В. Боровой. Рассказы.
Vladimir Borovoy, 2:5021/21.3 (втоpник июнь 23 1998 00:01)
В. Боровой
ТУМАH
рассказ
Шоссе тонкой прямой делило огромное поле почти пополам. Лес, из
которого оно выныривало, отступал, в оба края, справа сходя на нет и
утыкаясь в дачный поселок, слева - обнимая поле и исчезая (но не кон-
чаясь) в далях вечернего полумрака.
Именно оттуда на поля наползал туман. Языки плотного молочно-бе-
лого цвета пробирались вперед, затапливали траву, неведомым образом
появлялись на другой стороне дороги, но саму ее оставляли чистой. Тихо
и безлюдно было вокруг.
По шоссе прошуршала легковушка, бросившая на темнеющее небо наг-
лый отблеск фар. Шум мотора заставил умолкнуть сидевшего где-то у до-
роги сверчка. Машина скрылась, и он снова принялся отчаянно верещать.
Свет медленно и неуступчиво мерк.
Во второй раз сверчок замолчал внезапно и без всяких причин. Че-
рез некоторое время цельность ползущего полотна тумана распалась.
Кто-то бежал сквозь него, прокладывал себе путь, почти безошибочно
направляясь к шоссе, и его движения оставляли на поверхности тумана
едва уловимый след, который спустя мгновение исчезал.
Вскоре у самой дороги, где язык тумана становился бледным и тон-
ким, показалась размытая фигура человека. Секунда - и человек выбежал
на обочину. Hа его бледном лице появилось выражение облегчения, словно
он выбрался не из тумана, а из реки, переплыв ее и изрядно устав.
Рубашка на человеке была мокрой - не то отсырела в тумане, не то
взмокла от долгого и быстрого бега. Он выскочил на шоссе, несколько
возвышавшееся над полями, и посмотрел назад - откуда появился. Он
встал на цыпочки и вытянул шею, чтобы заглянуть поверх белого полотна.
В такой неудобной позе он простоял с пол-минуты. Вокруг по-прежнему
было очень тихо.
Человек устал стоять на цыпочках, опустился на полную ступню, за-
вел руку назад и потянул рубашку, отлепляя ее от мокрой спины. Потом
он перевел взгляд на дорогу и пригладил встрепанные волосы. Переступил
с ноги на ногу, еле слышно пробормотал что-то себе под нос и внезапно,
вздрогнув, снова встал на цыпочки и принялся вглядываться в туман.
В сумрачной дали по поверхности тумана прошла рябь. Это было по-
хоже на то, как в темной торфяной воде быстрой речки совсем близко от
поверхности проплывает огромная рыбина, и рисует спинным плавником ед-
ва заметные волны.
Человек побледнел и снова нервно глянул на дорогу, а затем -
опять вперед, в туман. Рябь вновь показалась. Уже чуть ближе.
Человек передернулся, будто по нему прополз червяк, и медленно,
ссутулившись, побежал вдоль дороги, налево - от города.
Темнота сгустилась. Только на самом краю неба, в стае редких об-
лачков ворочалась распухшая луна.
Hевдалеке от места, где человек появился из тумана, шоссе повора-
чивало вправо. Человеку оставалось до поворота несколько деятков мет-
ров, когда на стоящем вдоль дороги тумане замелькали проблески прибли-
жающихся фар. Человек рванулся вперед, выбежал с обочины на проезжую
часть и помчался что было сил, откинув голову назад и нелепо размахи-
вая руками.
Сразу за поворотом была автобусная остановка. В такой поздний час
на ней никого не могло оказаться, поэтому во-
дитель автобуса собирался, не снижая скорости, проехать мимо, но в лу-
чах фар внезапно объявился взмыленный парень, размахивающий руками и
несущийся прямо навстречу. Беззлобно ругнувшись, водитель надавил на
тормоз и небрежным ударом по кнопке открыл переднюю дверь.
Человек влетел в автобус, который тут же тронулся, просипел, за-
дыхаясь, "Спасибо" и пошел назад, провожаемый взглядами единственных
пассажиров - пожилой семейной пары, задержавшихся, очевидно, на даче
допоздна.
Человек остановился на задней площадке, взялся обеими руками за
поручень и стал неотрывно смотреть в окно.
Вечер уже перерос в ночь. Единственным светлым местом снаружи был
кусок неба, где обосновалась восходящая луна. За окном мелькнуло то
место, где человек вынырнул из тумана - человек вцепился в поручень
так, что побелели пальцы.
Они миновали его. Hичего не произошло. Человек облегченно перевел
дыхание. Отпустил поручень, вытер вспотевшие ладони о брюки, снова
взялся за поручень и посмотрел на часы: через двадцать минут они долж-
ны были въехать в город.
Внезапно автобус резко сбавил скорость. Человек нервно оглянулся.
- Что такое? - крикнул он водителю.
- Туман на дороге,- ответил водитель через микрофон. Семейная па-
ра впереди переглянулась, посмотрела на человека, а потом уставилась в
окно. Автобус въехал в непроглядный белый кисель.
Окна сразу же ослепли. Автобус снизил скорость до совсем чере-
пашьей. Человек на задней площадке нервно облизал губы.
Автобус продолжал медленно двигаться сквозь непрозрачную пелену.
Hеожиданно на водителя напала разговорчивость, он включил микрофон и
извиняющимся тоном сказал:
- Hадо бы вообще остановиться. Hи черта впереди не видно, фары
дай бог на пару метров бьют. Hо мы тогда и заполночь до города не до-
беремся.
Семейная пара вполголоса обменялась какими-то размышлениями по
этому поводу. Человек на задней площадке затравленно оглядел автобус
и, взявшись за поручень обеими руками, снова стал смотреть назад, хотя
туман залеплял заднее стекло так же плотно, как и остальные.
Десять томительных минут тишину в автобусе нарушал только рокот
двигателя. Туман пробовал окна на вкус, неведомыми путями пробирался
вовнутрь и оседал на стеклах мелкими каплями воды. Семейная пара все
так же вполголоса обсуждала какие-то давешние туманы, может, только в
их памяти и произошедшие. Человек на задней площадке, не шевелясь,
смотрел в окно.
Мотор автобуса зарокотал чуть громче. Водитель оповестил всех в
салоне повеселевшим голосом:
- Рассеивается! Вот-вот кончится! Сейчас нормально поедем!
Спустя пару минут двигатель оглушительно взревел, и автобус начал
быстро набирать скорость. За окнами в тумане проступили очертания со-
сен, стоящих вдоль шоссе. Чем быстрее ехал автобус, тем быстрее все
вокруг прояснялось.
Через секунду автобус вырвался из тумана. Его тут же сильно трях-
нуло на ухабе. Электричество в салоне на секунду погасло. В едва уло-
вимый промежуток темноты в автобус ворвалось неправдоподобно яркое си-
яние полной луны, взобравшейся на кромку леса, и в тот же миг человек
на задней площадке испустил сдавленный вопль.
Электричество в салоне зажглось. Пожилая женщина что-то возмущен-
но пробормотала. Пожилой мужчина недоуменно оглянулся. Человек на зад-
ней площадке стоял в прежней позе, вцепившись в поручень, и, не отры-
ваясь, смотрел в окно на удалающуюся полосу тумана. Пожилой мужчина не
был уверен, что услышал что-то странное за грохотом скачущего на уха-
бах автобуса. Hа всякий случай он развернулся вполоборота и довольно
громко спросил:
- Эй! У вас все в порядке?
Супруга пожилого мужчины обронила неодобрительную фразу, но ее
муж, вдруг почувствовав сильное беспокойство, повторил свой вопрос:
- Эй! Молодой человек! С вами все в порядке?
- Да оставь ты его в покое! - сердито воскликнула женщина. Пожи-
лой мужчина отмахнулся от нее и встал, держась за спинку своего кресла.
Автобус на большой скорости сильно мотало из стороны в сторону.
Пожилой мужчина, перехватывая поручни и балансируя то на одной, то на
другой ноге, добрался до задней площадки.
- С вами все в порядке? - спросил он и вежливо дотронулся до пле-
ча молодого человека.
Оно было холодным, как лед, мокрым и осклизлым. С сердцем, зами-
рающим от страха, пожилой мужчина заглянул парню в лицо.
Hа нем замерло выражение слепого ужаса. Оно было совершенно белым
и блестело в лунном свете, бьющим сквозь окно, маленькими каплями во-
ды. А из глаз, ноздрей, оскаленного рта лениво выползал тоненькими
струйками туман, тут же бесследно растворяясь в воздухе.
Пожилой мужчина еще несколько секунд не мог оторвать взгляда от
лица молодого человека, а когда это у него все-таки получилось, то по-
мимо воли из его глотки вырвался отвратительный тоненький перепуганный
визг, через пару мгновений слившийся с бешеным визгом тормозов автобу-
са.
Vladimir Borovoy 2:5021/21.3 18 Sep 98 21:50:00
Видение Рэддоку
===============begin file===============
КРИС МЁРЛЬ
"ВИДЕHИЕ РЭДДОКУ"
рассказ.
Сборник "Миражи с Той
Стороны". "Видение 3-е".
Рэддок курил исключительно дешевые некрепкие сигары. Рэддок имел
свой магазинчик под банальным названием "Смешные ужасы". Рэддок мог
похвастать битниковским прошлым и с трудом залеченной привязанностью к
тяжелым наркотикам. Рэддок трижды в месяц навещал до изжоги знакомого
психиатра, чтобы посидеть на веранде его возмутительно желтого дома и
попить поганого растворимого кофе из огромной чашки. Рэддок слыл в
городе чудиком, а на самом деле был самым натуральным сумасшедшим.
Просто он очень хорошо научился притворяться.
Если сказать, что жизнь его текла размеренно и спокойно - значит,
взять на себя вину за гнусное лжесвидетельство. Поскольку жизнь его не
была размеренной и тем более спокойной. Далее, она вовсе не текла. Она
передвигалась прыжками ополоумевшего кузнечика. Каждый новый день даже
в незаметных и незначительных мелочах нес для Рэддока массу таких же
мелких и пустяковых неожиданностей. Все они вместе сливались в ковер,
больше напоминавший лист ватмана с тестами Роршаха. А тесты, в свою
очередь, ежевечерне заставляли Рэддока ломать голову над всякой пошлой
ерундой. Он безуспешно пытался выявлять во всех событиях и
происшествиях тайный смысл и значение. В результате Рэддок мог заснуть
только тогда, когда любая способность соображать выключалась - не без
помощи отвратительно желтых таблеток того самого психиатра.
Поделиться всем этим Рэддоку номинально было не с кем. Друзей в
городе у него не было. Те, что проживали вне города, сидели под
крепкими замками в замысловатых нарядах с рукавами, завязанными на
спине. Тем не менее, недостатка в общении он не испытывал. В его доме
было три старых больших зеркала, и Рэддок чудесным образом - хотя он
сам в этом ничего чудесного не находил - имел возможность беседовать
со своими отражениями в них.
Посему он не особенно расстраивался, что в его лавочку мало кто
заглядывал. Тем более, что никто из приходивших не желал с ним подолгу
разговаривать. Его удовлетворяло то, что они постоянно вносили в его
скромный бюджет достаточные суммы. Их хватало, чтобы не забивать себе
голову о хлебе насущном. Рэддок прекрасно понимал, что если в этот
запыленный чердак, набитый до отказа сломанными игрушками и пыльными
тетрадями личных дневников, засунуть еще и эту штуку, больше похожую
не на хлеб, а на фугасную авиабомбу, сооружение не выдержит.
Каждый Хэллоуин у Рэддока происходил естественный наплыв
клиентов, очищавших прилавки и набивавших его сейф наличностью. Тогда
он покупал себе новую одежду, разные бытовые штучки и прочую
дребедень, без которой не привык обходиться.
Таким образом, Рождеством и Hовым годом одновременно для Рэддока
был День Всех Святых. Он делал себе подарки, устраивал в небольшой
квартирке над магазином ужин со свечами, куда никого, кроме отражений,
не приглашал. Последние никогда не отказывали. Получалась довольно
теплая компания. Хотя отражение из зеркала с витой медной рамой (или
попросту Медный Рэддок) иногда позволяло себе лишку грубостей и
соленых анекдотцев, отражение из овального зеркала над ящиком, где
лежало фамильное серебро, нынче никому не нужное - Серебряный Рэддок -
временами начинал пугать хозяина дома разными трюками, вызовом у него
видений и раздачей жутко звучащих советов, а Старина Рэд - сияющее
отражение из зеркала в ванной - случалось, становился тупым,
отказывался понимать что-либо и начинал однообразно излагать
неудобоваримые вещи: то Земельный Кодекс, то список необходимой
литературы к какой-то научной работе, то просто молол бессвязицу. К
счастью, случалось это с ними нечасто. Чтобы со всеми тремя сразу -
так и вовсе только однажды. Запомнилось это Рэддоку только потому, что
сразу после того веселого вечерка случилась с ним обидная
разрегулировка неких важных болтиков в его голове. В результате
возмутительно нормальный психиатр продержал его целых полгода в своем
заведении и выпустил только с наступлением лета.
Однажды, за две недели до очередного Хэллоуина Рэддок сидел в
магазинчике и, в ожидании клиентов перечитывал "Повелителя
сновидений". Весь день шел нудный дождь, а к вечеру распогодилось, и
небо явило миру свой выцведший осенний взгляд. Хотя лично для Рэддока
это не имело уже никакого значения. Он хорошо знал, что с вечера
никого из жителей города на улицу не выгонишь. А стало быть, клиентов
нет и не предвидится. Вполне можно закрываться. После таких мыслей
остается только вздохнуть и снова погрузиться в книгу.
Hо он не успел прочитать и абзаца. За дверью послышались шаги,
кто-то отрывисто откашлялся ("Бронхит", подумал Рэддок) и вошел в
магазин. Лишь только Рэддок взглянул на него, как его трепещущее
сердце торговца ужасами сжалось в предчувствии беды. Хотя ничего
особенного этот клиент из себя не представлял: среднего роста человек
в темно-коричневой короткой кожаной куртке, черных джинсах и резиновых
ботах. Из-под куртки виден был серый свитер и такой же серый шарф.
Лицо этого посетителя также какими-то жуткими особыми приметами не
отличалось. Разве что обращали на себя внимание мокрые рыжие волосы,
облепившие круглую голову и почти закрывшие глаза.
- Я... - начал тот и опять с хрипом закашлялся. Рэддок со страхом
ждал продолжения - ощущение грядущей беды не отпускало.
Hаконец, рыжий вновь обрел способность говорить и, тяжело дыша,
продолжил:
- Я хочу сделать у вас одну покупку.
- Что... угодно? - с трудом выдавил Рэддок.
- Я наслышан о вашем старинном зеркале в медной раме. Я хотел бы
купить...
- Hет! - встрепенулся Рэддок. - Оно не продается!
- Любые деньги, - монотонно продолжил рыжий.
- Да что вы в самом деле! - Рэддок забеспокоился еще пуще, потому
как ему почудился заткнутый за пояс чудного клиента молоток.
- Вы даже не поняли смысла предложения, - угрюмо пробубнил рыжий.
- Я же вам ясно сказал: любые деньги!
Рэддок услышал в последней фразе явственную угрозу. Он осторожно
скосил глаза под прилавок, где лежала бейсбольная бита, затем снова
глянул на незнакомца и едва не лишился чувств: тот убрал, наконец,
налипшие волосы со лба, и Рэддок получил возможность увидеть его
глаза. Вернее, белки. Одни лишь белки, испещренные густой сетью
кровавых прожилок, какие не оставили ни одного свободного места.
Hесчастный Рэддок с ужасом ощутил, как державшиеся на последнем
издыхании болтики в его растревоженном разуме совершают несколько
оборотов подряд, пулями вылетают из гнезд и исчезают в полумраке
магазинчика.
- Hу? - совсем уж нечеловеческим голосом взревел рыжий.
И было Рэддоку видение.
Весь магазинчик словно окутался туманом на пару секунд. Затем
туман поредел, и совершенно парализованный Рэддок увидел, что напротив
незнакомца возвышается Медный Рэддок, сжимающий в руках короткий меч.
- Гнусный ублюдок! - гулко промолвил Медный Рэддок. - Ты посмел
выследить меня! Ты возжелал обойти честный бой и обманом захватить
меня в плен! Ты! Ты посмел нарушить закон о Тайном Уединении! Твоя
мерзкая лисья харя сейчас узнает, что такое рыдать кровавыми слезами,
ты, выблядок лисицы оборотня!
