готово! Свихнулся и даже нас не узнал. Мало тебе? Неужто
тебя Господь оставил, Джим? Слушай, а может, и мистер
Крозетти...
- Да он просто передохнуть решил
- Может, да, а может, нет Парикмахерская - раз,
объявление - два: "Закрыто по болезни". По какой это
болезни, а, Джим? Леденцов объелся на представлении?
Морскую болезнь на карусели подхватил?
- Ай да заткнись ты, Вилли!
- Нет, сэр, не заткнусь, не дождешься. Оно, конечно,
сильная штука эта карусель. Думаешь, я навсегда хочу
тринадцатилетним остаться? Вот уж дудки! Но, Джим, ты ведь
не по правде захотел двадцатилетним стать?
- А о чем мы с тобой все лето говорили?
- Верно. Говорили. И ради этого ты сунешь голову в
проклятую костоломку? Ну, вытянут тебя, да только после
этого ты и думать забудешь, зачем оно тебе понадобилось!
- Нет уж, не забуду, - упрямо выдохнул в ночь Джим.
- А я тебе говорю - забудешь! Просто уйдешь и бросишь
меня здесь, Джим.
- С чего это мне тебя бросать? - запротестовал Джим. -
Не собираюсь я. Мы вместе будем...
- Вместе? Только ты на два фута выше, да? Будешь
смотреть на меня сверху и хвастать своими руками-ногами. И
о чем это мы говорить будем, скажи на милость, если у меня в
карманах полно веревок для змеев, камушков и лягушачьих лап,
а у тебя там будет чисто и пусто? Об этом, что ли, мы будем
говорить, что ты бегаешь быстрее и запросто можешь меня
бросить...
- Да не буду я тебя бросать, Вилли, никогда не буду!
- Мигом бросишь. Ладно. Давай. Оставь меня. У меня же
есть перочинный ножик, со мной все в порядке. Буду под
деревом сидеть, в ножички играть. А ты совсем свихнешься на
этом черном жеребце, что носится кругами, да, слава Богу,
теперь-то уж не понесется больше...
- Это ты виноват! - выкрикнул Джим и замолчал.
Вилли сжал кулаки.
- Ты, значит, хочешь сказать, что надо было дать этому
маленькому прохиндею спокойно превратиться в большого
прохиндея и открутить нам головы? А может, надо бы и тебя
пустить туда покататься и помахать мне ручкой на прощанье?
А я бы, значит, помахал тебе, да, Джим?
- Уймись ты, - пробормотал Джим. - Поздно теперь
говорить, сломана карусель...
- А как починят ее, так сразу прокатят назад старину
Кугера, чтобы он помоложе стал да вспомнил, как нас звать.
И вот тогда они придут за нами, эти бормоглоты, нет, только
за мной придут, ты ведь перед ними извиняться задумал, ты же
скажешь им, как меня зовут и где я живу...
- Я не сделаю этого, Вилли, - произнес Джим сдавленным
голосом.
- Джим! Джим! Вспомни. В прошлом месяце проповедник
говорил: всему свое время, сначала одно, потом - другое,
одно за другим, Джим, а не два за двумя, помнишь?
- Всему свое время, - тихо повторил Джим.
И тут до них донеслись голоса. В полицейском участке
говорила женщина, а мужчины что-то отвечали ей.
Вилли быстро кивнул Джиму, они пробрались через кусты и,
подкравшись к окну, заглянули в комнату.
За столом сидела мисс Фолей, напротив - отец Вилли.
- ...в голове не укладывается, - говорила мисс Фолей, -
подумать только: Джим и Вилли - грабители! Надо же, в дом
пробраться, взять, удрать!
- Вы точно их видели? - тихо спросил м-р Хэллуэй.
- Я закричала, и они посмотрели вверх, а там - фонарь...
"Она молчит про племянника, - подумал Вилли, - и дальше
молчать будет. Видишь, Джим! - хотелось крикнуть ему. -
Это - ловушка! Племянник специально поджидал нас, чтобы в
такую заварушку втянуть! А там уж неважно будет, что мы
кому про карнавалы с каруселями рассказываем. Хоть полиция,
хоть родители - никто не поверит!"
- Я не хочу никого обвинять, - продолжала меж тем мисс
Фолей, - но если они не виноваты, то где же они?
- Здесь! - раздался голос.
- Вилли! - отчаянно прошептал Джим, но было уже поздно.
Вилли подпрыгнул, подтянулся и перескочил через
подоконник.
- Здесь, - просто сказал он.
27
Они неторопливо шли домой по залитым луной тротуарам.
