, что я имею в виду.
- Только кеморрой.
Выходя, я заглянул под юбку медсестре. Та мило улыбнулась.
6.
В приемном покое больницы маленькая девчушка рассматривала наши серые
лица, наши белые лица, наши желтые лица...
- Все умирают! - провозгласила она. Никто ей не ответил. Я перевернул
страницу старого номера Тайма.
После процедуры заполнения бумаг... анализа мочи... крови меня провели
в палату на четыре койки на восьмом этаже. Когда встал вопрос о
вероисповедании, я ответил:
- Католик, - в основном, чтобы уберечься от взглядов и вопросов, обычно
следующих за объявлением отсутствия вероисповедания. Я устал от всяких
споров и волокиты. Больница была католической - может, меня обслужат лучше
или получу папское благословение.
Заперли меня, значит, с тремя остальными. Меня - отшельника, одиночку,
игрока, повесу, идиота. Все кончено. Любимое мое одиночество, холодильник,
полный пива, сигары на комоде, номера телефонов большеногих, большезадых
теток.
Там лежал один с желтым лицом. Чем-то походил на большую жирную птицу,
обмакнутую в мочу и высушенную на солнце. Он все время давил на кнопку
своего звонка. Голос у него был нудный, плаксивый, мяукающий.
- Сестра, сестра, где доктор Томас? Доктор Томас вчера давал мне
кодеин. Где доктор Томас?
- Я не знаю, где доктор Томас.
- Можно мне микстуру от кашля?
- Она у вас на тумбочке.
- От них кашель не прекращается, и это лекарство тоже не помогает.
- Сестра! - завопил седой парняга с северовосточной кровати. - Можно
мне еще кофе? Я бы хотел еще чашечку.
- Сейчас посмотрю, - ответила та и ушла.
Мое окно показывало холмы, их склоны уходили вверх. Я смотрел на склоны
холмов.
Темнело. На холмах одни дома. Старые дома. У меня возникло странное
чувство, что в них никто не живет, что все уже умерли, все сдались и всч
бросили. Я слушал, как трое моих соседей жалуются на пищу, на стоимость
палаты, на врачей и медсестер. Когда говорил один, остальные двое,
казалось, не слушали, ничего не отвечали. Затем начинал следующий. Они
гундели по очереди. Больше ничего не оставалось. Тележили они смутно,
перескакивая с темы на тему. Меня заперли с оклахомцем, кинооператором и
желтой мочептицей. За моим окном в небе нарисовался крест - сначала
голубой, затем покраснел. Наступила ночь, и вокруг наших коек немного
задернули шторы - мне стало лучше, но странным образом я осознал что ни
боль, ни возможная смерть не сближают меня с человечеством. Начали
подваливать посетители. У меня посетителей не было. Я чувствовал себя
святым. Выглянул в свое окно и увидел вывеску рядом с мигавшим
красно-голубым крестом. МОТЕЛЬ написано. Уж там-то тела - в более нежном
созвучии. Ебутся.
7.
Зашел бедный чертяка в зеленом и выбрил мне задницу. Какие ужасные
профессии в мире есть! Хоть одну я промухал.
Мне на голову натянули купальную шапочку и столкнули на каталку. Все,
приехали.
Хирургия. Трус плывет по коридорам мимо умирающих. Рядом были мужчина и
женщина.
Они толкали меня и улыбались, казалось, они очень спокойны. Они вкатили
меня в лифт. В кабине было еще четыре женщины.
- Я еду в операционную. Никому из вас, дамы, не хотелось бы поменяться
со мной местами?
Те лишь вжались в стенки и отказались отвечать.
В операционной мы стали дожидаться пришествия Бога. Бог, в конце
концов, пришествовал:
- Такс, такс, такс, кте тут майн друк?
Я даже не почесался ответить на такую ложь.
- Пофернитес на шифот, пошалста.
- Что ж, - ответил я, - полагаю, передумывать уже поздно.
- Я, - ответил Бог, - тепер фы ф нашей фласти!
Я почувствовал, как спину мне перетягивают ремнем. Мне раздвинули ноги.
Вкололи первую спинномозговую. Похоже, будто спину и жопу мне окутывают
полотенцами. Еще один укол. Третий. Я продолжал чесать с ними языком.
Трус, актер гаерный насвистывает в темноте.
- Усыпитте ефо, я? - сказал врач. Я почувствовал укол в локоть,
вонючка. Ни фига. За спиной слишком много выпито.
