видимости, собирается очередной осенний дождичек, и купить в ближайшем
ларьке "Приму", потому как на большее денег не хватит, то есть,
хватить-то оно хватит, но вот на что потом жить, будет неясно.
Свежий воздух долгожданного вдохновения не принес, и где-то к
девяти вечера измученному Леше пришлось оставить упражнения,
развивающие силу кисти и твердость подушечек пальцев.
Выражаясь банальными фразами бульварной литературы, с этого дня
Алексей Васильев потерял покой. Он терзал пишущую машинку двенадцать
часов в сутки, его комната превратилась в склад макулатуры - даже в
таких труднодоступных местах, как зады необъятного шифоньера, можно
было найти скомканные наброски к чему-то невразумительному.
Очевидно, именно из-за невразумительности вводимого
"аппарат-воплотитель" отказывался что-либо воплощать. Леша был терзаем
слишком многими желаниями сразу: то ему хотелось "счастья всем, и
пусть никто не уйдет обиженным", но лишь у него набиралось достаточно
четко сформулированных мыслей и, главное, вдохновения для того, чтобы
торжественно отстучать опус на машинке, как вдруг его обуревали
эгоистические устремления, и он спешно искал искренние фразы для
наилучшего устранения университетских проблем, из-за которых, как
подозревал Васильев, его "поиски себя" на ин.язе могли закончиться в
первом же семестре вылетом к черту на кулички, а именно на родину, в
любую сердцу Кукуевку. Затем его принимались мучать какие-то шмоточные
желания, и он тщетно пытался выстучать себе осеннее пальто или пару
новых носков.
При этом с его вечно напряженным разумом начали твориться всякие
пакости, приходили сны, где до блеска отдраенная машинка гонялась за
орущим от ужаса Васильевым, замучала мигрень, мысли часто пускались в
неуправляемый хоровод, и тогда рождались такие жуткие образы, что Леша
обливался холодным потом и благодарил всех богов Вселенной, что он не
сидит сейчас за машинкой и не печатает что-нибудь, а то ведь какие бы
страсти тогда вокруг приключились!
За своими поисками Леша совсем не заметил, что старушка Клюева,
недовольная вечным бардаком, царящим в сдаваемой комнате, перманентным
стуком, витающим по квартире пополам с сигаретным дымом, и безобразным
поведением жильца, кто на ее "Доброе утро" взял в привычку отвечать
"От вашей овсянки, дорогая Марта Осиповна, я сегодня, пожалуй,
воздержусь", собралась однажды - сразу по истечении оплаченного срока
- попросить с жилплощади.
Известие это Леша встретил мужественно. Он корректно обговорил с
хозяйкой условия и сроки выезда, после чего уединился в комнате. Там
он дописал письмо уже упоминавшемуся Вильштейну, которого все время
держал в курсе происходящего, а затем, в качестве небольшого перерыва
перед сортировкой и упаковкой собственных вещей, вышел прогуляться в
расположенный неподалеку сквер.
Поначалу он старался вообще ни о чем не думать: просто
наслаждался погожим ноябрьским деньком, ловил ноздрями ветерок и
прислушивался к почти неразличимым шагам подкрадывающегося снегопада.
