челове-еек...
- Сколько тебе лет? - дышал в ухо медовыми усами туманный, мягкий дяденька,
похожий на кота, на боевого кота, кота-хозяина-всех-помоек...
- Восемнадцать... - два года всего присочинила, не так уж и много, и падала
голова на широкую грудь, и повсюду эти удобные руки, так удобно в них
обмякнуть...
Как неприятно несутся вкруговую стены. Как воет этот фонарь. Гарри Мур на
мгновение ослабил объятие и обнаружил, что Эллочка давно висит в его руках
кучей протоплазмы. Такие давеча артистичные ноги подогнулись, как
пластилиновые, и едва не заскребли отворотами ботфортов по полу.
Лиза спала на ходу и не видела, как проводила ее цепким взглядом
разрозненная бригада девиц у входа в гостиницу, как переглянулись портье со
швейцаром и слегка пошевелил бритым затылком хряк в камуфляже. Не видела,
как сунул Гарри дежурной по этажу неприметную бумажку утиного цвета, о
которой смело можно сказать, что в России доллар больше, чем доллар. Не
помнила, как содрали с нее кожуру сапог, как раздели и уложили на прохладное
и мягкое, на широкое и мягкое, не похожее на домашние деревянные щиты, на
которых она спала с целью выпрямления позвоночника, такое мягкое, что к ней,
к Лизочке, вернулись как бы мохнатые ощущения эмбриона, - и на целую
вечность отключила она сознание. И не чуяла, как шаманил на ее длинном
безжизненном теле этот колдун, оплетая всю ее, мерзавку Лизочку, дивными
узорами поцелуев и касаний, как мычал от соприкосновения с такой несусветной
молодостью, с новорожденной пушистостью и содрогался. А она, Лизочка,
Элизабет Акулина, даже не вздрогнула, сладко сопя, когда пробил ее узенькое
нутро шрапнельный разряд и что-то теплое вылилось и растеклось по хрустящим
простыням хорошего, хотя и не лучшего, нет, совсем не первоклассного по
теперешнему счету отеля.
- Shit! - скатился Гарри Мур с мокрой постели. - Целки нам тут не хватало,
твою мать!
Сон слетел, и вместо него принялась набухать яростная досада, что такое вот
милое приключение так дико закончилось. И за постель, согласитесь, неловко.
И чумичка эта в лоскуты пьяная... Не сбежать ли - срочно расплатиться - и,
допустим, в Питер, живет там одна... Как, впрочем, и здесь, в Москве, ему
наверняка будут рады, по крайней мере в двух... даже в трех домах. Нет,
чушь. В России бытует плебейское правило "сдавать номер" - как рапорт. А как
его с д а ш ь с этой задрыгой! Гарри вспомнил камуфляжного хряка и его
свинцовый затылок. Фу, что за мысли...
Он докуривал вторую пачку, когда Лиза вдруг открыла глаза и рывком села.
Огляделась, пытаясь поймать удирающие воспоминания. Увидела рядом хмурого
Гарри, провела рукой по своей голой груди, вскрикнула, натянула до
подбородка одеяло.
- Сколько времени?
- "Который час" у вас, я слышал, говорят... - Озноб вновь накатывал на Гарри
и как бы звон, колокольное гудение в бедрах и затылке... Спокойно, Гарри,
взгляни на размозженного партнера: его не так-то легко заподозрить в
увлеченности перспективой блаженства.
Лиза вспомнила про маму и закрыла глаза от ужаса, молясь, чтобы все это был
сон, чтобы вся эта комната, и этот голый дядька с сигаретой, и сама она,
голая и - ой, мамочки, вся мокрая, этого только не хватало... (Лиза
проверила украдкой пальцем) - ох, вот кошмар, голая, в луже крови... - чтобы
все это выцвело, развалилось и истлело, как именно кошмар...
Водянистая голубизна за окном вполне могла означать рассвет.
- Да не смотрите же на меня! Который час?
- Ну, полшестого. Почему вы, русские женщины и даже девицы, вот почему,
интересно, в постели вы всегда интересуетесь временем? Регламент у вас, что
ли? И только попробуй, бэби, спроси, женат ли я! Так, теперь мы будем
оплакивать свою невинность! - С легкой брезгливостью Гарри краем
пододеяльника вытер канашке мокрые щеки и нос.
- Можно позвонить? - шепнула Лиза, страстно мечтая о пожаре, землетрясении
или бомбежке, которые бы одним разом все списали и прекратили ее муки.