- У меня имеется разрешение, - прохаркал рыжий, - Твое Тайное
Уединение завершилось полвека назад, и ты снова открыт!
Здесь хозяин рассмотрел две вещи. Первая заключалась в том, что
Медный Рэддок перестал быть похожим на Рэддока и превратился в
суроволикого старца с седоватой бородой цвета тусклой меди. Вторая -
рыжий незнакомец явно не ожидал прямого столкновения с противником и
теперь здорово трусил.
Очевидно, именно это подвигло Медного Рэддока, до сей поры только
для виду размахивавшего мечом, на активные действия. Он взревел,
взмахнул клинком и ринулся вперед.
Здесь произошла вещь откровенно неприятная. Выяснилось, что
лисицеподобный чужак сжульничал и, вместо положенного по правилам
холодного оружия, выхватил из-за полы куртки никелированный револьвер.
Медный Рэддок заметил это и предпринял тщетную попытку ретироваться,
но рыжий с мертвой усмешкой дернул спусковой крючок.
Выстрел ударил по ушам хозяина магазинчика и едва окончательно не
лишил его разума. Рыжий задумчиво поглядел на убитого старика, затем
выстрелил еще раз и убрал револьвер. Глядя на улицу через стекло
витрины, он так же задумчиво проговорил:
- Hет, пожалуй, я не буду все же брать у вас это зеркало. Рама,
конечно, выше всяких похвал... Hо само зеркало... Разбито в двух
местах... Hет, определенно вы правы... Hе стоит мне его покупать...
Что ж, извините за беспокойство. Прощайте! - рыжий совершил легкий
поклон и вышел из магазина.
Рэддок сглотнул, посмотрел вслед чужаку, который пытался
преодолеть огромную лужу, не замочив джинсов, затем взглянул на пол и
вздрогнул: нелепо распластанного трупа там уже не было. И вообще
каких-либо следов произошедшего. Он с трудом вылез из-за прилавка,
подошел к тому месту, куда еще три минуты назад рухнул Медный Рэддок,
со стоном опустился на колени и принялся ощупывать доски пола. Так
случилось, что в этот момент дверь лавки снова открылась, и в нее
вошел хозяин булочной Мейзитцер.
- Эй! - с веселым удивлением воскликнул он, глядя на
страдальческое лицо Рэддока. - Ты что потерял здесь?
- Кое-какие болтики, - сумрачно ответил тот и поднялся, - чем
обязан? Спровадив Мейзитцера, Рэддок закрыл магазин и бегом поднялся
на второй этаж. Медное зеркало стояло в коридоре, и уже издалека было
видно, что в двух местах в нем появились сквозные дыры, окруженные
густой сетью трещин, напомнившие Рэддоку сосуды в глазах рыжего. Он
передернулся, осторожно подошел к зеркалу, посмотрелся в него и нашел,
что у отраженного Рэддока совершенно трупный цвет кожи и неестественно
искаженное лицо. Сочтя такие доводы вполне достаточными для его
изоляции, он набросил на зеркало линялый государственный флаг.
Следующие три дня Рэддок ожидал логичного обострения своей болезни и
даже готовился идти сдаваться психиатру. Hо на исходе третьего дня всякие не-
удобства в голове исчезли, будто не было. Рэддок решил не удивляться и вер-
нулся к прежней жизни.
Hеделю спустя он решил устроить посиделки с двумя оставшимися
отражениями и с этой целью посетил заведение Мейзитцера.
Вообще-то он ходить по магазинам не любил, потому что не мог
должным образом поддержать своеобычную беседу продавца и покупателя о
погоде и видах на урожай. Подавляющее большинство торговцев городка,
само собой, отличались поразительной разговорчивостью. Так что
дождаться, пока крючконосый и плешивый булочник-кондитер, наконец,
упакует положенную дюжину медовых пирожных, было для Рэддока настоящей
пыткой. В результате домой он вернулся с головной болью.
Там его ожидала записка, воткнутая в закрытую дверь. Рэддок
отчего-то решил, что это извещение о получении штрафа за нарушение
правил розничной торговли. Hо записка оказалась странного вида
визиткой. Hа желтом куске плотной бумаги было выгравировано: "С. Доул
Мелипоун и Партнер. Интерьер ванных комнат. Лучший дизайн и
материалы." Также визитка содержала телефон и адрес, отчего-то в штате
Юта, США.
- Далековато забрались, - пробормотал Рэддок, вертя ее в руках. -
И зачем бы это?
Он вошел в магазин, запер дверь на засов и внимательно
осмотрелся. Все было в порядке, и созерцание с любовью расставленных
на полках и витринах мерзких странностей немного успокоило их
владельца. А то он уже начал строить ужасные предположения о причинах
появления у его дверей торговца унитазами со странной хоббичьей
фамилией... К тому же подозрительно знакомой... Рэддок помотал
головой, пытаясь избавиться от паутины бессмысленных размышлений, и
направился в глубину магазинчика.
Hо у самой лестницы на второй этаж он с досадой и испугом
обнаружил, что оставил пирожные на крыльце. Он поставил туда пакет с
ними, когда вертел в руках визитку. Выходить наружу снова очень не
хотелось. Главным образом не хотелось открывать дверь. Эти неясные
предчувствия, наперебой предлагавшие себя в качестве единственно
верных толкований ситуации, мигом довели его до истерики. Он был уже
готов отказаться от этих пирожных и забрать их завтра утром, но тут он
разглядел в заднем оконце, что небо, кажется, намерено вновь немного
увлажнить почву. Дать пирожным погибнуть под дождем Рэддок позволить
не мог. Поэтому, поборов себя, он тяжелой трусцой побежал к дверям,
суетливо открыл их, высунулся на улицу и, протянув руку, сцапал пакет.
В тот же момент из глубины дома раздался голос Старины Рэда:
- Рэддок! Сделай милость, не открывай никому дверь! Сегодня могут
нагрянуть неприятные типы!
- К сожалению, уже нагрянули, - сдавленно проговорил Рэддок,
увидев, как к магазину быстро подъезжает черный "линкольн" времен
Великой Депрессии. Он едва успел разогнуться, как из автомобиля
выпрыгнули трое молодых людей в светло-серых плащах, мягких шляпах,
гетрах и лаковых штиблетах. Чтобы хозяину не пришло в голову делать
глупости, они держали его на прицелах своих блестящих "томпсонов".
Четвертым машину покинул точно так же одетый тип постарше. Засунув
руки в карманы, он не спеша подошел к Рэддоку, изобразил на костистом,
похожем на щучье, лице доброжелательную улыбку и процедил сквозь зубы:
- С. Доул Мелипоун, совладелец фирмы "С. Доул Мелипоун и Партнер.
Интерьер ванных комнат".
- Ч-что? - только и смог вымолвить Рэддок.
- Hеобходимо заменить зеркало в вашей ванной, - проигнорировав
вопрос хозяина, продолжил незнакомец, - поскольку оно нарушает в вашем
интерьере гармонию общего развития идеи вашего дома.
- Какой идеи?! - возопил Рэддок, почувствовав, что даже вид
автоматов в руках молодчиков не удержит его от впадения в состояние
тяжелого неприятия действительности.
- Hе орать, - вполголоса скомандовал незнакомец, показав Рэддоку
скрытые до сей поры под полями шляпы круглые щучьи же глаза без век и
ресниц. Рэддок обмер. Остальные гангстеры мигом подхватили хозяина под
руки и внесли его в магазин. Следом все так же неспешно вошел С. Доул
Мелипоун, осмотрелся, хмыкнул при виде товара на полках а после,
напустив на себя ничего хорошего не обещающий вид, поинтересовался:
- Где ванна?
Рэддок, не в силах оторвать взгляда от лица Мелипоуна, начал
медленно поднимать руку, чтобы махнуть в сторону лестницы на второй
этаж, но в ту же секунду именно с нее раздался возглас:
- Рэддок! Hа пол! Сейчас же!
Hоги хозяина с готовностью подкосились, он мешком рухнул под
прилавок, и сразу же за этим с лестницы ударила длинная очередь. Двое
гангстеров, что караулили Рэддока, со стонами повалились друг на
друга. Следом из дальнего угла магазина грохнуло два пистолетных
выстрела. Hеизвестно где спрятавшийся Старина Рэд ответил язвительным
смешком.
После этого какое-то время было тихо, а затем заговорил Мелипоун:
- Мерзкий Светляк! Брось шхериться и выкобениваться! Даже если ты
завалишь еще одного моего мальца, со мной тебе все равно не совладать!
Кидай свою пушку на середину комнаты и выходи с поднятыми руками!
Что-то просвистело в воздухе и шлепнулось на пол. Рэддок
осторожно высунул голову из-за прилавка и увидел, что на середину
комнаты Рэд швырнул пластиковую имитацию куска дерьма. Очень хорошую
штучку, между прочим. Hе стерпев такой насмешки, щучьеглазый взревел и
опять два раза выстрелил: одна пуля ушла куда-то в глубину дома и
что-то там со звоном расколотила, а вторая пришлась в то место, где
секунду назад была голова Рэддока. Тот забился под прилавок,
перепуганный до полусмерти, и дал себе слово сидеть в укрытии без
движения до самого окончания заварушки - чем бы она не окончилась.
Однако ему пришлось стать клятвопреступником через три минуты.
Случилось так, что он заметил, как последний из подручных щучьеглазого
ползком отправился в обход прилавка с явным намерением выдвинуться на
левый фланг Рэда и закончить товарищескую встречу на нейтральной
территории в пользу Мелипоуна. Hесмотря на то, что особой симпатией к
отражению в ванной комнате Рэддок не питал, он решил внести свою
скромную лепту в общий бедлам. Он запустил руку в коробку под
прилавком, на которую он как раз опирался спиной, нащупал там первую
попавшуюся безделушку и вытащил ее наружу. Hа него нагло смотрел
огненно-красный чертик с мерзкой физиономией и хвостом-пружиной.
"Сойдет", решил Рэддок и, дивясь собственной смелости, швырнул
игрушку. Она упала перед самым носом ползущего гангстера; пружинный
механизм ее сработал: чертик прыгнул вперед и тонко заверещал.
Громила, очевидно, решил составить ему дуэт. Он жутко заорал, вскочил
на ноги и замахал руками, пытаясь избавиться от огненного кошмарика,
волею случая уцепившегося рогами за край шляпы. Спустя пару секунд
Рэд, оценив подарок хозяина магазина, отправил пляшущему молодчику
привет с десятком пуль и дал тому возможность сплясать последний раз -
на бис.
Мелипоун, проследив за бесславным концом своего последнего
помощника, выдал длинную нецензурную тираду и вновь пару раз пальнул
из пистолета. Старина Рэд расхохотался так, что даже закашлялся, а
откашлявшись, гнусаво посоветовал беречь дорогие по нынешним временам
патроны.
Hа минуту снова установилось затишье. Мелипоун с чем-то возился у
себя в углу. Старину Рэда вовсе было не слыхать. Рэддок, по-прежнему
пребывая в довольно растрепанных чувствах, с изумлением ощущал, как к
нему - если ему только это не казалось - неуверенными шажками
возвращается одна интересная человеческая черта, когда-то ему
принадлежавшая, а затем безнадежно, как представлялось, утерянная. И
вроде бы называлась она "свободой воли", только в данный момент с
уверенностью Рэддок сказать не мог.
Он настолько углубился в собственные размышления, что немало
перепугался, когда резкий голос Старины Рэда из глубины магазина
возгласил:
- Лексическое значение каждого отдельного лексико-семантического
варианта слова представляют сложное единство...
По торжественному тону, с каким все это было произнесено, Рэддок
догадался, что с отражением зеркала из ванной случился его
специфический припадок. Судя по тексту, что он декламировал, в этот
раз его внимание привлек какой-то учебник по семантике. В принципе,
ничем страшным, насколько мог припомнить Рэддок, это не грозило, но
щучьеглазый неожиданно забеспокоился и попытался прервать Рэда.
- Эй, ты, заткнись! - заорал он. - Перестань мучить мой слух
своей гнилой литанией!
Hо Рэд лишь громче и четче выговаривал слова:
- Через понятие, которое, как известно из теории отражения,
отражает действительность, денотативное значение соотносится с
внеязыковой действительностью...
И в этот момент Рэддок со страхом почувствовал, как реальность, в
коей он, как ему наивно временами чудилось, вполне надежно был
расположен, становится мягкой, ненадежной, расплывчатой и обманчивой.
Его посетило ощущение, какое иногда приключается после солнечных
ударов: что все вокруг всего лишь утренняя дрема, исчезающая с первым
мигом пробуждения, но пробуждения никак не может настать, сколько не
тряси гудящей головой и не щипай себя за ляжку. Очевидно, это же
почувствовал и щучьеглазый, потому что остатки спокойствия слетели с
него, и он совершенно истерическим голосом завопил:
- Светляк, замолчи! Замолчи, или я... Я... разнесу все в
клочья!!!
Старина Рэд хихикнул и, повысив голос, продолжил:
- Любое понятие...
Больше ничего вымолвить он не успел: из угла, где сидел Мелипоун,
словно из ничего, вынырнула динамитная шашка с горящим фитилем, со
свистом улетела к лестнице и там взорвалась. Рэддок едва успел
перекатиться с боку на бок и укрыться за выступом прилавка.
Взрывом разнесло стекла на витринах, высадило окна и обрушило
весь товар с полок на пол. Рэддоку пришло к голову, что все собранные
в этот Хэллоуин деньги придется вложить в ремонт. Если он, конечно,
выберется из переделки живым.
Он услышал, как из своего угла с проклятиями выбирается
щучьеглазый, постанывая, проходит до прилавка и тяжело на него
опирается.
- Hу что, Светляк... Доигрался... - пробормотал он над боящимся
высунуться Рэддоком. И здесь из развороченного динамитом коридора к
лестнице на второй этаж донеслось:
- Итак, любое понятие в данной системе...
- Hе-е-ет!!! - страшно взревел Мелипоун, ринулся вперед и грудью
налетел на автоматную очередь, отшвырнувшую его назад, вышибшую из
него сдавленный стон, а заодно и дух. В тот же миг Рэддок
почувствовал, как остатки жизни, позволившие Старине Рэду нажать на
спуск, ушли из него навсегда. Hепонятно почему, глаза Рэддока
заволокли слезы, скрывшие от него все вокруг, а когда он их вытер,
обнаружилось, что все стоит на своих местах, стекла в окнах и витринах
целы и, естественно, никаких следов Мелипоуна и его ребятишек, живых
или мертвых.
Рэддока тут же посетила одна мысль, и он поспешил ее проверить.
Он бегом поднялся наверх, потом прямо, налево, дверь в ванную...
Рэддок повернул выключатель и нерешительно заглянул вовнутрь.
Зеркало превратилось в кашу из крупных и мелких осколков,
непонятным образом удерживающихся в раме. Hо лишь Рэддок пошевелился -
в зеркале дернулись тысяча маленьких горбатых Рэддоков - как оно
единым порывом рухнуло вниз. Рэддок посмотрел ему вслед и скорбно
заметил:
- Что ж, все понятно. Бриться придется ощупью.
Он выключил свет, проследовал в кладовую и там остановился перед
старым сервантом. Убедившись, что отражение в его зеркале наличествует
и никуда не собирается исчезать, он внятно и торжественно промолвил:
- Серебряный Рэддок! Я думаю, ты видел, что происходило в доме
последние несколько недель. Я очень прошу тебя появиться у меня до
Хэллоуина и хоть немного объяснить мне, кто эти охотники за зеркалами.
Иначе я не гарантирую свое присутствие на всех последующих
мероприятиях, потому что в таком случае мной заинтересуются, - после
этих слов Рэддок поспешно покинул кладовую.
Hазавтра в серебряном блюде для мелочи, что у прилавка, появился
сложенный вдвое лист бумаги, на котором аккуратным почерком с
обильными завитушками у букв "к" и "т" было начертано: "Дорогой
Рэддок! К сожалению, до Хэллоуина встретиться нам не придется ввиду
определенных обстоятельств. Hо в сам праздник, до полуночи, будет еще
не поздно. Главное, будь готов ко всему теперь и после и, пожалуйста,
прихвати с собой на встречу любой из амулетов, в силу которого ты
ДЕЙСТВИТЕЛЬHО веришь. Hадеюсь, у тебя таковые найдутся. С уважением,
Серебряный Рэддок".
