держит тепло. С наступлением холодов он там и ночует - счастливый, на печи.
Семье Дионисия Феденька предан, как пес, особенно любит чинного ведуна Васю.
Своими настойками и мазями матушкин старшой спас бродягу от ужасной
ревматической дыбы в ногах и плечах; он всегда примечает, когда безоблачную
синьку заволакивает также боль в голове, будто бы кто расклевывает мозги
железными клювами. И прогоняет адских ворон. И лысой башке становится легко,
и куцую память не донимают мучительные загадки.
Ничего, никакого лишнего мусора нет в Феденькиной опрятной
памяти - каждую ночь выметалось все метелкой из петушиных перьев. А может,
есть. Может, там полным-полно понапихано. Почем нам знать, что делается в
этой скорбной голове.
Колода № 6
Билятдин Сафин не стеснялся своего ремесла. Другие, особенно кто помоложе,
стеснялись, врали дома, что грузят тару в магазине или там копают траншеи на
кабельных работах. Легендой начальницы их столярного цеха была некая
мебельная фабрика, и она уже растеряла кучу знакомых, которые то и дело
обращались к ней по части обустройства своего интерьера. Кой-какую мебель
она бы конечно могла организовать, но совсем не ту, о которой ее просили. А
если бы ее знакомые знали, с какой мебелью она имеет дело, - тоже вполне
могли бы сделать запрос. Так как дело - более чем житейское и каждому рано
или поздно необходимое. Буквально каждому. Потому что, как совершенно
правильно отметил покойный Иван Петрович Белкин, которого Билятдин Сафин не
читал, а его начальница Наина Андреевна Горемыкина тоже никогда не
вспоминала, - "живой без сапог обойдется, а мертвый без гроба не живет". И
если бы простые и сильно пьющие люди, которые работали бок о бок с
Билятдином в одном цеху под руководством Горемыкиной, или, как звалась она
для краткости, Андревны, если бы они могли обратиться мыслями к высоким
примерам, они бы, не исключено, испытали (вместо стыда и замешательства)
что-то типа профессиональной гордости. Но поскольку все рабочие столярного
цеха, за вычетом Билятдина Сафина, проблему своего культурного досуга
традиционно решали путем незамысловатой игры в домино в сочетании с
допингом, бутылка которого устанавливалась тут же, на днище перевернутого
"изделия", как официально именовалась выпускаемая продукция, - постольку
никто из них не мог осознать истинного содержания ремесла, в котором
развитой человек видит отчасти смысл даже мистический.
Что касается так называемой Андревны, то водку на гробу она не пила и в
домино, разумеется, с работягами своими не стучала. Но была изнурена
безмужним бытом, бесконечными приводами сына Юрия в детскую комнату милиции,
парализованной матерью и прочими факторами дремучих буден, повсеместно
распространенных в среде женского населения России, но от этого не менее
гибельных. К тому же на ее костлявых плечах лежало выполнение плана,
произвольно спущенного Горбытом в количестве 200 изделий в месяц. Это
значит, с учетом праздников и выходных, - десять гробов ежедневно при ручном
производстве силами девяти человек да плюс простои по сырью: сосновая доска
поступает с перебоями, а дубовая для правительственного гроба - вообще
"запланированный дефицит". То есть в плане эти двенадцать дубовых гробов
стоят, но заранее известно, что материала для них нет и не будет, и если
Горемыкина сама по своим каналам семь-восемь кубометров не достанет, вся ее
пьянь останется без премии, а лично Горемыкина всегда имеет шанс огрести
выговор по партийной линии, потому что, как известно, этот наш хлам и прах
находится в постоянной боевой готовности к выносу из всевозможных
президиумов ногами вперед.
