Головная машина из вереницы у подъезда подползла к ним, и Лиза робко
забилась в угол заднего сиденья, сжимая в кулаке прощальную
десятку - впервые в жизни одна в такси.
- Новые бляди в космосе? - произнес шофер пугающую своей загадочностью фразу
и гневно усмехнулся в зеркальце.
Не учтя кавычки, Лиза представила себе черную бездну, где несутся друг за
другом длинноногие раскрашенные ведьмы, и бледные волосы стоят над их
головами магниевым столбом. Репортажный оптимизм вопроса противоречил
непонятной угрозе, таившейся в ухмылке таксиста, и Лиза, сжавшись в своем
углу в точку, едва смогла вымолвить: "В смысле - как?.."
- В смысле так, что здесь, в "Космосе" башляешь - так отстегнула, давай,
порядка не знаешь, новенькая, что ль? Вроде Стас тебя не показывал... Э! -
водила резко вдруг заложил к бровке и стал. - Да тут у нас партизанят
некоторые... Точно? У наших девчонок клиентуру перебиваешь, а? Так? Колись,
колись! - ласково и страшно пел водила, и Лиза от ужаса не унимала и даже не
замечала слез.
- Я выйду... - шепнула она. - Можно?
- Только осторожно, - ухнул таксист и схватил ее за руку. - Выйдет она, ага.
А бабки? Спасибо скажи, что не сдал куда следует. Ну! - заорал вдруг. -
Платить, короче, будем или глазки строить?!
"Дура-а-ак!!" - заблажила Лизка в голос, бросила в жуткую морду мятый
червонец, рванулась вон, зацепилась за высокий волжский порожек и приникла к
тротуару, как Антей, во всю свою роскошную лайковую длину. Адская колесница
с поборником территориального кодекса на борту взревела и канула в
пробуждающейся преисподней.
А Нина бросалась на каждый вой лифта, редкий в этот час, к двери, и
отпирала, и застывала в проеме, свесив бесполезные руки. Но вой стихал
этажом ниже: возвращая семье Виталика Вовнобоя, сумасшедшего программиста,
иссякшего в наслаждениях виртуальных игр. Или уносился вверх - сгружалась
Валька Бочкина, известная дому путана.
"Убью, - планировала Нина, улавливая безмятежный стук утренних каблучков. -
Никогда, никогда больше не буду на нее кричать, бедный мой кролик, только
вернись поскорее... Только вернись, потаскушка, тварь
такая - что я с тобой сделаю, даже не знаю, что я сделаю с тобой!"
- Мамочка! Мама, это я. Мамочка, але! - но не было сил отвечать. - Ты чего
молчишь, мам, ты слышишь меня?
- Прекрасно слышу. Не ори.
- Мам, ну не обижайся! Мам! Знаешь, я не добралась до дому...
- Я заметила.
- Нет, ну послушай, тут троллейбус сломался по дороге, слышишь? И я уже не
успевала доехать, ты слышишь меня, мам? Я пойду прямо в школу, о'кей?
- О - что?
- Ма, ну ладно тебе! Так я - в школу, хорошо?
Нина положила трубку. Лиза положила себе еще карбоната и красной рыбы из
припасов, которыми Палыч снабжал Настю в отсутствие родителей. Настя шорты
положила на полку, сапоги - в коробку на шкаф и куртку положила на место - в
пакет и в чемодан. Никита Гарусов положил под подушку забытый Настей в
спешке лифчик, который она иногда надевала для солидности, и, наконец,
уснул. Свинина положила под язык таблетку валидола и принялась яростно ее
сосать, готовясь к титанической битве идеологий. Олег вместе с двумя
хирургами, анестезиологом и не захотевшей ломать компанию пожилой
операционной сестрой с фронтовым партийным стажем положили - вот только что
- партбилеты и заявили о своем выходе из рядов. А предприниматель Гарри Мур
положил себе вернуть сегодня на фирму машину (пыльно-зеленую "феррари") и
покататься остаток дня на метро: освоиться некоторым образом с рекой той
жизни, в которую он намерен вступить вновь, не изучив нового брода и даже не
допуская на своей Амстердам-авеню мысли, что привычный брод может изменить
профиль, химический состав - ну и вообще исчезнуть.