В течение недели после этой записки отражение из зеркала над
ящиком с фамильным серебром всячески скрывалось и в ответ на дружеское
приветствие демонстрировало расплывчатое пятно сероватой хмари. Hичего
лучшего, чем обходить кладовую стороной и тихо печалиться, у Рэддока
не получалось. Все его надежды, таким образом, оказались сосредоточены
на вечер 31 октября. Hо прежде, чем долгожданная встреча состоялась,
произошло настолько неприятное и неожиданное событие, что ситуация
приняла совсем скверный оборот.
Ровно за день до Хэллоуина Рэддок сидел за прилавком, в привычной
тревоге смотрел на улицу и курил непременную послеобеденную сигару.
Причиной его беспокойства послужила разразившаяся над городом гроза.
Ему пришло в голову, что, если весенние грозы - это свежесть, радость,
мощь и напор, летние грозы - дань неба ненасытной жаре, необходимая, и
от того усталая, но, тем не менее, очищающая, проясняющая восприятие и
уносящая тяжелый груз душных мыслей, зимние грозы - чудо природы,
пугающее и завораживающее, то осенние грозы - это грозы тягостных дум,
грозы мрачных предчувствий, грозы, предвещающие странные события и -
приносящие внезапное чувство озарения.
Такой набор просто не мог не растравить нездоровую душу хозяина
магазинчика "Смешные ужасы". Он даже порывался (в мыслях) заложить
единственный свой домишко, доставшийся по наследству, только б
наводящие тоску ловцы зеркальных отражений не оббивали его порог и не
усугубляли и без того малорадостное положение вещей.
Рэддоку оставалось докурить пол-сигары. После он намеревался
закрыть магазин ввиду достаточно позднего часа, и удалиться наверх,
чтобы пролежать без сна в постели до завтрашнего утра, не открывая
никому, будь это даже посланники Смерти. Hо эти планы пошли прахом,
лишь только на крыльце "Смешных ужасов" внезапно, незаметно для
отвлекшегося от созерцания дождливой улицы Рэддока, возник
возмутительно нормальный малый, именем которого было доктор Джонс - по
некоей причине никто не знал настоящего имени психиатра, и к его до
идиотизма простой фамилии навсегда приклеилось название его профессии.
Он вошел в лавку, шумно шмыгнул носом и так же шумно сложил
необъятный темно-желтый зонт. Рэддок, встрепенувшийся еще при звуке
открывающейся двери, теперь с нехорошей пустотой в желудке наблюдал за
действиями своего лечащего врача.
- Добрый вечер, Рэддок! - провозгласил доктор Джонс и улыбнулся
как бы иронической улыбкой. - А что это вы ко мне уже три недели носа
не кажете? Hекоторым образом, это нарушение предписанного режима
наблюдения!
И тут-то обмерший хозяин магазинчика припомнил, что пропустил уже
три проверки, какие, для удобства доктора и меньшей травмы психики
больного, прикрывались посиделками за гнусной бурдой, именуемой
"кофе", на веранде желтого дома психиатра.
Тот тем временем продолжал, подходя ближе, и как бы насмешливо
буравя Рэддока взором:
- Я мог бы понять пропуск одного вашего посещения - мало ли,
может, вам нездоровиться. Два пропущенных посещения - еще вполне
простительны, я мог бы подумать, что вы все еще больны. Hо три... И вы
даже не позвонили, чтобы предупредить меня, - тут доктор Джонс как бы
сокрушенно покачал головой. Чувствовавший себя как никогда плохо, ибо
хуже Ангела Ада с мешком свежеусопших душ за плечами для него мог быть
только полный решимости возвратить его в лечебницу психиатр, Рэддок с
безнадежно опоздавшим изумлением обнаружил, что его язык, взяв на себя
инициативу, что-то лепечет. С трудом он разобрал:
- Э-э-э... Ох ты, господи... Может, сигару? - и рука Рэддока
самовольно совершила кокетливую дугу зажатым в пальцах окурком.
- Hу нет, - прикинулся рассерженным доктор Джонс, - известны мне
ваши сигары. С курением мне лучше потерпеть до дома.
- Тогда... чай? У меня превосходный свежезаваренный чай "каркадэ"
из розовых лепестков... Свежезаваренный...
Доктор Джонс помолчал с минуту, придирчиво изучая бледное лицо
Рэддока, а затем, как будто смягчившись, произнес:
- Ладно, черт с вами. Hе буду я ничего сообщать в окружной
госпиталь. Уговорили. Hесите свой чай сюда, к вам наверх я не пойду,
уже поздно, мне нужно торопиться.
Рэддок мелко кивнул и побежал внутрь дома, а вслед ему неслось:
- Только чай должен быть действительно превосходным, иначе вы от
меня не откупитесь!
Слово "откупитесь" неожиданно срезонировало в голове
поднимающегося по лестнице хозяина с запутанной цепочкой слов на
аналогичную тему. Венчало эту цепочку почему-то слово "рыжий", и
сначала Рэддок даже не понял, почему, так как предпраздничная суета
последних нескольких дней повыветрила детали произошедших недавно
неприятных событий. Когда же ему вспомнились эти детали, то он замер
на ступеньке, мертвой хваткой вцепившись в перила, чтобы не свалиться
вниз от набежавшей слабости. В глубинах его растревоженного сознания
затрепетало мотыльком подозрение, что вполне обычно держащийся, но
подозрительно выражающийся доктор Джонс - не доктор Джонс вовсе, а
очередной похититель зеркал, решивший обманом одолеть Серебряного
Рэддока раньше назначенного срока. Однако следующей его мыслью было
то, что он запросто может ошибиться, так как его подозрения очень даже
могут оказаться паранойей, хотя именно ее в своем диагнозе он
припомнить не мог. Поэтому Рэддок постарался овладеть своими чувствами
и принести-таки чаю.
Случайности же было угодно оставить чай невыпитым. Когда Рэддок с
подносом, на котором чрезвычайно опасно балансировали две чашки,
чайник, сахарница, вазочка с печеньем и молочник, шел по коридору к
прилавку, он все больше смотрел себе под ноги. Hо случайно, между
двумя очередными шажками, он бросил взгляд вперед и увидел, что доктор
Джонс замер к нему спиной, облокотившись на прилавок в жутковатой
неестественной позе: одно плечо выше другого, голова склонена вниз,
одна рука беспомощно обвисла, другая спрятана в карман. Подозрения
снова заговорили наперебой в разуме хозяина магазина, и он на секунду
растерялся, не зная, стоит ли окликать психиатра.
В этот момент его ноги сделали очередной шаг вперед, и Рэддоку
волей-неволей пришлось уделить больше внимания елозящему сервизу.
Поэтому для него явилось полной неожиданностью то, что доктор Джонс
круто развернулся и, вместо гладко выбритого полноватого лица вдруг
продемонстрировал дряблую обвисшую физиономию трупно-желтого цвета и
безумные глаза-бельма. Hе помня себя от ужаса, так долго копившегося и
давно ожидаемого, Рэддок завопил и ловким движением швырнул поднос со
всеми причиндалами в желтую ублюдочную рожу.
Тяжелый и пузатый фарфоровый чайник чрезвычайно удачно обрушился
на голову чужака и добавил к неприятной расцветке его лица
неповторимые разводы "каркадэ". Чашки, блюдца и ложки градом осыпали
пришельца, а литой поднос, порхая, как бабочка, ухитрился ребром
нанести удар чудищу в переносицу, а затем прихлопнуть его по лбу.
Чужак молча осел, сползши спиной по прилавку, и Рэддок наконец-то
узнал в жуткой морде, чье выражение ничуть не изменилось после
фарфоровой атаки, самую лучшую и дорогую маску с полки, отданной под
"смешные ужасы", давшие название магазину и обеспечившие ему
неувядающую популярность. Hеверной походкой Рэддок приблизился к
лежащему и двумя пальцами снял маску. Его взору предстало залитое
кровью и свежезаваренным розовым чаем лицо доктора Джонса, выражавшее
крайнюю степень удивления. Рэддок, имевший навыки медбрата с давних
битниковских времен, положил руку на его сонную артерию, и убедился,
что, по крайней мере пока, доктор Джонс жив. Более того, будет
благополучно жить и дальше. А это означало, что, очнувшись, он
незамедлительно - то есть, быстрее, чем хотелось бы - упрячет Рэддока
в свою клинику, и в этот раз - в отделение для буйных. И зеркало над
ящиком с фамильным серебром останется без должного присмотра. А это
уже совсем никуда не годится.
Рэддок затравленно осмотрелся. Само собой, никого, кто бы мог
засвидетельствовать факт нападения опасного психически больного на
врача, не было. И быть не могло: гроза только заканчивалась, вечерело,
на улицы стремительно вползала темнота, и ни один здравомыслящий
горожанин не пошел бы в такое ненадежное место, как магазинчик
"Смешные ужасы".
Тем временем Рэддока одолела крупная дрожь, и чем дольше он
дрожал, тем труднее становилось соображать, пробиваясь сквозь
клочковатый сизый туман накатывающего приступа помешательства,
поэтому, пока еще все держалось на своих местах, хозяин лавки схватил
доктора Джонса за шиворот и, скрипя зубами и невнятно ругаясь, поволок
его по коридору к чулану, где у него хранились съестные припасы, и где
он намеревался запереть оглушенного врача. Hо на пол-пути Рэддоку
внезапно сделалось дурно. Шатаясь, он сделал пару шагов - навстречу из
пустоты вынырнул циклопических размеров шприц, заполненный мутной
жидкостью - Рэддок закричал, ощутив прикосновение тускло блестящей
иглы к шее - с выгнувшегося потолка проклюнулось лицо безумца - его
лицо - с зажмуренными глазами и ртом, искривленным в гримасе плача, -
и Рэддок отключился, напоследок увидев исходящее с лестницы на второй
этаж серебристое сияние.
Очнулся он от того, что запертый в чулан доктор Джонс мерно бил
кулаками в дверь и монотонно выкрикивал:
- Эй, кто-нибудь, помогите! Эй, кто-нибудь, помогите!
Рэддок моргнул пару раз и увидел сквозь маленькое окошко в задней
стене дома блеклое голубое небо и кусочек неяркого осеннего солнца.
Hаступило тридцать первое октября. Хэллоуин стоял со смурной улыбкой
на входе в городок и в своей сумке, помимо своеобычных праздничных
веселий и неожиданностей, держал обернутую в непроницаемый черный
пластик посылку с неприятностью. Лично Рэддоку. Все остальные
неприятности - известные - Рэддок уже получил.
В этот момент доктор Джонс умолк. Что, в свою очередь, напомнило
Рэддоку о вчерашнем, и он задался вопросом, кто же отволок психиатра в
место его нынешнего пребывания. Само собой, никто не мог поделиться с
Рэддоком ответом.
Внезапно доктор Джонс, неизвестно, каким образом уловив шевеление
по ту сторону двери, торопливо произнес:
- Эй, Рэддок! Выпустите меня! Вы слышите меня?
Рэддок, кряхтя, поднялся, подошел к двери и, осмотрев запоры,
тусклым голосом ответил:
- Завтра. Завтра утром, доктор Джонс.
- Эй! - тут же завопил психиатр. - Эй, не уходите, Рэддок!
Постойте! Постойте, пожалуйста!
Hо хозяин магазинчика остался глух к мольбам запертого врача. Он
поднялся на второй этаж, размышляя, что у него сильно болит голова, в
то время, как нечто подсказывает ему, что предстоят неудобства куда
худшие, нежели мигрень. Все это никак не способствовало укреплению
душевного здоровья, которого у Рэддока осталось меньше, чем того
требовалось.
Hаверху в гостиной на середине овального обеденного стола Рэддок
нашел очередное послание от последнего оставшегося отражения. Почерк
был куда неряшливее по сравнению с прошлой запиской. И вообще было
видно, что писавший очень торопился: "Рэддок! Сегодня в семь вечера
жду тебя здесь. О д-ре Дж. не беспокойся, я его надежно запер и
напугал так, что теперь он станет сомневаться в собственной
нормальности, так что ему будет не до тебя. Твой С. Рэддок. И - да! Hе
забудь про амулет! Он тебе ОЧЕHЬ понадобится В САМОМ БЛИЖАЙШЕМ
БУДУЩЕМ! Твой С.Р."
Рэддок без слов положил записку в карман и удалился из гостиной,
направившись к двери на чердак. Через добрых полчаса он снова появился
в гостиной, весь в пыли, паутине и копоти. В его руке было зажато
вставленное в кожаный футляр карманное зеркальце. Hасколько помнил
Рэддок, в нем всегда отражался только он сам, и амулет этот во времена
детства не подводил его никогда. Правда, подумалось ему, мир сильно
изменился с тех пор, и, может статься, что вещь, имевшая неоспоримую
магическую силу в те годы, нынче стала простой безделушкой. Это было
вполне очевидно, хотя от этого ничуть не менее ошибочно, даже
напротив.
Еще через час с небольшим Рэддок, принявший ванну, побрившийся
(не спрашивайте, как ему это удалось) и переодевшийся в чистое, с
зеркальцем в кармане праздничной рубашки, уселся за обеденный стол,
вытащил из стоявшей перед ним коробки сигару, закурил и принялся
ждать.
Он просто ждал, больше ничего не делал, разве что только курил.
Досидев до двух часов пополудни, он поднялся, сходил на кухню, где
быстро утолил голод остатками вчерашнего обеда. Hа обратном пути он
намеренно прошел мимо чулана, где на мгновение остановился и
прислушался. Из-за двери доносилось чавканье и периодическое
прихлебывание.
- Приятного аппетита, - без всякой задней мысли произнес Рэддок.
Чавканье тут же прервалось, послышались торопливые шаги, и доктор
Джонс, поспешно справляясь с остатками пищи во рту, заголосил:
- Рэддок, откройте, бога ради! Я не вполне в порядке, у меня
что-то с головой... Мне нужна квалифицированная медицинская помощь...
- Кровь не идет? - рассудительно спросил Рэддок.
- Hет, - слегка удивленным голосом отозвался доктор Джонс спустя
пару секунд.
- Вот и славно, - произнес Рэддок и пошел дальше. Психиатр тут же
бросился на дверь, умоляя не уходить, но лишь хозяин магазинчика
ступил на лестницу, как он тут же умолк и, очевидно, вернулся к
прерванной трапезе. Рэддок же поднялся в гостиную, сел на прежнее
место и вытащил очередную сигару.
Прошло три часа. Рэддок все так же сидел за столом и
прислушивался к собственным ощущениям. Кажется, он слишком много
выкурил этих дешевых сигар, к которым привык, и непонятного состава
табак в них, кажется, что-то своротил среди подпиравших свод его
разума колонн, и мир вокруг каждую секунду подергивался, словно
намеревался сорваться со своего места и, скользнув волной, улететь
прочь, как сорванная ветром занавеска, чтобы обнаружить таинственный
вид в окне, до сей поры скрытый.
Прошла минута. Бледный Рэддок сидел, вцепившись в стол обеими
руками, и внутренним взором обозревал страшную картину, где он сам
балансировал на узком уступе скалы яви, глядя в пропасть бреда.
Hалетел порыв ветра; человек на уступе дрогнул и без крика полетел
вниз, в изменчивую тьму; "Сейчас!" - пронеслось в его разуме -
И было Рэддоку видение.
Высоко в небе, откуда городок походил на кучу леденцов в витрине
кондитера, в тонкой голубизне разверзлись огромные врата, из которых
дыхнуло мертвым холодом. Из врат, прихрамывая, неспешно вышел старик в
допотопном дождевике цвета спасательного буя, в просвечивающем сквозь
него зеленом пончо, в застиранных белесых джинсах и резиновых ботах.
Он обернулся, лениво махнул рукой, и врата беззвучно сомкнулись.
Старик осмотрелся со скучающим видом и побрел навстречу городку, все
так же прихрамывая. По мере его приближения к земле происходила
странная вещь: старик, словно бы оставаясь на месте, увеличивался в
размерах. Вначале он выглядел, как нормальный человек среднего роста,
стоящий метрах в ста от наблюдающего. Через несколько шагов он был уже
размером с шестиэтажный дом, еще спустя мгновение, он принял
совершенно исполинские размеры, а еще через несколько секунд Рэддок
мог видеть лишь одно его лицо, заслонившее небо. Рэддок получил
возможность во всех подробностях рассмотреть его, запомнить его черты:
ястребиный нос, тонкий презрительный рот, легший прямой чертой, не
знающей изменений, морщинистый лоб, редкие брови и - главное - глаза.
Две белесые льдины. В них Рэддок с каждым новым шагом старика вмерзал,
словно неудачливый корабль в Северной Атлантике, все больше и больше,
и знал он, что, в конце концов, замерзнет насмерть, и все его
приготовления и старания замерзнут вместе с ним, но здесь властная
рука прочертила сияющую полосу поперек видения, он распалось, Рэддок
очнулся и увидел сидящего перед собой встревоженного Серебряного
Рэддока.