Короче говоря, задумываться о месте руководимого ею труда в мировом порядке
вещей Наина Андреевна тоже, конечно, с полной отдачей не могла. Ее
культурного и духовного развития хватало только на то, чтобы наивно
блефовать перед знакомыми, которые постепенно от нее все равно
отворачивались, что она, дескать, служит начальником цеха на мебельной
фабрике в Люблино. Она полагала, что это придаст ей веса в обществе и
позволит найти приличного, малопьющего человека на роль мужа, а также отца
для грубияна и онаниста Юрия. Но хотя некоторый лысоватый отставник и
ночевал у нее раза четыре в момент отъезда Юрия в пионерский лагерь, но
разделить жизненную поклажу с этой непрокрашенной, с седыми корнями,
сорокавосьмилетней женщиной, принять всей душой ее варикоз, сломанные ногти,
золотые зубы, жидкую грудь, кашель, а также ее прыщавого урода, а также
сварливую зловонную старуху в пролежнях - таких желающих что-то пока не
находилось. От знакомых, как уже было сказано, Наина Андреевна путем
вышеуказанного вранья добилась только озлобления в адрес своей, как они
ошибочно полагали, ненормальной и черствой позиции. Мамашу уже года три
волновала одна-единственная проблема дефекации. Юрку оставили на второй год
после того, как Наина пропустила мимо ушей намек директрисы на финскую
спальню. А сам Юрий клал, по его выражению, на "мымру" со всем своим
малозначительным прибором. Будь она хоть министр.
Единственным человеком, который сочувствовал Андревне как женщине и уважал
ее как специалиста, был Билятдин Сафин. Да и Горемыкина положительно
оценивала Билятдина. По вере своей мужик трезвый и мастерства безотказного,
он всегда получал от нее самые выгодные заказы. В первую очередь, конечно,
особо ответственные экземпляры, по заводской документации, "изделия № 6", а
на профессиональном жаргоне столяров - "колоды".
Для тех, кто незнаком с особенностями продукции деревообделочного завода
специализированного бытового обслуживания, как причудливо названа наша
грободельня, требуется пояснить производственную тонкость. Номенклатурный
гроб изготавливается совсем по другим нормативам, нежели рядовой. Он шире,
тщательней обработан, он не из занозистой сосны, а из дуба, в отдельных
случаях - и из более ценных пород. Подушечка в нем набита не опилками, а
ватой, на обивку идет вместо бязи штапель, а другой раз - и шелк. Ну и
фурнитура: уголки, ручки, петли, карнизики, завитушки - об этом, ясное дело,
на потоке и речи нет.
Вот такие вот эксклюзивные образцы поручались золотым рукам Билятдина Сафина
- к общей зависти, как было бы логично предположить. Однако никто Билятдину
не завидовал, поскольку никто здесь, кроме него, работать, честно говоря, не
любил, да в общем-то и не умел. Так, сколачивали своими кривыми руками
что-то сикось-накось, поскольку потребность в продукции никогда не
насыщалась, и еще не родился клиент, который в этом вопросе придавал бы
форме решающее значение.
Но Билятдин Сафин - Билятдин Сафин совсем другое дело. В его лице вы
сталкиваетесь с редким отечественным явлением: явлением Мастера. Известно,
что сейчас это редкий природный феномен вроде дифракции. А когда-то мастера
составляли силу России - пока не спились, не передохли с голоду на
пересылках и, наконец, не переродились в мутантов, у которых руки растут
примерно оттуда же, откуда и ноги. Вообще, история всегда располагала
примерами, когда мастеров пытали и казнили. Но со временем отдельные
перегибы на местах превратились в повсеместную практику - и даже в теорию.
Прадед Сафа держал гробовую мастерскую в Симеизе и слыл лучшим мастером на
побережье. По семейной легенде, его призвал сам аншеф Воронцов, когда в
Алупке утонула его тайная любовница, красавица-татарка. На обратном пути
Сафа погиб, сорвавшись спьяну с горной тропы. Что было странно, ибо прадед,
как и все его потомки, пил только воду.
Дед Билятдин продолжал дело своего отца и здорово разбогател на эпидемии
холеры. Перед войной он перебрался в Севастополь, рассчитывая развернуть
большой бизнес. Там его и шлепнул какой-то перекопский комиссар, наткнувшись
на двух бледных, как смерть, офицеров, преждевременно укрывшихся в
замечательных кипарисовых гробах.
Отец Ахмат начинал мальчиком в артели, обнаружил талант и с первыми усиками
стал помощником хозяина. Но тут кустарей как раз принялись разгонять, хозяин
сгинул, Ахмат несколько лет поработал на верфи, а с началом войны ушел
судовым механиком на крейсере в море, где хоронят, как известно, без гробов.