- У кого-нибудь найдется сигара? - спросил я.
Кто-то хохотнул. Я начинал отдавать похабством. Потерял форму. Я решил
попритихнуть.
Я чувствовал, как мне в задницу тычется нож. Боли никакой не было.
- Теперь это, - слышал я его голос, - это - оснофной препятстфий,
фитите? и фот тут...
8.
В послеоперационной было скучно. Вокруг расхаживало несколько
прекрасных на вид женщин, но они меня игнорировали. Я приподнялся на локте
и огляделся. Везде тела. Очень-очень белые и неподвижные. Настоящие
операции. Легкие. Сердце. Все.
Я отчасти чувствовал себя любителем, а отчасти мне было стыдно. Я
обрадовался, когда меня оттуда выкатили. Три моих соседа просто
вытаращились, когда меня привезли. Форму совсем потерял. Я скатился с этой
штуки на койку. Обнаружил, что ноги у меня по-прежнему немые, и
контролировать их я не могу. Я решил поспать.
Все это место меня угнетало. Когда я проснулся, жопа у меня
разламывалась от боли. А ног все так же не чувствовал. Я протянул руку и
схватил себя за член - такое чувство, что его вообще там нет. То есть,
чувства никакого. Если не считать того, что мне хотелось поссать, а
поссать я не мог. Это было ужасно, и я попробовал выкинуть эту мысль из
головы.
Пришла одна их моих бывших любовниц и села, уставившись на меня. Я ей
говорил, что ложусь в больницу. А от чего именно - мол, не знаю.
- Привет! Как дела?
- Прекрасно, только поссать не могу.
Она улыбнулась.
Мы о чем-то немного поговорили, и она ушла.
9.
Все как в кино: все медбратья казались гомосексуалистами. Один, правда,
выглядел несколько мужественнее остальных.
- Эй, приятель!
Тот подошел.
- Я не могу поссать. Хочу, но не могу.
- Сейчас вернусь. Я вам помогу.
Прождал я довольно долго. Затем он вернулся, задернул шторки вокруг
кровати и сел.
Господи, подумал я, что он собирается делать? Отсасывать?
Но я присмотрелся - у него с собой была какая-то машинка. Я смотрел, а
он взял полую иглу и вогнал ее в мочеиспускательное отверстие моего члена.
Чувство, которое я считал давно ушедшим, неожиданно вернулось ко мне.
- Блядь же бэби! - прошипел я.
- Не самая приятная штука на свете, а?
- В самом деле, в самом деле. Я склонен согласиться. Уииоуиии! Господа
бога в душу мать!
- Скоро закончится.
Он надавил мне на мочевой пузырь. Я видел, как маленький квадратный
аквариум наполняется мочой. Это та часть, которую из фильмов обычно
выпускают.
- Господи всемогущий, приятель, помилосердуй! Давай распрощаемся на
ночь, ты хорошо поработал.
- Минуточку. Ну вот.
Он вытащил иглу. За окном мой красно-голубой крест все вращался,
вращался.
Христос висел на стенке, а к ногам его приткнули сухой пальмовый листик.
Немудрено, что люди превращаются в богов. Довольно трудно принимать все
таким, как есть.
- Спасибо, - сказал я брату.
- В любое время, в любое время. - Он задернул за собой шторки и ушел
вместе со своей машинкой.
Моя желтая мочептица надавила на кнопку.
- Где эта медсестра? О почему о почему не приходит сестра?
Он снова нажал на звонок.
- А у меня кнопка работает? Что-то случилось с моей кнопкой?
Вошла медсестра.
- У меня спина болит! О, спина у меня болит ужасно! Никто не пришел
меня навестить! Я надеюсь, вы, друзья, это заметили! Никто не пришел меня
навестить!
Даже моя жена! Где моя жена? Сестра, поднимите мне постель, у меня
спина болит!
ВОТ ТАК! Выше! Нет, нет, боже мой, вы слишком высоко ее подняли! Ниже,
ниже! Вот так. Стоп! Где мой ужин? Я еще не ужинал! Послушайте...
Медсестра вышла.
Я все время думал о маленькой мочевой машинке. Возможно, придется такую
купить, носить с собой всю жизнь. Нырять в переулки, за деревья,
оправляться на заднем сиденье машины.
Оклахомец с кровати номер один был не слишком разговорчивым.
- У меня нога, - неожиданно сообщил он стенам, - ничего не понимаю,
нога у меня за ночь вдруг вся распухла, и опухоль не спадает. Больно,