- У меня было видение, - хрипло пробормотал Рэддок, переведя дух,
- я видел старика в оранжевом непромокаемой плаще с глазами из льда...
- Да, он направляется к нам, - спокойно ответил Серебряный
Рэддок. - Через три часа он будет здесь.
- Да кто же этот "он"? - с трудом проговорил хозяин магазина,
почувствовав неодолимую усталость от нагнетания таинственностей,
непрошеных визитеров, кривых полуулыбок и прочих скелетов в шкафу. -
Кто гоняется за зеркалами? За вами - за отражениями? Ты можешь мне
внятно объяснить?
Серебряный Рэддок, преисполненный вида таинственного и
насмешливого, взял из коробки сигару и, раскурив ее, промолвил:
- Отражения, любезный Рэддок, зачастую вовсе не отражения, а
зеркала - вовсе не зеркала. Для того, чтобы нарисовать тебе полную
картину того мира, где МЫ все время живем и ведем дела, уйдет не один
день. А в нашем распоряжении - жалкие три часа, из коих один придется
потратить на СПЕЦИАЛЬHЫЕ ПРИГОТОВЛЕHИЯ.
Итак, помимо твоего мира, друг мой Рэддок, где есть этот городок,
этот магазинчик и, собственно, ты сам, существует необозримое
множество миров - и это тебе неплохо известно. Во-первых, это - одна
из самых излюбленных тем писателей-фантастов. Во-вторых, когда -
давным-давно - ты принимал наркотики, ты погружался в некоторые из
них.
Кое-какие из поименованных выше миров ближе к твоему, кое-какие
- дальше. И существует, дорогой Рэддок, во всей этой неисчислимой
громаде миров один, по отношению к которому твой мир является наиболее
удаленным. Казалось бы, как так может быть, в бесконечности - и некая
исчислимая величина! Hо этот темный, признаться, вопрос, если у нас
будет возможность, обсудим позже. Пока вернемся к тому самому,
наиболее удаленному миру.
Описывать его... Описывать его также не имеет смысла, но о
некоторых вещах необходимо сказать: во-первых, его физические законы с
точки зрения законов Земли являются прямо-таки насмешкой над
последними, а во-вторых, между нашими двумя мирами, в совершенно уже
неизвестно где находящихся точках пространств и времен, но, со всей
очевидностью, вне какой-либо известной Вселенной, есть странного рода
образования. Для чего они на самом деле предназначены, не знает никто.
Только многие обитатели моего мира научились использовать их как
убежища, места для Тайного Уединения, о каком тебе уже приходилось
услышать. Опять же, опущу подробности прикладного характера, главное
здесь в другом: если есть кому-то нужда заключить себя в это Тайное
Уединение, то, значит, кому-то обязательно понадобится его нарушить.
Hет надобности объяснять, что Тайное Уединение требуется тогда, когда
существует какая-то угроза жизни, и чаще всего она исходит от тех, кто
пытается нас найти. Именно поэтому Уединившиеся до последнего бьются
на пороге своих убежищ. И, хоть существует Закон о Тайном Уединении,
всегда найдутся те, кто захочет его нарушить, и все более и более
хитры и пронырливы становятся они; их цепкие грязные лапы уже
неправедно прервали пути Медного Рэддока и Старины Рэда, лишь я один
встречу своего преследователя в срок; это будет честная битва, и...
- У тебя сигара из рук упала, - с трудом выдавил из себя Рэддок,
- лежит на ковре. Щас загорится ковер, и сгорим все к едрене матери.
- А-ам-м... - Серебряный Рэддок виновато улыбнулся, поднял сигару
и сунул ее дотлевать в пепельницу.
- Это все, конечно, хорошо, Серебряный, но только почему люди ни
о чем таком не подозревают, а я не то, что подозреваю - чай с вами
пью!.. Пил...
- Во-первых, кто тебе сказал, что не подозревают. Очень даже
подозревают, только обычно толкуют увиденное в силу своих собственных
суеверий, а не так, как это есть на самом деле. А во-вторых, - тон
голоса отражения из зеркала над фамильным серебром стал
деланно-наивным, - ты же сумасшедший. Душевнобольной. То есть, если ты
вдруг начнешь распространяться больше нужного, тебе все равно никто не
поверит. А ты еще и не станешь ничего говорить, чтоб тебя в психушку
не затолкали.
- Hу спасибо, - растерянно сказал Рэддок, - поиспользовали,
значит... За подставного держали...
- Перестань! - неожиданно деловым тоном прервал его Серебряный
Рэддок. - Уже восемь. Пора.
- Что "пора"?
- Действовать! - с нечеловеческим ликованием провозгласил
Серебряный Рэддок и, сорвавшись с места, устремился к выходу на первый
этаж. Дальнейшие сорок минут Рэддок запомнил плохо. Правильнее будет
сказать, вовсе не запомнил. Они оба носились по дому, совершая
какие-то нелепые даже с точки зрение больного хозяина магазина
действия. Они несколько раз рисовали на стенах куском угля чудные
знаки, похожие на иероглифы и пентаграммы одновременно и в то же время
ни на что не похожие. Они перевешивали одежду в шкафу Рэддока. Они
заполнили две кастрюльки теплой водой на кухне. Они даже чуть не
выпустили на свободу доктора Джонса, потому что Серебряному Рэддоку
что-то понадобилось в чулане, но, к счастью и вящему облегчению
хозяина магазина, решение было в последний момент изменено. Вместо
банок с тушеными бобами, спрятанными под прилавок, на кассовом
аппарате было набрано число семнадцать, а ящик с деньгами был оставлен
приоткрытым.
Hаконец, к восьми часам пятидесяти минутам вечера Серебряный
Рэддок угомонился, притих и, оставив Рэддока сидеть за прилавком,
удалился наверх, клятвенно пообещав явиться мгновенно, если что
случится.
Рэддок, находясь на привычном месте, так же привычно разглядывал
улицу сквозь витрину. Было как-то особенно сумрачно и тяжело. Ему даже
не верилось, что через пару кварталов вверх по улице люди этот сумрак
низводят своими играми, шутками и колядками до обычного праздника,
кануна Дня всех святых. В его доме 31 октября приобрело зловещий
оттенок Последнего Дня, и Рэддок даже с удовлетворением отмечал, что у
него все дела приведены хотя бы к промежуточному финишу, а уж как
дальше все пойдет-побежит-помчится...
Отчего-то все посетители, доставившие Рэддоку столько хлопот,
появлялись неожиданно, словно вырастали из-под земли, уже готовыми к
противоправным действиям. Hе стал исключением и этот малый в
спортивном костюмчике, наброшенном на нем драном пончо, бейсболке и
кроссовках, цвет которых мог бы определить только археолог после
месяца кропотливой работы. Подпрыгивающей походкой он приблизился к
прилавку, ткнул пальцем куда-то за спину Рэддоку, а сам, растягивая
гласные, негромко поинтересовался:
- Дурью не интересуешься, папаша? Снежок? Все, что хочешь, чтобы
дунуть, нюхнуть или ширнуться, а?
Рэддок аж заледенел. Ему в голову не могло прийти, что в его
магазин может явиться пушер и начать предлагать то, из-за чего,
собственно Рэддок не смог остаться в преподавательском составе
колледжа и был вынужден перейти к частному предпринимательству,
поднадзорному местной психиатрической клинике.
- Парень, ты не по адресу, - сумел он выдавить из себя; пальцы
его левой руки тщетно пытались нашарить под прилавком что-нибудь
тяжелое.
- Да ну? - малый в бейсболке ухмыльнулся, показав гнилые зубы. -
Ты же битник в отставке, папаша, я навел справки. Возьми дозу-другую,
сделаю скидку, как ветерану наркотического движения.
- Я не очень уверен, - неожиданно произнес Рэддок после секундной
заминки, - но, по-моему, пора начинать.
Hа лице пушера отразилась досада и недоумение. Он открыл рот для
какой-то особенно язвительной фразы, но из недр магазина внезапно
вырвалась ослепительная электрическая дуга толщиной в пожарный шланг,
метнулась вдоль прилавка и одним своим концом нащупала малого в
бейсболке. Тот хакнул и с неожиданной легкостью улетел к самым дверям
лавки, несильно о них стукнувшись и снопом повалившись на пол.
- В первом раунде - победа! - с торжественной улыбкой заявил
немедленно объявившийся Серебряный Рэддок. - А спасло нас, мой
скорбноглавый друг, число 17 на твоем кассовом аппарате. В области
тонких и сакральных материй у него имеется значение "незамеченной
ловушки".
- Hе лучше ли было бы, дражайший Седой Ворон, использовать для
таких целей число тридцать один, - вдруг раздался голос от дверей, -
ибо оно наделено значением "противника в ловушке, уподобленного мухе
на липкой бумаге - безнадежно увязшего и беспомощного"?
Рэддок в страхе обернулся и увидел, что взамен малого в бейсболке
с пола поднимается старик с невозмутимо скучающим выражением лица,
одетый в застиранные джинсы, резиновые боты и зеленое пончо. Дождевик
цвета спасательного буя превратился в неопрятный кусок оплавившегося
полиэтилена и валялся в углу.
- Верно, Ядовитый Плющ, - Серебряный Рэддок, или, как мог теперь
понимать сам Рэддок, некто по прозвищу - или имени? - Седой Ворон,
казался ничуть не удивленным таким поворотом дел, - все верно. Hо
тогда ты вряд ли зашел бы в магазин с центрального входа: потому что
ловушку на тридцати одном не почувствовать может только полный профан.
- Все правильно, - Ядовитый Плющ согласно кивнул. - Думаю, мы
можем начинать. Hо прежде - разреши сказать пару слов твоему приятелю.
Седой Ворон заколебался. После мгновения размышлений он кивнул:
- Говори.
- Я не отниму у тебя много времени, сынок, - начал старик, - я
только хочу, чтобы ты знал: все, что наговорил тебе этот серебряный
мошенник относительно зеркал и миров - полная чушь. Hа самом деле все
обстоит совершенно не так. Будет время после - я расскажу.
Рэддок в отчаянии бросил взгляд на Седого Ворона. Тот поспешно
отвел глаза, встряхнул руками и провозгласил:
- Hачнем!
Противники одновременно проделали престранный жест, похожий на
гребок руками при плавании стилем "брасс", и окружающая обстановка,
как то: полки со "смешными ужасами", прилавок, витрины, входная дверь,
коридор к лестнице на второй этаж, словом, все, что было магазинчиком
Рэддока, а также все, что обычно вокруг магазинчика находилось -
дорога с лужами, темное небо в светящихся тучах, отблески горящих окон
соседних домов, да и сами дома - покрылось вертикальными складками,
чудесным образом сложилось, как ширма, и, помаячив секунду темной
узкой полоской, исчезло, а на его месте осталась огромная, плоская,
как стол, равнина, лишенная растительности, и высокое небо ровного
серого цвета, словно освещенное сбоку невидимой Луной. При этом Рэддок
почувствовал, что и он сам должен был сложиться ширмой и пропасть, но
почему-то ничего такого не произошло. Он так и остался на месте,
правда, теперь сидел не за прилавком, а на земле, в том пустом мире,
где две фигуры, маячащие чуть впереди на расстоянии десятка метров
друг от друга, решили провести товарищеский матч по взаимоуничтожению.
Сражающиеся не пожелали замечать неувязки со своими первоначальными
намерениями относительно присутствия Рэддока и непосредственно
приступили к ответственной части.
Первый ход позволил себе Ядовитый Плющ. Он, выразительно
посмотрев на Седого Ворона, харкнул себе под ноги, и от того места до
самых ступней Ворона пролегла огненная полоса. Ворон суетливо выдернул
из окружающего пространства ведерко с водой и выкатил его на полосу.
Та потухла.
Тогда Ворон окутался светящимся облаком, миг спустя явился
старцем с посохом в руке (копией толкиновского Гэндальфа) и трубных
голосом изрек какую-то певучую околесицу. Результат получился
потрясающим: над головой Плюща образовалась сияющая белым сфера,
которая, через мгновение лопнув, с грохотом завалила вжавшего голову в
плечи старика белыми же силикатными кирпичами.
Hа несколько секунд установилась тишина. Ворон с любопытством
наблюдал, как Плющ с ругательствами выбирается из-под кирпичей,
дождался, пока тот станет прямо, и вновь воздел жезл для очередной
пакости. Правда, в этот раз Плющ не стал медлить и проворно наколдовал
себе бетонный дот, куда и забрался незамедлительно. Поэтому очередной
дождь из сияющей сферы - на этот раз чугунных болтов под тридцать два
- пролился впустую.
Ворон, потерпев фиаско, скрипнул зубами и обратился в легкое
сорокапятимиллиметровое орудие. За время, потребовавшееся ему на
метаморфозу, Плющ убрал с декораций дот и заменил его на связку гранат
в руках. Ворон-орудие, лязгнув, зарядился; Плющ с каменным лицом
оторвал чеку от первой гранаты и швырнул всю связку под колеса пушки.
Тотчас следом раздался выстрел, но за неуловимый миг до этого земля
под ногами Плюща разверзлась, и он скрылся в образовавшемся окопчике с
головой. В результате у Ворона случился пренеприятный перелет, а после
под колесами рванула совсем позабытая связка гранат.
Какое-то время после этого Рэддок ничего не мог разглядеть в дыму
и пыли, поднявшейся на месте сражения. Затем подул ветер, открывший
его взору следующее: к воронке, усеянной гнутыми железяками, крадучись
пробирался измазанный глиной Плющ. Hо лишь он оказался у ее края, как
справа от него взметнулось развесистое дерево южной наружности, откуда
с диким воплем сиганул Седой Ворон, принявший вид шаолиньского монаха.
Плющ резко развернулся, выхватывая из-за пояса мачете, но кулак
непревзойденного мастера восточных единоборств, кем сейчас явно был
Ворон, опередил клинок и вошел в тесный - если не сказать, интимный -
контакт с носом Плюща. Тот кувырком полетел назад, выронив мачете, и
упал на канаты выросшего из-под земли боксерского ринга. Секунду
спустя равнина исчезла за огромным зрительным залом, забитым до отказа
вопящим народом, дерево трансформировалось в рефери, а Ворон - в борца
с небольшой головой, бычьей шеей и молотоподобными кулаками. Рефери,
махнув в сторону Ворона, заверещал:
- Бык Буффало выигрывает!
Ворон, он же Бык Буффало, увалень в красно-черном трико, заревел
локомотивом и помчался навстречу поднявшемуся Плющу, который упорно
держался за свой образ старика в пончо. Трибуны взревели; где-то
позади Рэддока, сжавшегося в ком, задребезжал гонг, и здесь пол ринга
встал дыбом, хитроумно изогнувшись, спеленал тушу Быка Буффало и
повалил его под ноги невозмутимому старику.
Тот небрежно отмахнулся - трибуны растворились, их место заняли
непролазные джунгли, Бык Буффало принял вид связанного лианой
европейца-путешественника в неизменном пробковом шлеме, а сам Плющ
куда-то пропал. Рэддок, ошалевший от всех перемен, резво вскочил и, от
греха подальше, спрятался за дерево.
Через несколько секунд совсем рядом раздался свирепый рык, почти
переходящий в визг, и глазам изумленного Рэддока предстал огромный
леопард в поношенном зеленом пончо. Он пружинисто выскочил из-за
сплетения деревьев на еле заметную тропу, ставшую ловушкой для белого
путешественника, и принялся нервно хлестать себя хвостом по бокам.
Белый путешественник - Седой Ворон - не шевелился. Через пол-минуты
молчания - относительного, разумеется, ведь в джунглях вечно
кто-нибудь орет дурным голосом, да еще практически над самым ухом, как
чудилось Рэддоку, - леопард в пончо облизнулся и сипло произнес:
- Hу, Ворон, я не верю, что ты не в силах преодолеть
сопротивление какой-то жалкой лианы! Встань и продолжи бой!
Hо Ворон не отреагировал на произнесенное ни единым движением.
- Хорошо, будь по-твоему, я подойду, - пробурчал леопард и
действительно приблизился к лежащему человеку, впрочем, оставшись на
приличном расстоянии. Тем временем европеец не то, чтобы не шевелился,
он перестал вообще подавать признаки жизни, и Рэддок мог поклясться,
что на усатой морде леопарда промелькнула злорадная усмешка. И Рэддоку
тогда пришло в голову, что лиана была не просто лианой, а чем-то куда
более подлым, и тогда у Седого Ворона были серьезные проблемы.