Хорошо бы этот Гарри как-нибудь исчез, как-нибудь так бесследно испарился, а
она бы сама очутилась дома, в своей постели, чистая и сухая, в ночной
рубашке, как в детстве, когда крошка Лиза, изнуренная, засыпала в гостях, а
просыпалась уже утром, в обнимку со своей подушкой, не помня, как мама
волокла ее ночными подземельями метрополитена (сама, между прочим, обмирая
от ужаса).
Но Гарри не исчезал, а сидел, а по правде-то сказать, пожалуй что, лежал
рядом и странно смотрел на нее. Смотрел так странно, так вдруг опасно
улыбаясь, как дачный кот перед тем, как взмыть в небо и задавить
трепыхавшуюся там птичку. Хищник Мур, пагубный дяденька, поставил Лизе на
живот телефон.
- Звони. В общество защиты детей, полагаю?
* * *
Нина уже не рыдала и не болталась, натыкаясь на углы, как тряпичное чучело
на палке, по жилой площади, не накручивала пляшущим пальцем абсурдные номера
мертвенно-синих приемных покоев и отделений милиции. Оставила она также
надежду пробить молчание легендарной шестикомнатной квартиры Насти
Берестовой, по поводу сокрушительного гардероба которой выдвигала дочери
сокрушительные же аргументы типа "зато в твоем распоряжении дедушкина
библиотека, одна из лучших в Москве!". Она сидела, опухшая, полоумная, с
онемевшей спиной, сидела почему-то на полу, вцепившись взглядом в телефон,
жизнь почти истекла из нее, как эта ночь, и неуклюжий, многократно
переполосованный изолентой аппарат был единственным каналом, по которому
старая, совсем старая женщина с сухим морщинистым ртом еще осуществляла
витальные связи. Олег, примчавшийся глубокой ночью, кое-как отбрехавшись
дома вызовом в больницу, не выдержал, уснул с широко открытым ртом,
опрокинувшись на диван и свесив ноги.
- А? Что ты? - заполошно вскинулся, когда грянула, едва не развалившись,
сволочная машина Эдисона.
- Ликуся... - с хриплым спекшимся заклятием мать пала на мембрану - жрицей и
жертвой одновременно.
- Тетя Нина! Тетя Нина, это Настя, извините, не разбудила?
- Где! Где?! - кричала и не слушала, захлебывалась и выныривала, и снова
уходила под воду разбитая вдребезги Нина, будто рожала, тужась понять, -
барабанные перепонки, а также легкие разрывались от непосильного голоса, от
бредней этой гадкой, о, сомневаться не приходится, растленной, вот именно,
потаскушки, безмозглой куклы, на которую теперь была вся надежда.
- На какую дачу, Настя, гадкая ты девочка, на какую еще дачу, зачем, с кем,
где у вас мозги, вернее, совесть, где Лиза, где эта дача, где твои
родители?!
Олег взял трубку и выяснил, что обе мерзавки забурились к какой-то
однокласснице на дачу и вечером в темноте побоялись возвращаться, а телефона
нет, и вот Настя уже дома, а Лиза едет.
Я ее убью. Убью дрянь бессовестную. Нина, Нинуля, все живы-здоровы... Не
обижайся, мне надо на работу. Никто не обижается. Просто нет - сил - жить.
Жить сил практически не осталось, доктор.
* * *
- Сколько же тебе все-таки лет? И кто ты такая? Может, у тебя с крышей не
все в порядке, а? - Гарри крепко обхватил затылок бессовестной дряни ладонью
и заставил повернуть голову. Глаза как глаза. Мокрые, перепуганные, похоже,
близорукие. Глупые, опухшие. - Не придурок ты, бэби, нет? - Вот же нашел
приключение...
Телефон у Насти, как известно, молчал. С помощью Гарри подружка отыскалась
на Масловке, у своего Рафаэля. "Валите к нам, - дружелюбно мычал в эфир
гуляка Рафаэль, заставляя Гарри вспомнить, вообрази, без ностальгии,
московскую молодость и ночные анфилады кухонь, кухонь, кухонь, в тараканьем
лице которых эти козлы оплакивают утраченную "романтику".