В сорок четвертом он высадился на родном берегу с боевым ранением в виде
раздробленного голеностопа и, как следствие, оттяпанной по колено ноги. Это
в августе. А в ноябре уже топтался, проваливаясь костылем в снег, рядом с
какой-то железнодорожной веткой без признаков станции. Больше никогда здесь
не останавливался ни один поезд. Вскоре, как грянули настоящие морозы,
ремесло Ахмата здорово пригодилось бы. Но закапывали прямо так. А кто выжил,
построили поселок Кара-Ай, Черный Святой. Или Каравай - для русского уха,
для сибирского языка. Ахмат помер, не удержался. Жена его, Зара, осталась на
сносях и в разгар весны, 9 мая 1945 года родила Билятдина.
Вот такая нехитрая история. Билятдин плотничал и столярничал с самого
малолетства, умея все как бы от природы. Свой первый гроб выстругал годам к
пятнадцати - матери. И товарняком укатил на юг. А к югу лежала практически
вся страна. И сердце ее, ее кровавая печень - Москва.
- Короче, Билятдин, - подошел тут Толик Шестаков, жирный парень по прозвищу
Малюта. - Ты, бля, бригадир, а ребят уважить не хочешь. Ребята, бля,
обижаются.
Мастер Сафин поморщился. А с другой стороны, думал он (корабликом ведя
рубанок по белой доске и глядя, как отслаивается, завиваясь, легкий локон
стружки), грех именно не выпить, потому что не только ему, Билятдину Сафину,
исполняется завтра тридцать пять лет, но столько же лет исполняется и
великой Победе.
- Толик, - сказал он Шестакову тихо, как всегда, - а может, завтра?
- Ты что, Билятдин, твою мать, охерел ты, бля, в натуре? Завтра, понял,
гуляем, бля, Победа, выходной!
- Я и приглашаю, - мучаясь, проговорил Билятдин, внимательно глядя на
ползущую длинную стружку. - Бери жену... И вы все, - глянул он на
столпившихся мужиков, - посидим, как люди, дома, нормально закусим, такой
праздник...
- Сабантуй? - догадался кто-то. А сизый от беззаветного пьянства ветеран
Прохоров уточнил:
- И старуху, говоришь, брать?
Шестаков неожиданно закричал:
- Да моя сволочь только изгадит нам весь кайф, Билятдин! Это же, бля, такая,
бля, в натуре, а нажрется - вообще, бля, туши фонарь!
- Что, работнички, все ханку трескаем? - за общим производственным шумом
никто не заметил, как вошла Горемыкина и стояла теперь возле перевернутого
гроба, застеленного газетами и сервированного тремя пока бутылками водки,
буханкой бородинского, банкой частика в томате, плавленым сырком, россыпью
соевых конфеток и загогулиной полтавской колбасы.
- Какие люди! - загомонили мужики. - Без охраны! Андревна! В честь Победы,
а? По маленькой, а? У Сафина именины, у бригадира, Андревна, святое дело!
Горемыкина уставилась поверх очков на Билятдина:
- И ты туда же, Сафин? Не ожидала.
Билятдину, как всегда, стало невыносимо жаль Горемыкину и отчего-то стыдно
за свою хорошую трехкомнатную квартиру недалеко от работы, на Дмитровском
шоссе, за дружную семью, за свою красавицу Галию с ее вязальной машиной, за
Рашида - отличника матшколы, за маленького атлета Рахима и даже за
крошечную, похожую на ангела, Афиечку, за ее слабые локоны, как свежие
стружки...
Он остался в цехе после всех и закончил свой шестой за день гроб. Обычно
Билятдин делал пять штук, но сегодня дерево слоилось особенно мягко, гвоздь
входил ровно и чисто, доска к доске подгонялась гладенько, и останавливаться
не хотелось. Наслаждение от работы теплом разливалось в плечах, спине,
зажигалось в паху, как бывало, когда ночью обнимал он свою Галию, ее
полированное самшитовое тело; проникая ладонью сквозь кожу, гладил, как
хорошо оструганную и ошкуренную доску, касался пальцем выступившей на срезе
янтарной капли, подносил руку к лицу и вдыхал таежный скипидарный запах,
чуть не плача.
Вот как любил Билятдин Сафин это дело. А сегодня, накануне праздника, в душе
был особенный лад. Билятдин радовался, что пригласил в гости мужиков,
представлял, как Галия расстарается, напечет-наварит, как будет он сидеть во