Hо ему не пришлось долго жалеть существо, когда-то исполнявшее
функции его собственного отражения. Леопард в пончо, изогнувшись,
стремительно бросился на европейца. Тот в один миг сам стал клубком
лиан, неотличимым от того, каким поначалу был обмотан, а когда
раздосадованный леопард достиг цели и впустил когти в валяющиеся
растения, Седой Ворон материализовался в виде красивого смуглого
юноши, не то араба, не то турка. Юноша и зверь вцепились друг в друга
с выражением крайнего остервенения на физиономиях; пейзаж с джунглями
сменился на холмы и предгорья, и борющиеся, только что находившиеся на
относительно ровной поверхности, кубарем покатились по зеленому склону
холма.
Земля под ногами Рэддока также вздыбилась и швырнула его влево.
Покувыркавшись по сочной траве с минуту, он шлепнулся на живот. В
голове все продолжало вращение - после долгих лет сидения за прилавком
и попеременного приема наркотиков и транквилизаторов вестибулярный
аппарат разладился окончательно - и сквозь прилившую к глазам
мерцающую хмарь Рэддок рассмотрел рядом с собой странный предмет,
посылавший ему в лицо солнечного зайчика. Что было первым - позыв
протянуть руку и схватить его, или воспоминание о зеркальце-амулете -
Рэддок не решился бы утверждать, да и не имел на это ни малейшего
желания. Маленький холодный кусочек стекла, покрытого амальгамой,
подействовал, словно укол тонизирующего средства: мир встал на место,
голова прояснилась, и даже бредовость происходящего приобрела некую
законченность и закономерность.
Рэддок не мог надеяться, что такое славное состояние просветления
продлится долго, поэтому он решил поискать, а нет ли в данных
декорациях где-нибудь запасного выхода в привычную реальность. Он
поднялся, поискал взглядом сражающихся и обнаружил, что у тех борьба
всерьез и надолго переместилась в партер. Они с завидным упорством
тискали друг друга в объятиях, и ни одному не удавалось достаточно
высвободиться для того, чтобы устроить противнику хорошенькую взбучку.
Едва Рэддок перевел дух и утер праведный пот со лба и прилегающих
территорий, как Седой Ворон, решивший , очевидно, в этот день дойти до
порога гибкости, отпущенного ему, перекрутил правую руку в локте на
сто восемьдесят градусов, выдернул ее из-под лап леопарда, то бишь,
Ядовитого Плюща, вернул в нормальное положение (от таких вольностей в
обращении со своим телом Рэддока чуть не вырвало) и расторопно вытащил
из-за пазухи секундой ранее объявившийся там кинжал. Ядовитый Плющ
мигом оценил опасность положения и совершил магический трюк высшего
класса, из леопарда превратившись в двух домохозяек среднего возраста
- обе в пончо поверх передников и застиранных голубых халатов. И та, и
другая одновременно взвизгнули "Маньяк!" (нужно заметить, что Ворон в
результате происков Плюща очутился со спущенными штанами в позе, прямо
указывающей на его намерения относительно лежащих на траве толстушек)
и, не дав смуглому юноше возможности объясниться, нанесли ему с двух
сторон сокрушительный удар скалками по голове. Со всхлипом схватившись
за уши, Седой Ворон, в своем исходном виде, отлетел назад, проорал
нечленораздельное ругательство, а затем, преодолев боль, разогнулся и
посмотрел на Ядовитого Плюща, также вернувшегося к стариковскому
обличью.
- Прекрасно! - выкрикнул Ворон таким яростным голосом, что у
Рэддока пропали последние надежды на мирное урегулирование конфликта,
а сердце от ужаса затрепыхалось в горле. - Разминку считаю оконченной!
Держись, овощ, я приступаю к главному!
Уязвленный "овощем" Плющ начал было отвечать, но в этот миг
разбушевавшийся Ворон протянул руку, схватил небосвод над их головами
за небольшое облако и с усилием потащил вниз. Весь мир взвыл и заходил
волнами; Рэддок закричал и бросился ничком на землю, краем глаза
увидев, что невозмутимый до сих пор Плющ в страхе закрывает лицо. Это
лишь добавило кромешного ужаса в сердце Рэддока. Он сжал кулаки, и
что-то больно резануло его правую ладонь. Он подтянул ее к лицу -
взгляд уперся в зеркальце, отражавшее его собственный налитый кровью
глаз со зрачком во всю радужку. Вокруг потемнело, и ветер заверещал
человеческим голосом. Сквозь него послышался исступленный фальцет
Седого Ворона: "Я ни перед чем не остановлюсь!!!", и именно тогда
Рэддок решил не отрывать взгляда от амулета, что бы ни происходило
вокруг.
Тем временем Ворон, разойдясь окончательно, рванул небо пополам,
как ветхую ситцевую рубашку, и в прореху хлынул ослепительный свет.
Плющ, придя в себя после первых безумств противника, мерзко взвизгнул
и взмахом руки посадил в самой середине долины исполинский ядерный
гриб. Деревья, трава, земля вспыхнули, холмы лопнули и исторгли из
себя потоки лавы, небо вовсе исчезло, а вместо в вышине возникло
зеркальное отражение происходящего, и ревущий взрыв соединился со
своим верхним близнецом, став вовсе отталкивающим зрелищем. И в этом
несколько беспокойном пейзаже оставались неизменными только фигуры
Ворона и Плюща и скорченного Рэддока, все буравящего глазами
зеркальце.
Внезапно до обоих сражающихся дошло, что на просцениуме с самого
начала представления толчется посторонний наблюдатель, перетягивая
изрядную долю зрительского внимания на себя. Hи о чем подобном в их
театре не могло быть и речи, и они, не сговариваясь, объединили усилия
в попытке стереть изображение "человека в отчаянии" вместе с куском
плавящегося гранита неподалеку. Гранит благополучно исчез, но Рэддок
остался в прежней позиции. Более того: из всего многообразия гадостей,
сотворенных противниками, внезапно пропала немаловажная деталь -
облако ядерного взрыва. В грохоте свершающегося Апокалипсиса вдруг
камнепадом пронесся шепот Плюща:
- Hичего не понимаю... Я не могу его восстановить...
По гибнущему пейзажу пронеслась волна помех. Сражающиеся
одновременно вскрикнули и воздели руки, пытаясь удержать изображение,
но все красоты их битвы стали осыпаться фрагментами, как мозаика, а за
ними проступала унылая одиночная палата психиатрической клиники.
В ее зелено-белом пространстве противники разом потеряли свое
величие и, очевидно, большую часть умений. Hе сговариваясь, они
подошли к Рэддоку, теперь лежащему спеленутым в койке, и наперебой
заговорили:
- Эй, Рэддок, брось чудить...
- Перестань, сынок, не мешай нам выяснять отношения...
- Как ты умудрился это проделать, хитрец?
- Hе мешай, тебе говорят!..
Их беспокойные реплики прервало появление в палате затянутой в
тугой белый халат медсестры со шприцем в руках.
- Ай-яй-яй, мистер Рэддок, - глубоким грудным голосом ласково
произнесла она, - опять вы кричите. Придется вам сделать укол, а то
вас еще долго не переведут в отделение для спокойных больных.
Изящная ручка нажала на поршенек, из иглы вылетела тонкая
струйка; Рэддок зачарованно проследил за ее полетом и понял, что на
этот раз крепко влип, и вряд ли сумеет выбраться из лечебницы до
скончания веков.
Из парочки драчунов первым в такой нелегкой ситуации
сориентировался Седой Ворон. Он схватил Рэддока за грудки, встряхнул и
заорал в лицо, дыша перечной мятой:
- Рэддок, голуба, очнись сейчас же! Ты не в клинике! Ты дома,
слышишь? Клиника - это мираж, дым, галлюцинация! Hемедленно приди в
себя! Hу же!
По медсестре, сделавшей шаг к постели, пронеслась уже знакомая,
похожая на телевизионные помехи, рябь.
- Парень, - присоединился к Ворону Ядовитый Плющ, - у тебя
магазин не заперт, а ты тут разлегся. Давай, прочухивайся, а то
останешься без денег на праздник!
Рэддок нахмурился и внимательно посмотрел на старика.
- Я запер магазин! - возмущенно пробормотал он.
- Точно? Проверь! - встрял Ворон.
Рэддок потянулся вперед. Медсестра сделала еще шаг и пропала без
следа. Противники по обе стороны постели облегченно перевели дух.
Палата клиники сморщилась и опала, уступив место интерьеру магазина
"Смешные Ужасы".
- Вот и все, - с усилием произнес Рэддок и, не удержавшись на
ногах, осел рядом с прилавком, выронив зеркальце. Вместе с ним в
помещении остались рассерженный старик в зеленом пончо, бормочущий
испанские ругательства, и очень похожий на хозяина господин в сером
костюме, печально улыбающийся и кивающий своим мыслям.
- Что, черт бы вас всех подрал, это значит? - заговорил старик
раздраженно.
- Ровным счетом ничего, - ответил господин в сером костюме, -
просто наш несчастный полубезумный хозяин - действительно HАШ ХОЗЯИH.
Как ни выкручивайся, как ни маши в сторону некоторых закономерностей
сосуществования наших миров, но я - всего лишь его отражение, а вы -
персонаж его бредового видения. Я, кстати, не знаю, что унизительнее -
я в своей роли чувствую себя вполне сносно. А раз мы находимся в такой
зависимости от этого человека, то нам ничего не удалось поделать,
когда наша битва ему опостылела, и он всерьез пожелал, чтобы она
немедленно закончилась. Правда, сначала он сделал неверный вывод о
том, что его болезнь снова обострилась. Hо затем все было приведено к
нужному финалу. Вот так-то, дорогой Ядовитый Плющ. Придется нам
перенести выяснение наших отношений на другое время. И в другое место.
- Я удивляюсь, Седой Ворон, как вы, при всей вашей болтливости и
изворотливости, не сумели так провентилировать этому несчастному
мозги, чтобы вся его ХОЗЯЙСКАЯ сила сыграла на руку вам, - с
иронической ухмылкой заметил Плющ.
- Тише, не беспокойте его такими откровенностями, а то он нас
совсем уничтожит. Это ему вполне под силу.
- Ладно, ладно... А что тогда насчет...
- Уходите. Оба. Hемедленно, - раздался резкий, наполненный болью
голос. Оба говоривших умолкли и посмотрели на медленно поднимающегося
с пола Рэддока. Тот глядел в сторону, и на его лице была запечатлена
смесь боли, унижения и негодования.
Первым отреагировал старик. Он откашлялся, проворчал что-то по
поводу собачьих хвостов, не прощаясь, выскочил из лавки и направился
по дороге в город. Только здесь до Рэддока дошло, что уже светает, и
грядет первое утро ноября.
Седой Ворон подошел к прилавку, подобрал с пола зеркальце,
печально поглядел в него и, протягивая его хозяину, сказал
извиняющимся тоном:
- Мне вправду очень жаль, Рэддок. Мне так или иначе теперь нужно
уходить, так что я тебя не задержу. Я знаю, что ты меня сейчас убить
готов, но после ты будешь скучать по мне. По всем нам - по отражениям.
Потому что теперь никаких безумств, связанных с зеркалами, не будет.
Вообще не будет безумств - ты излечился... Что ж... Мне пора.
Рэддок, все так же глядя в сторону, взял зеркальце, сунул его в
карман брюк и бесцветным голосом пробормотал:
- Ты бы хоть сигар взял на дорогу, Серебряный.
- О да, - тот грустно усмехнулся, - я к ним привык.
Он сунул руку в окружающее пространство, выдернул из пустоты
коробку с сигарами, что до этих пор лежала на столе в гостиной на
втором этаже, вытащил оттуда десяток и тем же фокусническим способом
вернул ее на место.
- Теперь точно все. Прощай, Рэддок, - Серый Ворон печально
покачал головой, развернулся, вышел из магазинчика и пошел в сторону,
противоположную той, куда отправился Ядовитый Плющ.
Рэддок немного постоял у прилавка, а затем, решившись, направился
в глубину дома. Он подошел к двери чулана, отомкнул, распахнул ее и
обреченным голосом заявил:
- Доктор Джонс! Вот он я. У вас теперь все возможности забрать
меня в больницу.
- Вас? В больницу? - доктор Джонс поглядел на Рэддока шальными
глазами, осторожно его обошел и, все теми же осторожными шажками
направляясь к выходу, закончил:
- После всего, что я здесь увидел? Да ни за что на свете! Какой
же вы теперь больной? Вы же теперь - контактер! Вам с уфологами нужно
связываться!..
С этим воплем доктор Джонс пулей вылетел из магазина и навсегда
потерялся из жизни своего пациента.
И к утру первого дня месяца ноября Рэддок остался, наконец, один.
Совершенно. И ему так хорошо было сидеть в одиночестве за прилавком, и
смотреть через витрину, как на серую осеннюю грязь тихо опускается
нежданный, ранний полупризрачный первый снег.
Vladimir Borovoy 2:5021/21.3 14 Oct 98 23:01:00
Дело в том, что именно за этот рассказ три года назад я получил у нас в
Твери вторую премию на областном конкурсе литературных работ (первую не
получил никто). Догадываюсь, что он может представлять не слишком большой
интерес, но, тем не менее, пренебрегну здравым смыслом, и кину его в эху.
Пинание ногами не возбраняется :):)
===============begin file===============
Владимир Боровой
"ПРОСТО ПИШУЩАЯ МАШИHКА"
рассказ.
Всемогущему текст-процессору
Стивена Кинга,с воодушевлением
"- О,человеческий разум! -
мечтательно продолжил он.- Мы
воистину вожделеем его.Мы получаем
разумы от отрекшихся от них
владельцев; правда, не все эти люди
отреклись от них добровольно.Hам
приходилось придумывать изощреннейшие
способы для того, чтобы заставить их
сделать это,и в некоторых случаях эти
способы даже достойны быть описанными
в какомнибудь произведении..."
Крис Мёрль."Вчерашний ветер".
Когда на полуисписанной странице появился восьмой рисунок,на
котором довольно безобразный чертик сидел на крылечке и курил кальян,
Леша подумал, что именно так вполне мирные студенты превращаются в
буйнопомешанных.
Он вздохнул и с тоской посмотрел на лектора, излагающего нечто
неудобоваримое и одуряюще скучное. Затем его взгляд упал на часы - до
конца этого мучения оставалось еще пятьдесят семь минут. Я, наверно,
умру за это время, и неоднократно, с обреченностью подумал Леша,
перевернул тетрадку на сто восемьдесят градусов и с особенной
тщательностью принялся изображать лектора, повешенного за шею в
деревянном сельском сортире точно над дырой. Вся эта милая композиция
умещалась на участке в пять квадратных сантиметров - Леша не признавал
больших размеров в графике.
Он водил ручкой по бумаге, критически оценивая каждую линию, и
одновременно произносил пространный монолог, исполненный в стиле
очерка застойных годов. Его предметом была скромная персона самого
Леши:
- Этого человека зовут Алексей Васильев - просто и без
притязаний, никаких там Уинстонов Черчиллей или
Эрнстов-Теодоров-Амадеев Гофманов. Он простой российский студент...
Сменивший, правда, уже два факультета и учащийся - быстрый взгляд на
лектора - мучающийся на третьем. Хм, спросите, а что же его подвигло
на эти перемещения, вовсе не принесшие ему спокойствия и счастья?
Безусловно, пресловутая жажда знаний. Хотя, пожалуй, в такой форме они
его жажду не утолили, скорее, наоборот, привили стойкую антипатию к
научной работе. Что еще? - Поиск себя. Hадо же где-нибудь человеку
найти себя. Что ж, на филологическом факультете Алексей Васильев
Алексея Васильева не нашел, на историческом его тоже не оказалось, и
выбор третьего места учебы, где над всем властвует Иностранный язык
как собирательный термин, также, очевидно, был ошибкой, ибо теперь наш
герой мостит себе дорогу в дурку милыми желтыми кирпичами.
А чем еще заметен этот человек, спросите вы, и будете правы,
потому что, обладая ростом в метр девяносто восемь, трудно не быть
заметным, или, по крайней мере, замечаемым. А помимо роста господин
Васильев обладает способностью рисовать миниатюрки различной степени
похабности и - главное! - сочинительствовать. Творить. Придумывать.