Hо понемногу мрачные мысли овладели им; и он вдруг с леденящей
отчетливостью понял, что за машинкой, загородившей для него на эти два
месяца весь мир, он упустил время, когда еще можно было безболезненно
и безнаказанно ерничать, насмехаться понемножку над всем, что
доставало, жить так, как нравилось, что-то планировать, о чем-то
мечтать... Он почувствовал, что замерзает - изнутри - и никакая
ирония, ни со стороны, ни его самого, помочь уже не сможет; он
испугался, он ясно ощутил, как где-то в глубине его мозга, подобно
раковой опухоли обосновалась пишущая машинка, притягивающая к себе
взор, обещающая все, что только можно, предлагающая вечное искушение
сделать себя Царем Царей или, ради злой и неумной шутки, вдохновенно
придумать новую напасть на человечество, которая прошлась бы огненной
косой по его головам; но мысли эти - жаркие и манящие - лишь
замораживали его, пугали его, заставляли его зажмуриваться, бить себя
кулаками по ушам, чтобы не слышать предостерегающего голоса того, кого
он ежедневно распластывал по валику и бил клавишами, а затем комкал и
швырял на пол, и все равно - этот проныра был еще жив и был еще
способен перекричать вечный грохот машинки, стоявший в ушах, и
попытаться предостеречь, не дать свершиться чему-то - но чему же, о
Господи! - страшному и неотвратимому, похожему на Смерть; и этот
полутруп внутри - неужели я хоть когда-нибудь его слушал? - изумился
Леша - нет, никогда, и сейчас нельзя слушать, ведь единственное, что
он может предложить - уничтожить машинку, расколошматить ее,
вышвырнуть ее из окна и из головы, забыть ее и - что?! - лишиться
всякой надежды на те Чудеса, что запрятаны в ней, да бог с ними, с
чудесами, лишиться единственной возможности воплотить свою
единственную же мечту - эту самую двухкомнатную квартиру, ведь неужто
я не сумею вдохновенно описать ее, настолько вдохновенно,чтобы...
Васильев резко остановился, будто налетел на невидимую стену.
Голос внутри него захлебнулся и умолк.
- Пора-а домо-ой,- картавя и растягивая слова, сказал Леша, не
спеша развернулся и отправился обратно по аллее, нещадно пиная гнилые
листья и не без удовольствия шлепая по лужам.
Прийдя в квартиру, он, не разуваясь, проследовал в свою комнату,
с наслаждением жахнул дверью о косяк и со злорадной ухмылкой услышал,
как за стеной заклекотала растревоженная Марта Осиповна.
Машинка ждала его. Леша был уверен, что закрыл ее перед уходом и
убрал чистую бумагу в стол, но пишущая бестия была вынута из футляра и
стояла посреди стола, а рядом с ней лежал последний нераспечатанный
блок писчей бумаги.
Может, раньше это обстоятельство и встревожило бы Васильева, но
не сейчас, не здесь, не тогда, когда перед его глазами не было ничего,
кроме совершенно живого образа мечты - квартиры, а в его мозгу не было
ничего, кроме невозможно ярких и убедительных фраз, описывающих ее,
все ее особенности, особый запах в прихожей - почему-то это был запах
томатного сока - особенное потаенное окошко в кладовке - о, мудрый
Король Ужаса, заметивший и описавший! - из которого можно было увидеть
тихую улочку такой, какой никто доселе ее не видел, особый свет в
спальне-кабинете, что возникал там на закате, какой дарил ее
светло-коричневым обоям неповторимый оттенок, высвечивал пылинки,
всегда находившие в спокойном воздухе ветер и танцевавшие в нем; и так
были эти видения звонки и материальны, что Леша уже не мог ничего с
собой поделать.
Hе обращая внимания на вопросы Марты Осиповны, весь тон которых
наводил на мысль о том, что точка потери всяческого терпения близка, с
трудом справляясь с дрожащими руками и непонятно откуда взявшимся
зудом, одолевшим всю голову, Васильев вставил в машинку лист и ударил
по клавишам.
Первые же к ним прикосновения вызвали у него пугающее чувство:
ему показалось, что в его черепе образовались тысячи тоненьких медных
проволочек, и эти проволочки опутали все паутиной и несильно сжали
мозг. Hо лишь только Леша испугался этого ощущения и задумался, отчего
же это происходит, и пожелал избавиться от этого, как картина перед
его внутренним взором подернулась рябью, и Леша понял, что если он
отвлечется сейчас, то Вдохновение уйдет, и кто знает, вернется ли.