Посредине - м-р Хэллуэй, по бокам - ребята. Уже перед домом
отец Вилли вздохнул.
- По-моему, не стоит тебе, Джим, нарываться на
неприятности с твоей матушкой посреди ночи. Давай, ты ей
утром расскажешь, а? Ты, надеюсь, сможешь попасть домой
по-тихому?
- Запросто! - фыркнул Джим. - Глядите, что у нас
есть...
- У нас?
Джим небрежно кивнул и отодвинул со стены густые плети
дикого винограда. Под ними открылись железные скобы,
ведущие прямо к подоконнику Джима. М-р Хэллуэй тихо
засмеялся, но внутри содрогнулся от внезапной острой печали.
- И давно это здесь? Впрочем, ладно, не говори. У меня
в детстве такие же были, - добавил он и взглянул на
затерянное в зелени окно Джима. - Здорово, конечно, выйти
попозже... - Он остановил себя. - Но вы не слишком поздно
возвращаетесь?
- Да нет. На этой неделе - первый раз после полуночи.
М-р Хэллуэй поразмышлял немножко.
- Полагаю, от разрешения никакого удовольствия бы не
было, так? Еще бы! Тайком смыться на озеро, на кладбище,
на железную дорогу или в персиковый сад...
- Черт! Мистер Хэллуэй, и вы, что ли, тоже, сэр?..
- Еще бы! Но только - чур, женщинам ни слова. Ладно.
Дуй наверх, и чтоб до следующего месяца про эту лестницу
забыть!
- Есть, сэр!
Джим по-обезьяньи взлетел наверх, мелькнул в окне, закрыл
его и задернул занавеску.
Отец Вилли глядел на ступени, спускавшиеся из звездного
поднебесья прямо в свободный мир пустынных тротуаров,
темнеющих зарослей, кладбищенских оград и стен, через
которые можно перемахнуть с шестом.
- Знаешь, Вилли, что мне горше всего? - задумчиво
обратился он к сыну. - Что я больше не в состоянии бегать,
как ты.
- Да, сэр, - ответил Вилли
- Давай-ка разберемся, - предложил отец - Завтра сходим,
еще раз извинимся перед мисс Фолей, и заодно осмотрим
лужайку. Вдруг мы что-нибудь не заметили, пока лазили там с
фонарями. Потом зайдем к окружному шерифу. Ваше счастье,
что вы вовремя появились. Мисс Фолей не предъявила
обвинение.
- Да, сэр.
Они подошли к стене своего дома Отец запустил руку в
заросли плюща.
- У нас тоже? - Он уже нащупал ступеньку.
- У нас тоже.
М-р Хэллуэй вынул кисет и набил трубку Они стояли у
стены; рядом незаметные ступени вели к теплым постелям в
безопасных комнатах. Отец курил трубку
- Я знаю На самом деле вы не виноваты. Ничего вы не
крали.
- Нет.
- Тогда почему признались там, в полиции?
- Да потому, что мисс Фолей почему-то хочет обвинить нас.
А раз она так говорит, ну, значит, так и есть. Ты же видел,
как она удивилась, когда мы через окно ввалились? Она ведь
и думать не думала, что мы сознаемся. Ну а мы сознались.
Знаешь, у нас и кроме Закона врагов хватает. Я подумал:
если мы сознаемся, может, они отстанут от нас? Так и вышло.
Правда, мисс Фолей тоже в выигрыше - мы ведь преступники
теперь, кто нам поверит?
- Я поверю.
- Правда? - Вилли внимательно изучил тени на отцовском
лице. - Папа, прошлой ночью, в три утра...
- В три утра...
Вилли заметил, как вздрогнул отец, словно от ночного
ветра, словно он знал уже все и только двинуться не мог, а
просто протянул руку и тронул Вилли за плечо. И Вилли уже
знал, что не станет говорить больше Не сегодня Может быть,
завтра, да, завтра, или... послезавтра, когда-нибудь потом,
когда будет день и шатры на лугу исчезнут, и уродцы оставят
их в покое, думая, что достаточно припугнули двоих
пронырливых мальчишек, и теперь-то уж они придержат язык за
зубами. Может, пронесет, может...
- Ну, Вилли, - с усилием выговорил отец. Трубка погасла,
но он не заметил. - Продолжай.
"Нет уж, - подумал Вилли, - пусть лучше нас с Джимом
съедят, но больше чтоб никого. Стоит узнать - и ты в
опасности".
Вслух же он сказал:
- Пап, я тебе через пару деньков все расскажу. Ну,
точно! Маминой честью клянусь!