А не мешало бы, между прочим, сообразить, глядя, как хорошеет в целом
столица!
Когда Лиза вернулась из школы, еще стоял белый день, но квартира была щедро
иллюминирована, а прихожая завалена свертками и сумками. Мать открыла ей
возбужденная, с блестящими глазами, причесанная и даже выкрашенная в новый
соломенный цвет. Новые зеленые серьги качались под челюстью, как маятники.
Короткое болотного цвета платье - незнакомое - высоко открывало сохранные
еще ноги в черных колготках.
- Чо это ты? - опешила Лиза.
- А что такое? - засмеялась мать. - У моей дочери сегодня день рождения, и
по такому поводу она даже соизволила прийти домой!
Нина исполнила пируэт и затрубила в рупор из ладоней: - "Здравствуйте,
товарищи учащиеся десятых классов! Па-здрравляю вас..."
- Мама! - крикнула Лиза. - Ты чего, совсем уже?
Нина ладонями стиснула дочке щеки и крепко поцеловала в крылья носа - раз и
два. Лиза сморщилась: от мамули шибало крепким градусом - хотя кто бы
говорил...
- Ладно, - успокоилась внезапно Нина. - Пошалили. А теперь сюрприз типа
"смертельный номер". Вы тут, девушка, давеча интересовались вашим папашей?
"Родным отцом", как вы изволили выразиться. Давай, знакомься, кролик. Легок
на помине.
- Кто? - Лиза обалдело улыбалась, не зная, как реагировать на кромешный
какой-то материн балаган. - Мам... кончай свои приколы... Не смешно... - но
сама уже пролезла бочком в комнату и видела, как кто-то медленно отделяется
от окна, а за окном катится вниз и влево солнце, и на ярком просвете
просматривается только черный силуэт. Но вот мужчина миновал солнечный сноп
и неуверенно, неловко пошел на Лизу, как слепой, протянув вперед руки. И
вздрогнула Лиза, отступила, и вскрикнула, и дернулась убежать. Но мужчина с
растрепавшейся проседью, с порыжелыми усами, похожий на одного писателя,
кумира маминых ровесников, удержал ее за плечи, и все пытался заглянуть в
зажмуренные да плюс защищенные линзами - такие предосторожности - глазки, и
все повторял: "Лиза, дружочек, Лизочка моя..."
- Ну же, Лизочка-дружочек, - глумилась Нина Акулина, мать-одиночка, едва не
умершая от ожидания, - взгляни же на папочку: вот он, собственной персоной,
Муромский Григорий Иудович.
Стыдись, Нина Акулина, экие плоскости ты себе позволяешь, возможно, спьяну!
Ну хорошо, хорошо, Иванович, что это меняет...
Я опасался вообще-то, что мне, как и моему учителю, придется просить
читателей избавить меня от излишней обязанности описывать развязку. Но
ничего страшного, ничего особенного не произошло. Григорий Иваныч оглядел
очкастую девочку с длинной толстой косой, перекинутой на плосковатую грудь,
погладил рукава тесного форменного платья и молвил растроганно: "Какая
большая... Невозможно... Никогда бы не поверил..."
Вот и вся история - смысла в ней немного, так, баловство одно. Настина мама,
правда, была приятно удивлена, когда, надев новую куртку, обнаружила в
кармане стодолларовую бумажку. И, как могла, немедленно потрафила Настиному
папе. А назавтра - на всякий случай - и Палычу: по-быстрому, пока Настена
якобы в школе.
Конец повестям М. Зайцева.