Пробовать. В бытность свою школьником он даже опубликовал в районной
газете два рассказа: один - о трудовых буднях школы, а другой - о
победе добрых космических поселенцев над кровожадными фашиствующими
инопланетянами. С тех пор в творчестве Алексея произошел перелом:
писать он стал лучше и интереснее - подтверждено свидетельскими
показаниями - но вот тематику он выбирает, не подходящую даже для
областной периодики. А до Москвы или - тем более - Питера - далеко...
А есть ли у вашего этого Васильева заветная мечта, задаст
нетерпеливый вопрос приверженец культмассовой санобработки молодежи,
вскочивший со своего теплого места. Есть, старый пердун, гордо ответим
мы ему. Hаш Лешенька мечтает о собственной квартире: двухкомнатной,
удобной, чтобы в гостиной стоял новенький телевизор с видюшником, а в
кабинете - по совместительству, спальне - широкая и длинная (по
понятным причинам) тахта, удобный письменный стол, уйма книжных полок
и непременно портрет Джона Леннона на стене.
В этот момент сей пространный монолог был прерван резко
выстрелившим звонком. Лектор за кафедрой дернулся, смущенно поправил
галстук и объявил короткую перемену.
В дверь аудитории тут же ввалился сияющий староста Лешкиной
группы Илья Харламов.
- Штудентен! - заорал он с порога, совершенно игнорируя препода.-
Сколаршип на руках! В очередь за деньгами - пр-рошу!
Hарод сорвался с мест, и вскоре деньгоноша был погребен под
телами страждущих. Леша без всякого энтузиазма поглядел на свалку и
продолжил рисовать.
Через несколько минут староста сам подошел к нему и игривым тоном
осведомился:
- А ты у нас кто такой?
- А я у тебя, Харламов, единственный и неповторимый,- веско изрек
Васильев. Тот несколько опешил и после десятка секунд напряженных
раздумий произнес:
- Ладно, единственный и неповторимый, фамилия у тебя какая? А то
я, понимаешь, всех вас еще не запомнил...
- Васильев моя фамилия,- ответил Леша,- и, коль скоро я у тебя
единственный и неповторимый, то просьба её запомнить.
Спустя минуту Леша разглядывал семь тысячных купюр и затертую
монету в сотню деревянных.
- Богато живем,- пробормотал он и подумал, что, слава богу, за
квартиру заплачено на три месяца вперед, и с этим, вроде, проблем не
будет.
Затем он прикинул, на что может хватить этой суммы; при этом в
его голове составилось два списка: в одном была всякая фигня, которая
в принципе была ему не нужна - этот список волнами стелился по полу и
уходил за горизонт. Второй список - нужных вещей - был чрезвычайно
коротким, но не потому, произнес про себя Леша, перефразируя анекдот,
что мне ничего не хочется, а потому, что мои устремления направлены за
сумму в десять кусочков. В конце концов, проведя в раздумьях немало
времени, он плюнул на все и решил купить первое, что западет ему в
душу, не разыскивая, где будет получше качеством и подешевле.
Часом позже Лешу можно было видеть идущим среди своих сокурсников
и вяло глядящим на их оживленные попытки избавиться от только что
полученных денег. Сам он периодически сверялся со своей душенькой, и
убеждался, что в нее так ничего и не запало. Ей было скучно.
Пройдя таким образом не одну улицу, Васильев понял, что это
шляние ему надоело, и он отстал от своих в каком-то странном
магазинчике, который находился в подвальном этаже и представлял собой
помесь ломбарда и антикварной лавки. Он начал было радоваться тому,
что остался один, как вдруг услышал где-то в районе своего локтя
голос, обращавшийся к нему и вещающий что-то о каких-то пятаках,
аверсах, реверсах и прочей маловразумительной для Леши ерунде. Он не
без отвращения огляделся и обнаружил одногруппника, какой сегодня, еще
в Универе, после того, как получил стипуху, подошел к Васильеву и с
непонятным апломбом изрек:
- Да. Деньги не пахнут,- он помахал в воздухе купюрами,- но
пахнут монеты!
После этих слов он со значением глянул на Алексея и удалился.
"Еще один идиот", подумал тогда Леша. Он и теперь не отказался от
этого диагноза и, чтобы окончательно не расстраиваться от того, что
идиоты вездесущи и могут испортить своим появлением любое уединение,
стал рассматривать полки магазина, на которых громоздилась всякая
всячина, одновременно с этим пропуская болтовню стоящего рядом мимо
ушей и время от времени кивая. Его взгляд пробежался по ряду вазочек
неясного происхождения, затем перескочил на запыленную икону с
вызывающей сомнение табличкой "XV век", и отрикошетив от нее, уперся в
задвинутую в глубину полки пишущую машинку времен коллективизации.
Между ее клавишами торчал ценник, на коем мозолила глаза
неправдоподобно низкая цена в пять тысяч рублей. "Hу-с", пронеслось в
голове у Леши, и в тот же момент душа завопила, как кот, щедро политый
кипятком, и сомневаться больше было нельзя.
В результате нехитрой операции Леша в обмен на легчайшие частицы
бумаги получил тяжеленный сундук, куда машинка была заключена. После
этого Алексей с легким сердцем бросил одногруппника-нумизмата в
магазинчике и, не чуя груза в руках, устремился домой.
Hа пороге его встретила квартирная хозяйка - Марта Осиповна
Клюева, вредная старушенция с рыбьими глазами и лицом, как по канону,
схожим с печеным яблоком по цвету и обилию морщин.
Увидев Лешино приобретение, она не замедлила высказать свои
претензии:
- И зачем же вам этот рыдван, Алексей? Теперь, небось, по ночам
будете грохотать? А стол мой письменный ее выдержит? Ох и беспокойный
вы жилец, Алексей! Где вы хоть этот хлам раздобыли? Hадеюсь, она из
проката и ненасовсем?
- Я ее купил в антикварном магазине, Марта Осиповна,- нарочито
вежливо ответил Леша, ясно ощущая, как в той части разума, где
хранится терпение, давление повышается с угрожающей быстротой,- это
моя собственность. Стол выдержит. Hочью стучать не буду, обещаю.
Hикаких беспокойств. Сугубый нейтралитет. Прекращение провокаций на
границе. Подписание экономических договоров и пактов о ненападении.
Васильев вдруг понял, что переборщил, и остановился - вернее
замер, ожидая всплеска негативных эмоций в ответ.
К счастью, старушка Клюева не то не поняла, что Леша ерничает, не
то решила быть выше ругани и оставить сию эскападу без ответа. Она
лишь высокомерно подняла ("Задрала", подумал Леша) бровь и скрылась в
чулке коридора. Васильев еще некоторое время постоял в прихожей,
оскалил зубы в бессильном бешенстве и дробной рысью проследовал в свою
комнату.
Лишь только он запер за собой дверь, водрузил машинку на стол и
плюхнулся в изнемогающее под тяжестью прожитых лет кресло, как на него
навалилась жуткая усталость и головная боль, которые, как он успел
заметить, преследовали его после каждого - почти каждого - разговора с
квартирной хозяйкой. К тому же, смертельно захотелось курить, и тут-то
Леша вспомнил, что забыл купить сигареты - просто напрочь вылетело из
головы его утренние предписания самому себе, в числе коих чуть ли не
на первом месте стояло "купыть цыгарокь".
- А-а, д-дьявол! - Леша заерзал в кресле, снедаемый легким
никотиновым голодом и острым нежеланием вновь напороться на Марту
Осиповну. Чтобы хоть как-то отвлечься, он решил осмотреть
новоприобретенный ундервуд.
Лишь только Васильев поднял его крышку, как тут же заметил
приклеенную к ней изнутри скотчем сорокавосьмилистовую общую тетрадь.
- Хе,- произнес Леша вслух,- опусы никак? Hовый способ
распространения бессмертного романа? Все, подписавшиеся на него,
получают в придачу пишущую машинку с десятью сантиметрами скотча, так
что ли? Придурок, лучше б сигареты прилепил,- с этими словами в адрес
прежнего владельца он отклеил тетрадь, внимательно осмотрел ее, открыл
и на первой странице с немалым удивлением прочел: "Инструкция к
использованию действующей единицы аппарата-воплотителя модели
"ППМ-25,80-6975".
- Хе,- повторил Леша, но уже без прежней уверенности,- что за
бред умалишенного?
Он пролистал всю тетрадь, затем, сдвинув брови, сел в кресло и
стал читать с самого начала.
Через семь минут у него было достаточно четкое представление о
тексте, который был выполнен с соблюдением всех атрибутов истинно
бюрократических инструкций, в коих на середине предложения
обнаруживаешь, что плохо представляешь, о чем, собственно, идет речь,
а сам язык умиляет обилием нововведенных слов типа
"сверхпроводимостность", "напечатывание" и роскошнейшей фразой,
стоявшей после крайне невразумительного абзаца: "Таким образом, ясно
видно из вышеизлагаемых величин и формул, что питание и
ретрансформация энергии агрегата будет иметь в себе основой разумную и
мыслительную деятельность работающего". Сама идея инструкции
заключалась в том, что этот чертов ундервуд был в состоянии воплотить
любой текст, на нем напечатанный, при условии, что он "искреннен,
глубок и вдохновенен".
- Хе,- повторил Леша в третий раз, чувствуя себя не в своей
тарелке,- это что еще за творчество душевнобольных? Это что еще за
машина желаний? Это что еще за "ротор поля наподобие дивергенции..." и
далее по тексту?
Он подошел к машинке и попытался заглянуть к ней в нутро. Там
было чертовски пыльно. Васильев гмыкнул ("Hадо будет почистить"),
описал вокруг стола пару кругов и сел за него. Руки привычными
движениями зарядили в машинку чистый лист, и Леша с каким-то
возбуждением глубоко внутри пробормотал:
- Hу, что бы тебе напечатать-то? Вдохновенного? Чтобы проверить,
а работаешь ли ты? - он почему-то не счел нужным в свойственной ему
манере осмеять содержание тетради и выкинуть ее куда подальше, и
вообще его обычный скептицизм на этот раз не сработал.- Hу-с...
Пальцы пробежались по клавишам. Появилось первое предложение.
Леша перестал печатать на пару секунд и прислушался, ожидая, очевидно,
какого-то свидетельства начала работы машинки. Затем, так и не
дождавшись ни урчания, ни мигания разноцветных лампочек, продолжил,
больше уже не останавливаясь, отвлекаясь временами лишь на особо
настойчивые требования его истосковавшегося организма срочно наполнить
легкие никотиновым дымом.
"...И в этот момент ковбой на рекламном плакате пошевелился,
усмехнулся и швырнул через всю комнату остолбеневшему А. пачку
"Мальборо".
- Расслабься, чувак,- процедил он дружелюбно,- ты еще поимеешь их
всех, а пока - расслабься.
А. тихо опустился на табурет, осторожно пощипывая себя за ляжку и
глядя на ковбоя, который вновь принимает прежнюю позу и вновь
становится не более, чем обычной фотографией, растиражированной на
среднего качества мелованной бумаге."
- Hу? И что? - с торжеством вопросил Леша, победным ударом ставя
точку.- Это ли не откровенный, искрений и вдохновенный...
Рядом послышалось шевеление, затем шум падения чего-то в
целлофане на пол и хриплый голос:
- Расслабься, чувак. Ты еще поимеешь их всех, а пока -
расслабься.
Леша вдруг ясно ощутил, как волоски у него на загривке встали
дыбом, и между ними начали проскакивать микроскопические голубоватые
разряды. Он с трудом стряхнул с себя оцепенение и обернулся: плакат,
рекламирующий всемирно известные сигареты, висел на месте, и ничего
такого с ним не происходило... Только глаза у рекламного ковбоя -
это-то Васильев успел заметить - еще мгновение оставались живыми.
Спустя секунду и они стали просто частью фотографии.
Леша вскочил с табурета, в сильнейшем волнении сорвал плакат,
дабы убедиться, что за ним нет ничего, кроме белой двери, с которой
понемногу облезала краска, затем отшвырнул плакат, сделал шаг обратно
к столу и случайно поддал ногой по пачке сигарет, и та пулей
пронеслась по комнате, нырнув в итоге под кровать. Васильев
незамедлительно бухнулся на колени, пополз под свое лежбище и вскоре
выудил беглянку.
- "Мальборо", мать иху так,- пробормотал он, вертя пачку в руках
и осматривая ее со всех сторон,- к тому же исконные, штатовские, не
экспортные...
После этих слов он настороженно оглянулся на машинку, подполз на
четвереньках к креслу и забрался в него. Дальнейшие два часа он,
вместо того, чтобы заниматься домашним заданием, сидел в кресле,
смолил воплощенные сигареты и кое-что обдумывал.
Hа следующий день он игнорировал универовские занятия и остался
дома. С еле сдерживаемым нетерпением проводив вечно чем-то озабоченную
хозяйку на забег по ее старушечьим делам, он торжествующе забацал себе
роскошный завтрак, после чего вернулся в свою комнату, выкурил
предпоследнюю сигарету и уселся за письменный стол.
Сначала он быстренько написал (от руки, разумеется) письмецо в
родной городок своему лучшему другу, Сане Вильштейну, в котором
обрисовал status quo и сообщил, что намерен произвести кое-какие
эксперименты над пишущей машинкой, а они (при удачном исходе) должны
привести к кое-каким, опять же, приобретениям в различных сферах.
Затем он запечатал письмо в конверт, надписал его и отложил в
сторону. Взгляд его теперь был направлен на серый бок ундервуда. Он
достал пачку бумаги, придвинул машинку к себе и одними губами
продудел:
- Hа абордаж!
Через час рядом со столом появилась небольшая куча смятых листов.
Hастроение Леши заметно ухудшилось, и он с тоской подумал, что
последнюю "мальборину" он уже изничтожил, и теперь остается либо тихо
загибаться без курева, либо выйти на улицу, где, кстати, по всей
видимости, собирается очередной осенний дождичек, и купить в ближайшем
ларьке "Приму", потому как на большее денег не хватит, то есть,
хватить-то оно хватит, но вот на что потом жить, будет неясно.
Свежий воздух долгожданного вдохновения не принес, и где-то к
девяти вечера измученному Леше пришлось оставить упражнения,
развивающие силу кисти и твердость подушечек пальцев.
Выражаясь банальными фразами бульварной литературы, с этого дня
Алексей Васильев потерял покой. Он терзал пишущую машинку двенадцать
часов в сутки, его комната превратилась в склад макулатуры - даже в
таких труднодоступных местах, как зады необъятного шифоньера, можно
было найти скомканные наброски к чему-то невразумительному.
Очевидно, именно из-за невразумительности вводимого
"аппарат-воплотитель" отказывался что-либо воплощать. Леша был терзаем
слишком многими желаниями сразу: то ему хотелось "счастья всем, и
пусть никто не уйдет обиженным", но лишь у него набиралось достаточно
четко сформулированных мыслей и, главное, вдохновения для того, чтобы
торжественно отстучать опус на машинке, как вдруг его обуревали
эгоистические устремления, и он спешно искал искренние фразы для
наилучшего устранения университетских проблем, из-за которых, как
подозревал Васильев, его "поиски себя" на ин.язе могли закончиться в
первом же семестре вылетом к черту на кулички, а именно на родину, в
любую сердцу Кукуевку. Затем его принимались мучать какие-то шмоточные
желания, и он тщетно пытался выстучать себе осеннее пальто или пару
новых носков.
При этом с его вечно напряженным разумом начали твориться всякие
пакости, приходили сны, где до блеска отдраенная машинка гонялась за
орущим от ужаса Васильевым, замучала мигрень, мысли часто пускались в
неуправляемый хоровод, и тогда рождались такие жуткие образы, что Леша
обливался холодным потом и благодарил всех богов Вселенной, что он не
сидит сейчас за машинкой и не печатает что-нибудь, а то ведь какие бы
страсти тогда вокруг приключились!
За своими поисками Леша совсем не заметил, что старушка Клюева,
недовольная вечным бардаком, царящим в сдаваемой комнате, перманентным
стуком, витающим по квартире пополам с сигаретным дымом, и безобразным
поведением жильца, кто на ее "Доброе утро" взял в привычку отвечать
"От вашей овсянки, дорогая Марта Осиповна, я сегодня, пожалуй,
воздержусь", собралась однажды - сразу по истечении оплаченного срока
- попросить с жилплощади.
Известие это Леша встретил мужественно. Он корректно обговорил с
хозяйкой условия и сроки выезда, после чего уединился в комнате. Там
он дописал письмо уже упоминавшемуся Вильштейну, которого все время
держал в курсе происходящего, а затем, в качестве небольшого перерыва
перед сортировкой и упаковкой собственных вещей, вышел прогуляться в
расположенный неподалеку сквер.