- Маминой чести для меня вполне достаточно, - после
долгого молчания согласился отец.
28
Ах, как хороша была ночь! От пыльных пожухлых листьев
исходил такой запах, будто к городу вплотную подступили
пески аравийской пустыни. "Как это так, - думал Вилли, -
после всего я еще могу размышлять о тысячелетиях,
скользнувших над землей, и мне грустно, потому что, кроме
меня, ну и еще, быть может, отца, никто не замечает этих
прошедших веков Но мы почему-то даже с отцом не говорим об
этом".
Это был редкостный час в их отношениях. У обоих мысли то
кидались по сторонам, как игривый терьер, то дремали, словно
ленивый кот. Надо было идти спать, а они все медлили и
выбирали окольные пути к подушкам и ночным мыслям. Уже
настала пора сказать о многом, но не обо всем. Время первых
открытий. Первых, а до последних было еще так далеко.
Хотелось знать все и ничего не знать. Самое время для
мужского разговора, да только в сладости его могла затаиться
горечь.
Они поднялись по лестнице, но сразу разойтись не смогли.
Этот миг обещал и другие, наверное, даже не такие уж
отдаленные ночи, когда мужчина и мальчик, готовящийся стать
мужчиной, могли не то что говорить, но даже петь. В конце
концов Вилли осторожно спросил:
- Папа.. а я хороший человек?
- Думаю, да. Точно знаю - да, - был ответ.
- Это... поможет, когда придется действительно туго?
- Обязательно.
- И спасет, когда придется спасаться? Ну, если вокруг,
например, все плохие и на много миль - ни одного хорошего?
Тогда как?
- И тогда пригодится.
- Хотя ведь пользы от этого не очень-то много, верно?
- Знаешь, это ведь не для тела, это все-таки больше для
души.
- Слушай, пап, тебе не приходилось иногда пугаться так,
что даже...
- Душа уходит в пятки? - Отец кивает, а на лице -
беспокойство. - Папа, - голос Вилли едва слышен, - а ты -
хороший человек?
- Я стараюсь. Для тебя и для мамы. Но, видишь ли,
каждый из нас сам по себе вряд ли герой. Я ведь с собой всю
жизнь живу, знаю уж все, что стоит о себе знать.
- Ну и как? В общем?
- Ты про результат? Все приходит, и все уходит. А я по
большей части сижу тихо, но надежно, так что, в общем, я в
порядке.
- Тогда почему же ты не счастлив, папа?
Отец покряхтел.
- Знаешь, на лестнице в полвторого ночи не очень-то
пофилософствуешь...
- Да. Я просто хотел узнать.
Повисла долгая пауза. Отец вздохнул, взял его за руку,
вывел на крыльцо и снова разжег трубку. Потом сказал
неторопливо:
- Ладно. Мама твоя спит. Будем считать, она не
догадывается о том, что мы с тобой беседуем здесь. Можем
продолжать. Только сначала скажи, с каких это пор ты стал
полагать, что быть хорошим - и значит быть счастливым?
- Со всегда.
- Ну, значит, пора тебе узнать и другое. Бывает, что
самый наисчастливейший в городе человек, с улыбкой от уха до
уха, жуткий грешник. Разные бывают улыбки. Учись отличать
темные разновидности от светлых. Бывает, крикун, хохотун,
половину времени - на людях, а в остальную половину
веселится так, что волосы дыбом. Люди ведь любят грех,
Вилли, точно, любят, тянутся к нему, в каких бы обличьях,
размерах, цветах и запахах он ни являлся. По нонешним
временам человеку не за столом, а за корытом надо сидеть.
Иной раз слышишь, как кто- нибудь расхваливает окружающих, и
думаешь: да не из свинарника ли он родом? А с другой
стороны, вон тот несчастный, бледный, обремененный заботами
человек, что проходит стороной, - он и есть как раз тот
самый твой Хороший Человек. Быть хорошим - занятие
страшноватое. Хоть и на это дело охотники находятся, но не
каждому по плечу, бывает, ломаются по пути. Я знавал таких.
Труднее быть фермером, чем его свиньей. Думаю, что именно
из-за стремления быть хорошей и трескается стена однажды
ночью. Глядишь, вроде человек хороший, и марку высоко
держит, а упадет на него еще волосок - он и сник. Не может
самого себя в покое оставить, не может себя с крючка снять,
если хоть на вздох отошел от благородства.
Вот кабы просто быть хорошим, просто поступать хорошо,
вместо того чтобы думать об этом все время. А это нелегко,