Гарри провел Лизу (Эллу) мимо спящей дежурной, мимо бессонного портье, мимо
камуфляжа, погруженного в свинцовую медитацию... Словно путь из ада, только
нет нужды оглядываться, потому что - вот она, Эвридика, плечом к плечу,
крепко схваченная за локоть, да и век бы ее не видеть. У выхода перед ними
вырос корректный господин в сером комсомольском лавсане и на неплохом
английском уведомил, что правилами отеля предусмотрено пребывание гостей в
номере до срока, повсеместно на нашей территории признанного сакральным, -
до одиннадцати. Все постояльцы имеют возможность быть ознакомленными с
инструкцией о порядке пребывания в отеле и должны следовать ему wihtout
exclusion, сэр. Сэр! Разумеется, американский бизнесмен Гарри Мур, вот его
визитная карточка, осведомлен об этой испытанной веками и отлично
зарекомендовавшей себя традиции российских отелей! Однако он удивлен по
меньшей мере несвоевременным, чтобы не сказать бестактным напоминанием.
Поскольку сейчас даже по нью-йоркскому времени всего лишь десять часов
вечера, а он, предприниматель Гарри Мур, пожалуйста, фирма "Мобил телефоун
ин корпорейтед", уже неделю как живет по кремлевским курантам! Менеджер
московского отделения фирмы мисс Смит (позвольте, дарлинг, вашу карточку,
благодарю вас), мисс Смит - дисциплинированный сотрудник, ее рабочий день
начинается в семь утра, и она любезно согласилась по пути в офис завезти
коллеге кое-какие бумаги. Надеюсь, сэр, теперь все в порядке, другими
словами - о'кей? Ах, экскьюз ми, я, кажется, не представился: Гарри Мур, к
вашим услугам, на всякий случай - моя визитка: телефон офиса на Манхэттене и
домашний, тоже там недалеко, двадцать восьмая улица, угол Амстердам-авеню,
о'кей?
Погребенный под лавиной визитных карточек, зоркий сокол гостиничной
безопасности осунулся на глазах, пискнул: "Данке, геноссе" - и толкнул перед
товарищами дверь.
- Спасибо, офицер, - подытожил по-русски Гарри Мур, и вот они на весенней
улице, примерно напротив сливочных ворот в утопию, в мифологическое царство
дружбы и неворованного изобилия, над которым гордо реет неутомимый
бык-производитель с каменными крутыми яйцами, овеянными свежим ветром
соцреализма и навек опаленными огнем гарантии, что я, Батурин, Нина Акулина,
Гарри Мур, биолог Свинина и скромный мастер резекций Олег, не говоря уже о
Елизавете и тем более Анастасии, что означает, кстати говоря, "бессмертная",
- будут жить при коммунизме.
В своем безумном наряде, оплывшая от слез, ранним утром на фоне откормленных
достижений народного хозяйства Лиза стояла такая дерзновенно несуразная, что
раздражение Гарри растаяло и русская жалость тихонько потрогала его за сизое
жесткое сердце. Практически искренне он прошелестел в маленькое ухо:
"Спасибо за вечер, бэби Эл, я буду думать о мисс Смит. Иногда". И поцеловал
в ладошку.
- А у меня сегодня, вы знаете, день рождения... - вспомнила вдруг Лиза.
"Способная крошка, сориентировалась!" - восхитился Гарри. Нет, господа, не
одолеть вам страну, столь крепкую блядской психологией даже в среде
чистейших отроковиц... Он похлопал себя по карманам:
- День рождения - это серьезно... На-ка вот, здесь сто долларов, выбери себе
что-нибудь на память от моего имени, о'кей?
- Ничего не о'кей! - Лиза страшно, до самого скальпа, заалела, принялась
неуклюже отпихивать деньги. - Я не могу, неудобно же, правда!
Воспитание, даже самое дикое, вынуждает порой российских барышень из
служащей интеллигенции вести себя в соответствии с гордой и обидчивой
моралью self-made woman, что выглядит часто непоследовательно и даже глупо,
но не портит их милого облика.
Бумажка, однако, ловко скользнула в карманчик шахматной куртки и притаилась
там, словно ее и не было. Щедрый Гарри был доволен и собой, и Лизой, что
помогла ему так изящно выйти из положения и не изменить правилу
расплачиваться с женщиной - попадая с ней даже в самые пикантные
обстоятельства. Оставалось так же, не теряя лица, провести процедуру
прощания - и жизнь, в сущности, нормализуется в рамках формулы
"не-в-чем-себя-упрекнуть", что не на шутку заботило корректнейшего
предпринимателя Джи Ай Мура с 28-й стрит, угол Амстердам-авеню.
- Ты извини, не могу тебя проводить, у меня сегодня важная встреча, надо
прийти в себя... - И Гарри, что интересно, не врал, как не врал уже почти
целое утро! Встреча ему предстояла, что и говорить, неординарная, было для
чего поработать над реакциями, попотеть на тренажере.