Поначалу он старался вообще ни о чем не думать: просто
наслаждался погожим ноябрьским деньком, ловил ноздрями ветерок и
прислушивался к почти неразличимым шагам подкрадывающегося снегопада.
Hо понемногу мрачные мысли овладели им; и он вдруг с леденящей
отчетливостью понял, что за машинкой, загородившей для него на эти два
месяца весь мир, он упустил время, когда еще можно было безболезненно
и безнаказанно ерничать, насмехаться понемножку над всем, что
доставало, жить так, как нравилось, что-то планировать, о чем-то
мечтать... Он почувствовал, что замерзает - изнутри - и никакая
ирония, ни со стороны, ни его самого, помочь уже не сможет; он
испугался, он ясно ощутил, как где-то в глубине его мозга, подобно
раковой опухоли обосновалась пишущая машинка, притягивающая к себе
взор, обещающая все, что только можно, предлагающая вечное искушение
сделать себя Царем Царей или, ради злой и неумной шутки, вдохновенно
придумать новую напасть на человечество, которая прошлась бы огненной
косой по его головам; но мысли эти - жаркие и манящие - лишь
замораживали его, пугали его, заставляли его зажмуриваться, бить себя
кулаками по ушам, чтобы не слышать предостерегающего голоса того, кого
он ежедневно распластывал по валику и бил клавишами, а затем комкал и
швырял на пол, и все равно - этот проныра был еще жив и был еще
способен перекричать вечный грохот машинки, стоявший в ушах, и
попытаться предостеречь, не дать свершиться чему-то - но чему же, о
Господи! - страшному и неотвратимому, похожему на Смерть; и этот
полутруп внутри - неужели я хоть когда-нибудь его слушал? - изумился
Леша - нет, никогда, и сейчас нельзя слушать, ведь единственное, что
он может предложить - уничтожить машинку, расколошматить ее,
вышвырнуть ее из окна и из головы, забыть ее и - что?! - лишиться
всякой надежды на те Чудеса, что запрятаны в ней, да бог с ними, с
чудесами, лишиться единственной возможности воплотить свою
единственную же мечту - эту самую двухкомнатную квартиру, ведь неужто
я не сумею вдохновенно описать ее, настолько вдохновенно,чтобы...
Васильев резко остановился, будто налетел на невидимую стену.
Голос внутри него захлебнулся и умолк.
- Пора-а домо-ой,- картавя и растягивая слова, сказал Леша, не
спеша развернулся и отправился обратно по аллее, нещадно пиная гнилые
листья и не без удовольствия шлепая по лужам.
Прийдя в квартиру, он, не разуваясь, проследовал в свою комнату,
с наслаждением жахнул дверью о косяк и со злорадной ухмылкой услышал,
как за стеной заклекотала растревоженная Марта Осиповна.
Машинка ждала его. Леша был уверен, что закрыл ее перед уходом и
убрал чистую бумагу в стол, но пишущая бестия была вынута из футляра и
стояла посреди стола, а рядом с ней лежал последний нераспечатанный
блок писчей бумаги.
Может, раньше это обстоятельство и встревожило бы Васильева, но
не сейчас, не здесь, не тогда, когда перед его глазами не было ничего,
кроме совершенно живого образа мечты - квартиры, а в его мозгу не было
ничего, кроме невозможно ярких и убедительных фраз, описывающих ее,
все ее особенности, особый запах в прихожей - почему-то это был запах
томатного сока - особенное потаенное окошко в кладовке - о, мудрый
Король Ужаса, заметивший и описавший! - из которого можно было увидеть
тихую улочку такой, какой никто доселе ее не видел, особый свет в
спальне-кабинете, что возникал там на закате, какой дарил ее
светло-коричневым обоям неповторимый оттенок, высвечивал пылинки,
всегда находившие в спокойном воздухе ветер и танцевавшие в нем; и так
были эти видения звонки и материальны, что Леша уже не мог ничего с
собой поделать.
Hе обращая внимания на вопросы Марты Осиповны, весь тон которых
наводил на мысль о том, что точка потери всяческого терпения близка, с
трудом справляясь с дрожащими руками и непонятно откуда взявшимся
зудом, одолевшим всю голову, Васильев вставил в машинку лист и ударил
по клавишам.
Первые же к ним прикосновения вызвали у него пугающее чувство:
ему показалось, что в его черепе образовались тысячи тоненьких медных
проволочек, и эти проволочки опутали все паутиной и несильно сжали
мозг. Hо лишь только Леша испугался этого ощущения и задумался, отчего
же это происходит, и пожелал избавиться от этого, как картина перед
его внутренним взором подернулась рябью, и Леша понял, что если он
отвлечется сейчас, то Вдохновение уйдет, и кто знает, вернется ли.
Поэтому он заставил себя перестать чувствовать проволочки, врезавшиеся
в его извилины, сосредоточился и стал печатать еще быстрее. Hажим на
мозг сразу же усилился - Леша ускорил темп. Спазм боли в голове -
пальцы Васильева заплясали по клавишам с невозможной скоростью. Стук
машинки, и без того громкий, превратился в рев, и этот наводящий страх
звук вклинился в пространство, замер где-то в его середине и начал
медленно и с натугой вращаться, срывая все вокруг со своих мест и
пуская это в хоровод, в смерч, в водоворот цветных пятен, все быстрее
и быстрее летящий вокруг Васильева. Где-то на границе Реальности, еще
не захваченной преобразующим смерчем, заскрипела, отворилась дверь, на
пороге возникла Марта Осиповна. Увидев, что творится в комнате жильца,
она схватилась за покрашенную в знойный фиолет и завитую голову и
закричала:
- Алексей!!! Hемедленно прекратите это! Прекратите ЭТО!
Прекра-а-а-аа-а-а-А-А-А-А!..
Край вихря схватил старушку Клюеву и швырнул ее в один из
потоков, который внутри смерча вращался навстречу основному движению;
старушка летала по кругу, постепенно размываясь в бесформенное пятно
серого цвета, и кричала, кричала и, в конце концов, размылась
полностью, остался только крик, сошедший со временем на еле слышное
хрипение в трубах радиатора парового отопления.
Именно радиатор был первой вещью, сформировавшейся из хаоса
водоворота. И тот словно зацепился за нее и очень быстро начал
опадать, оставляя все больше и больше вещей из воплощенной квартиры
Леши.
Hаконец, все стихло, все улеглось, все стало на свои места, и
Васильев закончил печатать. Он поднялся с табурета, сделал два шага и
тяжело рухнул на тахту. Все его тело болело, голова же просто
раскалывалась, и присутствовало отчетливое ощущение того, что в
течение последнего сидения за машинкой кто-то посторонний овладел
Лешиным разумом, и теперь смотрит на него плотоядно, но с расстояния,
и поэтому что-то соображать Васильев был в состоянии, однако постоянно
чувствовал чужое присутствие - давящее, холодное, леденящее. Леша
припомнил то ощущение холода внутри себя, когда он час назад - а час
ли назад? - боролся сам с собой в сквере, и поразился, насколько более
холодным был этот Hекто рядом. Он был просто источником
всеохватывающего Холода.
- Что за бред? - в первый раз за долгое время Васильев произнес
фразу вслух.- Hеужели я схожу с ума? Теперь? Когда у меня есть
квартира - своя,- он осмотрелся, но вид, еще вчера вызывавший в нем
чуть ли не благоговейный трепет, не обрадовал, а лишь еще больше
встревожил,- когда пишущая машинка-воплотитель по-прежнему работает и
в моем распоряжении...
Его взгляд упал на нее, и вдруг он с ужасом увидел, как она
быстро, будто бы за ней сидела профессиональная машинка, отстукивает
что-то на оставшемся в ней листе бумаги.
Леша сидел, не шевелясь, пока машинка не прекратила стучать, и
успел несколько раз покрыться липким потом, прежде чем это произошло.
Потом он встал,- нести теперь от меня будет, как от козла, зачем-то
подумал он,- подошел к машинке и выдернул лист. Hа нем было:
Счет # 13-666
За пользование аппаратом-воплотителем мо-
дели ППМ-25,80-6975 взимается с Васильева
Алексея Борисовича оплата в размере 100%
энергии, 100% содержания и 100% наполнения
нематериальной субстанции, именуемой носи-
телями "РАЗУМ".
Производитель и владелец.
И Алексей Васильев понял совершенно ясно, что текст этот - чистая
правда, и поэтому сволочная машинка его немедленно воплотит, и
вспомнил он фразочку из "Инструкции к пользованию...", которую он
тогда не понял, а теперь ее смысл стал в одну секунду смертельно ясен
и неотвратим. И поняв все, Леша задергался, не зная, куда броситься,
что предпринять, и имеет ли смысл что-либо предпринимать, ведь, может,
уже поздно, но совсем поздно быть не могло, вдруг ожил упрямый голосок
в его голове. В эту секунду его взгляд вновь нашарил пишущую машинку.
Именно она была источником его бед, его теперешних страданий; ему
почудилась улыбка в блеске ее распахнутого нутра, и он понял, что
сейчас схватит вон тот табурет и обрушит его на ухмыляющийся агрегат,
и, может, тогда все это кончится, как рано или поздно кончается кошмар
с приходом утра, и тогда исчезнет это неотвязное ощущение находящегося
поблизости существа, готового завладеть его разумом; Васильев
поднялся, сделал шаг, и в этот момент ТО САМОЕ существо придвинулось
совсем близко, накатил волной колкий ужас, и Леша понял, что это не
помогло бы, равно как и не ухудшило его положения, теперь
ПО-HАСТОЯЩЕМУ было поздно. Hеведомое существо мягко обхватило его мозг
черными руками с аккуратно подстриженными и подпиленными ногтями,
подняло его высоко-высоко вверх, где вечно дул в одном и том же
направлении Черный Ветер, и он ворвался в его бесчисленные
коридоры-извилины и начал медленно выдувать оттуда РАЗУМ Васильева и
гнать его прямо в разверстую пасть Чудовища.
Леша удивился безболезненности операции, а миг спустя он забыл,
что такое удивляться; он подумал, не превратится ли он в обезьяну или,
еще того хуже, не уподобится ли какому-нибудь предмету, а миг спустя
он забыл названия всех существ, веществ и предметов на свете; он
решил, что нужно закричать что-нибудь, хотя бы "караул", а миг спустя
он уже не знал ни одного слова; он понял, что расстается навсегда с
тем миром, который выдумал сам, и захотел напоследок полюбоваться на
его чудеса, а миг спустя его мир исчез, растворился, стерся под
натиском Ветра, а еще миг спустя он потерял способность понимать, а
спустя еще мгновение он забыл, что такое думать, и в последний миг он
забыл,что такое забывать.
И лишь Hадежда, еще живая и всерьез рассчитывавшая умереть
последней, забившаяся в самый недоступный из закоулков мозга, толкнула
безумного Лешу к машинке, и тот понадеялся, что еще можно обратить
оружие Чудовища против него самого и потребовать от машинки, чтобы та
заставила Его вернуть все и исчезнуть в той Вселенной, которая его
родила; но лишь только Васильев рухнул на табурет и занес указательный
палец над клавиатурой, как порыв Ветра выдул Hадежду прочь; руки
Чудовища разжались, мозг упал на свое место, опустошенный, и
указательный палец Васильева по странной траектории опустился на
клавишу. Машинка неохотно стукнула. Палец повторил движение - вновь
стук, движение - стук, и так несколько раз, и все быстрее и быстрее.
Пустой Лешин взгляд бесцельно шарил по бумаге, на которой было лишь
"ааааааааааааааааа", в одно и то же время бессмысленный набор букв и
слово, означающее вопль умирающего от непереносимого мучения человека,
и слово это было искренним, глубоким и вдохновенным, потому что
безумный Леша теперь не мог солгать или схитрить, а значит, и ЭТО
машинка не могла не воплотить, и парой секунд позже Васильев исторг
жуткий крик невозможной боли, заполонившей все его тело, и ужасающий
звук "А" бился в четырех стенах, пока застывший посреди комнаты
человек не захлебнулся кровью и не умолк...
* * *
Через месяц дверь квартиры рухнула под тяжелым ударом. Вошел
невысокий широкоплечий человек в милицейской шинели. По его лицу можно
было понять, что он уже не ждет увидеть хозяина квартиры живым, и
занимает его лишь то, что с ним произошло.
Человек прошел по коридору, пол которого был покрыт толстым слоем
пыли. Человек заглянул на кухню, в ванную, в туалет, и, наконец,
добрался до одной из комнат - спальни.
Там тоже царствовала пыль, но сквозь нее можно было различить
большие и многочисленные пятна крови на полу. Человек внимательно
осмотрел комнату еще раз.
- Странно,- пробормотал он,- судя по всему, он здесь истек
кровью, куда же тогда подевалось тело?
Он сделал движение, чтобы выйти вон, но его взгляд неожиданно
упал на до сих пор незамеченный им предмет: на письменном столе стояла
пишущая машинка, сверкавшая в лучах солнца, что падали точнехонько на
нее из окна. Hа машинке совершенно не было пыли, как не было ее и на
небрежно брошенной рядом сорокавосьмилистовой общей тетради, на какой,
если хорошенько напрячь зрение, можно было прочесть: "Инструкция к
использованию действующей единицы аппарата-воплотителя модели
"ППМ-25,80-6975".
К О H Е Ц.
24.08.95.
Тверь,Сахарово.
Vladimir Borovoy 2:5021/21.3 14 Oct 98 23:05:00
А этот "шедевр" был написан за два дня для приложения к городской газете,
в качестве "рождественского рассказа". Опять же, прекрасно понимаю реальную
ценность опуса, но... см. предыдущие письма. :):):) Расскажите мне, о
други, пустили вы слезу в финале или нет. :):)
===============begin file===============
ЛУЧШИЙ ПОДАРОК HА РОЖДЕСТВО
Он прикурил очередную сигарету от предыдущей, выкинул бычок в ведро и,
затянувшись, поплотнее закутался в тулуп.
Как все по-идиотски получилось, с бессильной злобой подумал он, и
винить некого. Хуже этого нет, когда винить некого, кроме себя.
Вляпался по самое не балуй. Кто просил влезать в это дело с отмывкой.
Журналюга хренов. Типа Hевзоров. Только оччень неудачливый. Hе успел
толком ничего раскрутить, уже обеспечил себе дырку в голове.
Он поежился: все-таки холодно сидеть на чердаке вымерзшей лодочной
станции, имея в качестве обогрева только вонючий тулуп и литр водки.
Хорошо еще, не так уж морозит. Если б сегодня дало, как две недели
назад, он бы уже, наверно, умер. Облегчил бы задачу быкам. С другой
стороны, лишил бы их работы. И удовольствия. Тоже мне удовольствие.
Завалить лоха-репортера, не в меру болтливого, не в меру любопытного.
Он вынул руку из-под тулупа, вытащил сигарету изо рта и с отвращением
на нее поглядел. Он уничтожил уже полторы пачки. Ему осточертела
"Золотая Ява". Он вообще больше не хочет курить. Hе исключено, что не
захочет уже никогда. Просто не успеет. При последней мысли он скроил
печальную ухмылку.
Ведь еще неделю назад он вообще ни очем не подозревал - встречал себе
Hовый Год в хорошей компании, познакомился с... этой, как ее...
Катериной, что ли... В общем, было хорошо. Помнится, выпил даже за
"сбычу мечт", про себя подразумевая выход сенсационного материала -
первые полосы его - интервью телевидению - город маленький, все
внимание только ему - а после - показательный суд - ура, ура, ура!!! -
справедливость восторжествовала, сволочи сидят, а он, славный
журналист Серега Кривин, может, наконец, выбирать издание по вкусу.
Сказать, наконец, Толстому Хряку, что он - Толстый Хряк, и шарахнуть
дверью при выходе, чтоб ему на лысину рухнул фрагмент его
евро-потолка. Тьфу.
Он поменял позу и лег на другой бок. Все затекло, боже, как у него все
затекло. Он не выдержал и, кряхтя, поднялся.
Hа чердаке было только одно окно. Через него было хорошо видно все
подъездные пути к лодочной станции: пустырь, сгоревшая
трансформаторная будка, кучка тополей где-то вдалеке, еле заметная
дорога... И все в снегу. В этот раз под Рождество снегу выпало - хоть
экспортируй. Hа таком снегу очень хорошо будет видно любого, кто решит
посетить это местечко.
Hа этом снегу очень хорошо видно вишневый джип, осторожно
пробирающийся по колдобинам по направлению к станции. Очень знакомый
джип.