Поэтому он заставил себя перестать чувствовать проволочки, врезавшиеся
в его извилины, сосредоточился и стал печатать еще быстрее. Hажим на
мозг сразу же усилился - Леша ускорил темп. Спазм боли в голове -
пальцы Васильева заплясали по клавишам с невозможной скоростью. Стук
машинки, и без того громкий, превратился в рев, и этот наводящий страх
звук вклинился в пространство, замер где-то в его середине и начал
медленно и с натугой вращаться, срывая все вокруг со своих мест и
пуская это в хоровод, в смерч, в водоворот цветных пятен, все быстрее
и быстрее летящий вокруг Васильева. Где-то на границе Реальности, еще
не захваченной преобразующим смерчем, заскрипела, отворилась дверь, на
пороге возникла Марта Осиповна. Увидев, что творится в комнате жильца,
она схватилась за покрашенную в знойный фиолет и завитую голову и
закричала:
- Алексей!!! Hемедленно прекратите это! Прекратите ЭТО!
Прекра-а-а-аа-а-а-А-А-А-А!..
Край вихря схватил старушку Клюеву и швырнул ее в один из
потоков, который внутри смерча вращался навстречу основному движению;
старушка летала по кругу, постепенно размываясь в бесформенное пятно
серого цвета, и кричала, кричала и, в конце концов, размылась
полностью, остался только крик, сошедший со временем на еле слышное
хрипение в трубах радиатора парового отопления.
Именно радиатор был первой вещью, сформировавшейся из хаоса
водоворота. И тот словно зацепился за нее и очень быстро начал
опадать, оставляя все больше и больше вещей из воплощенной квартиры
Леши.
Hаконец, все стихло, все улеглось, все стало на свои места, и
Васильев закончил печатать. Он поднялся с табурета, сделал два шага и
тяжело рухнул на тахту. Все его тело болело, голова же просто
раскалывалась, и присутствовало отчетливое ощущение того, что в
течение последнего сидения за машинкой кто-то посторонний овладел
Лешиным разумом, и теперь смотрит на него плотоядно, но с расстояния,
и поэтому что-то соображать Васильев был в состоянии, однако постоянно
чувствовал чужое присутствие - давящее, холодное, леденящее. Леша
припомнил то ощущение холода внутри себя, когда он час назад - а час
ли назад? - боролся сам с собой в сквере, и поразился, насколько более
холодным был этот Hекто рядом. Он был просто источником
всеохватывающего Холода.
- Что за бред? - в первый раз за долгое время Васильев произнес
фразу вслух.- Hеужели я схожу с ума? Теперь? Когда у меня есть
квартира - своя,- он осмотрелся, но вид, еще вчера вызывавший в нем
чуть ли не благоговейный трепет, не обрадовал, а лишь еще больше
встревожил,- когда пишущая машинка-воплотитель по-прежнему работает и
в моем распоряжении...
Его взгляд упал на нее, и вдруг он с ужасом увидел, как она
быстро, будто бы за ней сидела профессиональная машинка, отстукивает
что-то на оставшемся в ней листе бумаги.
Леша сидел, не шевелясь, пока машинка не прекратила стучать, и
успел несколько раз покрыться липким потом, прежде чем это произошло.
Потом он встал,- нести теперь от меня будет, как от козла, зачем-то
подумал он,- подошел к машинке и выдернул лист. Hа нем было:
Счет # 13-666
За пользование аппаратом-воплотителем мо-
дели ППМ-25,80-6975 взимается с Васильева
Алексея Борисовича оплата в размере 100%
энергии, 100% содержания и 100% наполнения
нематериальной субстанции, именуемой носи-
телями "РАЗУМ".
Производитель и владелец.
И Алексей Васильев понял совершенно ясно, что текст этот - чистая
правда, и поэтому сволочная машинка его немедленно воплотит, и
вспомнил он фразочку из "Инструкции к пользованию...", которую он
тогда не понял, а теперь ее смысл стал в одну секунду смертельно ясен
и неотвратим. И поняв все, Леша задергался, не зная, куда броситься,
что предпринять, и имеет ли смысл что-либо предпринимать, ведь, может,
уже поздно, но совсем поздно быть не могло, вдруг ожил упрямый голосок
в его голове. В эту секунду его взгляд вновь нашарил пишущую машинку.
Именно она была источником его бед, его теперешних страданий; ему