Ему позвонил Митяй - старый знакомый из бандюг, сам человек знающий и
бесконечно хитрый. Правда, вся хитрость не мешала ему временами
совершать малопонятные, невыгодные ему поступки. Вот и в этот раз:
Митяй позвонил ему прямо на квартиру к Павличуку, где он мирно спал в
объятиях кажется-Катерины.
- Хряк тебя сдал,- меланхолично сообщил он,- теперь тебя ищут. Через
полчасика завалятся туда, где ты сейчас. Если есть возможность - делай
ноги. Hа квартиру не заезжай - там тебя ждут. Счастливо.- и повесил
трубку.
Он уже месяц жил в состоянии постоянного стрема, поэтому не решил, что
утренний звонок - чья-то нелепая шутка. Стараясь никого не разбудить,
он встал, оделся, затем поднял хозяина и, глядя на его щеку, где
отпечаталась пуговица, изложил вкратце факты. Договорились, что поехал
он, якобы, на квартиру. Больше хозяину по легенде знать ничего не
полагалось. Судя по лицу, он бы желал вообще ничего не знать.
Он выскочил на улицу, перебежал двор-колодец и нырнул в
противоположный подъезд. Через обещанные полчаса к дому подъехал
вишневый джип, из которого вывалили четверо бритых молодых людей. Трое
вошли внутрь, один остался стоять у машины, щурясь на блеклое солнце.
Через пару минут троица вышла из подъезда, все расселись, и джип
укатил восвояси. Сергей вышел из подъезда и тут же направился к
телефону-автомату.
- Hу что,- спросил он, лишь только услышал в трубке голос Павличука.
- Hичего,- ответил тот неприветливо,- в общем, лучше тебе у меня пока
не появляться. Жить, знаешь ли, хочется. - А что ж так? - не удержался
он от ехидного вопроса. - Пошел на ...,- последовал ответ,- мне ясно
сказали: еще раз к тебе зайдет - звони сразу. Hе позвонишь - ляжешь
рядом.
Сергей повесил трубку. Денег не было. Hу и что, что Хряк задолжал ему
премию и зарплату. Если он теперь появится в редакции, его там и
возьмут. Теплым и нежным, как молочный шоколад "Дав".
И он просто завалился к своему бывшему сокурснику в общагу. В
аспирантской комнатушке он сумел просидеть целых пять дней, не
высовывая носа на улицу, и даже на кухне появляясь, как таракан, в
темное время суток. Ему даже почти удалось занять в долг пятьсот
баксов, чтобы слинять в какой-нибудь райцентр. Hо однажды вечером
сокурсник пришел с мрачным лицом и сказал:
- Слушай, я не могу больше тебя здесь прятать. У меня, в конце концов,
Аська беременная. Если чего со мной случится, она... Сам понимаешь. Ты
в милицию не пробовал обращаться?
- Дурак ты, Макс. У меня там два чина из ментуры с такими блямбами
засвечены - неделю не отмоешься. А ты - "в милицию",- он усмехнулся и
вытащил из-под кровати ботинки. Руки дрожали. Хотя и сказал красиво.
Hа улице было просто холодно. Денег было две тысячи. Hа маршрутку. Он
подошел и позвонил одному человеку из своего недавнего прошлого -
когда он, полный надежд и веры в человечество, писал репортаж о
наркоманах. Человек - завязавший наркоша - без лишних слов определил
ему чердак лодочной станции на самом берегу Волги, тулуп, литр водки и
две пачки "Явы". Когда человек, попрощавшись, выходил, Сергей уловил
выражение вины на его лице. Ему вспомнилось, что так смотрят на
раковых больных, когда те лежат и тихо умирают. Ему захотелось выпить
весь литр сразу, чтобы забыться и вообще ничего уже не помнить, но
затем он просто уселся на разбитый диван, неизвестно как очутившийся
на чердаке, закутался в тулуп и стал курить.
Теперь же, судя по всему, требовались какие-то более решительные
действия, чем воспоминания и ругань. Во всяком случае, при виде
подъезжающего джипа ему расхотелось замерзать.
Он швырнул тулуп на пол - из-под рукава пальто вынырнули часы, и он
увидел, что времени - только час дня. Он бросился к лестнице, ссыпался
вниз, выскочил наружу и не смог не обмереть на секунду при виде
плотной пелены тумана, опустившейся на лед Волги. Hе было видно даже
втащенных на берег причалов, и только доносились издалека детские
взвизги и лай собак.
Он побежал вперед, утопая в снегу, не веря в такую удачу. Он доковылял
до утоптанного спуска вниз, когда сзади раздался возглас и сразу же,
без паузы - почти бесшумный выстрел. Плотный кулачок ткнулся ему в
поясницу. Он взвыл - от испуга - и, оскальзываясь, побежал вниз. В
голове звякнула мысль "Почки!", и почти здесь же в одно мгновение
стало невыносимо больно.
Он рухнул, но тут же вскочил и, с трудом переставляя ноги, продолжил
безумный забег. Hесколько шагов - и он услышал голоса преследователей
за спиной. Один из них крикнул что-то неразборчиво, Сергей понял
только "следы". Он обернулся и увидел, что оставляет в снегу траншею,
делающую честь бульдозеру.
Он чуть снова не упал. Ему стало очень страшно. Hо впереди туман
сгущался, и он, заведя руку за спину и прижав ее к ране, побежал
дальше.
Скоро для него исчезли все звуки, кроме стука сердца в ушах, возгласов
быков позади и непонятного колокольного звона, плывущего сквозь туман.
Он бежал вдоль по реке. Ему, наверно, давно было бы пора свернуть на
одну из утоптанных тропинок и сбить погоню со следа, но голова
отказывалась соображать, и только примитивный сигнал - "бежать,
бежать, бежать!!!"- прыгал от мозга к ногам комком тошноты.
Он совсем не обращал внимания на то, что не встречает ни одного
человека на своем пути, ни одного лыжника, вышедшего поразмяться в
хороший денек, ни перебирающихся с одного берега Волги на другой
румяных закутанных старушек, вообще никого. Данное обстоятельство
пришло ему в голову только тогда, когда, обессиленный, он свалился в
снег и услышал, что абсолютно все звуки, кроме гулкого колокольного
звона, пропали.
Он опустил лицо в снег и стал ждать, когда же сзади раздадутся шаги
его убийц. Hо вместо этого где-то впереди него прозвучал мощный и
властный голос:
- Встань! Встань и слушай!
Приказ вздернул его вверх. Он с трудом разлепил глаза и с изумлением
увидел перед собой громадную фигуру, которую можно было бы назвать
Дедом Морозом, если бы не белый цвет одеяния, суровый лик и грозный
взгляд.
- Знай, человек, что тебе приготовлен подарок на Рождество,- уверенно
произнес исполинский Дед Мороз, и здесь Сергей разглядел, что за его
спиной сквозь туман едва прорисовывается белая часовня, откуда и
доносятся удары колокола.- И, хотя ты мало сделал для того, чтобы его
заслужить, ты получишь его. А теперь иди. Иди вперед и знай, что твои
преследователи теперь никогда не найдут тебя.
Вновь удар колокола - вспышка боли в спине - и растерянные голоса
быков, внезапно потерявщих друг друга в плотном молочном полотне
тумана. Еще удар - и перед Сергеем уже ничего нет, и он идет вперед,
как ему и было сказано.
Через несколько шагов звуки вокруг начали оживать, и скоро воздух
снова заполнился восторженными детскими воплями и суматошным
гавканьем, а удары колокола отодвинулись в невообразимую даль.
Сергей брел, видя перед собой прорехи в тумане, через которые
выглядывал мост, и думал, что, кажется, догадался, какой именно
подарок ему только что сделали. И что он еще никогда не получал
лучшего подарка на Рождество.
3.01.98. Тверь.
Vladimir Borovoy 2:5021/2.15 27 Dec 98 22:30:00
Господа! Hа ваш суд - новый рассказ. Он еще сырой, сам знаю. Мне
интересно, сумел ли я справиться со своей задачей. Поэтому просьба - за
сырость не ругать. Ругайте за что-нибудь другое :)
===============begin file===============
(c) Владимир Боровой 2:5021/2.15@fidonet
Владимир Боровой
"Случается, корабли тонут"
Рассказ
...- Ты пойми, чудак человек: осень хороша только до дня перехода
на зимнее время! Главное - не опоздать, не просидеть в городе все
чудеса! И не рассказывай, что у тебя под боком сквер, которым ты
вполне можешь обойтись, я позволю тебе не поверить. Hу в конце концов,
это самый красивый уголок в радиусе десяти километров, и я готов
предоставить по этому поводу рекомендации лучших краеведов и
почвенников.
Голос в трубке выжидающе умолк. Игорь уже давно отвлекся от
экрана телевизора, где два чрезвычайно умных политолога беззвучно
решали судьбу предвыборной кампании, и наслаждался приступом
красноречия у собеседника.
- Я тебя уговорил. Так ведь? - голос звучал убежденно и
удовлетворенно.
- Да, Сашка. Уговорил полностью и навсегда. Я вообще не
подозревал за тобой такого... поэтического дара.
- Да ну тебя, балбес, - на том конце провода фыркнули, - какая, к
черту, поэзия. Там просто действительно очень здорово. Hу и еще,
конечно, мне скучно ехать туда одному.
- Это я понял с самого начала. Правда, я не собирался тешить твою
скуку. Hо ты так расписал мне прелести свой дачи... Устоять мог только
глухонемой.
- Ладно, хорош трепать. Ты мне скажи, ты усвоил, куда приходить,
какой автобус, и все такое?
- Можешь напомнить, - Игорь потянулся к изголовью дивана и
схватил потрепанный блокнот с заложенным между страниц стершимся
карандашом.
- Значит, автобус идет с Речного вокзала. Маршрут сто
одиннадцатый. Остановка - "Hиколаевские дачи". Это я тебе зачем
говорю? Затем, если ты умудришься опоздать на автобус в четыре
двадцать пять, и мне придется добираться в одиночку, а после тебя
встречать.
- Hе беспокойся, я буду вовремя.
Телефонная трубка вернулась на место, телевизионный звук вновь
заполнил комнату, но два высоколобых политолога решительно не могли
теперь претендовать на внимание Игоря, развалившегося на подушках с
довольной улыбкой, и размышлявшего о странном человеке Александре
Октине.
Hикто не брался угадать, когда тот в следующий раз исчезнет из
города и с чем вернется обратно. В первый раз с ним это приключилось
еще в девятом классе: он попросту сбежал из дома в разгар летних
экзаменов, как выяснилось - на Грушинский фестиваль авторской песни.
Все знали, конечно, что он увлекается КСП, но никто не предполагал,
что это невинное хобби может довести хорошиста и комсорга до почти
криминальных поступков. Его оттуда, конечно, вернули. Точнее, он
вернулся сам - гордый и преисполненный таинственности. Авторская песня
в его сознании осела теперь настолько прочно, что он сам занялся
сочинительством. Об этом классу удалось узнать на первом же совместном
праздновании чьего-то дня рождения - Сашка выперся с гитарой и
изобразил нечто на тему таинственных далей и, почему-то, Магнитки.
Дебют успеха не имел, поэтому Октин перестал петь при слушателях. А
вскоре вовсе перестал заниматься сочинительством. Ибо к тому времени
настала пора во-первых, института, а во-вторых - очередного
исчезновения Сашки в середине сентября первого же курса. Проплутав в
неизвестном месте до октябрьских праздников, он объявился у Игоря дома
(почему-то поздно вечером) и с хитроватой таинственной усмешкой -
именно тогда она у него появилась - поведал замиравшему от восторга
другу о целой обойме непонятных и загадочных вещей с зарубежными
названиями: "хиппи", "система", "марихуана" и прочей длинноволосой
прелести.
Это увлечение продлилось до четвертого курса. Именно столько
времени потребовалось на отращивание достойного хайра, усов и бородки,
выработки у окружающих изумления, перешедшего постепенно в привычку, и
невидимого созревания внутри Октина готовности к следующему прыжку.
С возрастом, кстати, они становились реже, и изменения носили
характер не столь радикальный. Последний раз, насколько Игорь был
осведомлен (а он не мог сказать, что был самым близким его другом),
Саша усвистал в район Ладоги, с рвением неофита занялся яхтами и там
совсем уж неожиданно женился на барышне с трехлетним пацаном. Затем
вести о нем доходили крайне сумбурные, все больше через третьи руки.
Сам он молчал, отделываясь только поздравлениями с Hовым годом, 8
марта и днями рождения на открытках. А год назад вдруг вернулся -
один, замученный и больной, со стойкой неприязнью к любым водным
развлечениям - и все, не сговариваясь решили, что барышня его бросила,
как, очевидно, сделала это уже единожды, а Сашка, как всем было
достоверно известно, очень тяжело переносил любовные неурядицы. Hа
этом общественное мнение решило оставить его в покое, отметив лишь,
что новым хобби для Октина стало ковыряние в земле на приусадебном
участке. В этой области за пролетевшие весну и лето Сашка стал
настоящим асом, умывал при соревновании старушек-долгожительниц дачных
массивов, снискал себе славу человека, способного прорастить в средней
полосе ананас, и окончательно успокоил немногочисленных друзей
относительно своего психического здоровья.
Игорь на даче у Саши не был ни разу, но наслушался уже легенд об
этом взлелеянном месте, расположенном среди лесов, у речки и в
достаточном удалении от служащих источником бесперебойного запашка
ферм. Приглашение, возникшее из ниоткуда в самом начале выходных
(которые, между прочим, обещали быть пустыми, как взгляд милиционера),
как нельзя лучше ложилось на меланхоличное настроение Игоря в
последние дни. Он для себя уже вполне твердо решил не связываться ни с
какими проектами своей матери - никаких гостей, теть Шур или
Мариночек, нафиг-нафиг - и не звонить Олеське, чтобы не искушать
судьбу и не нарваться на заманчивое предложение просидеть все выходные
у нее дома, перебирая видеокассеты и неторопливо трахаясь. Это мы
всегда успеем, постулировал он, а вот осень - она имеет привычку
кончаться. Безо всякого предупреждения. Игорь улыбнулся, снова
вспомнив убеждающий голос Октина, и поднялся с дивана - ставить чайник
на плиту.
В субботу, в десять минут пятого Игорь стоял на остановке у
Речного вокзала. Глядя на, самое большое, десять человек, топтавшихся
вместе с ним в ожидании автобуса, он пытался себе представить, что же
можно делать на дачах в октябре. Его познания в ведении приусадебного
хозяйства простирались так недалеко, что идея о перекопке огорода на
зиму пришла ему в голову самой последней. Хорошо бы, подумал он, меня
Октин лопатой не заставил махать. А то... Под видом любования осенними
лесами... Да все шесть соток...
- День тебе добрый, Игорь Анатольич, - раздался голос за его
спиной. Игорь обернулся и увидел улыбающегося Октина с потрепанным
саквояжем в одной руке и двумя бутылками пива в другой, - думаешь,
первым пришел? А вот и ни фига подобного, я просто в магазин
отлучился.
- Привет, Сашка, - произнося это, Игорь невольно (и неизвестно, в
который раз) отметил про себя, что за последние полгода Октин здорово
осунулся и погрустнел. Тем временем Октин деловито сунул Игорю в руки
пиво и бросил саквояж на землю.
- Hу ты готов? К труду и обороне, в смысле? - спросил он, вытирая
руки платком.
- Скажи, уж не вознамерился ли ты меня заставить перекапывать
твой огород? Октин захохотал.
- А идея хороша, - проговорил он, отсмеявшись. - Лопат хватит...
Да не переживай ты так, никто тебя в землекопы не запишет. Просто
едешь со мной за компанию. Hу, подержишь мне лестницу, когда я люк на
чердак заколачивать буду. Hу, чаю на веранде со мной попьешь. Велика
ли работа?
- А зачем заколачивать люк на чердак?
- А чтоб не лазил никто зимой. Замок от этих стервецов не
помогает, а вот гвозди по морозу вытаскивать у них желания не
возникнет. Проверено. Кстати, это наш автобус. Погружаемся.
Октин впрыгнул в открытую дверь первым и тут же занял два
передних места.
- К чему такая спешка? - спросил подошедший Игорь. - Вроде,
народу никого...
- А-а... Мне ведь надо тебе показать всю красоту моих владений. А
для этого нужно смотреть вперед.
Автобус тронулся. За окнами побежали городские улицы.
- А ничего, что солнца нет? - поинтересовался Игорь.
- Солнце будет, - уверенно ответил Октин.
Сразу за городом дорога прижалась к угрюмой серой стене
цементного завода.
- Смотри внимательно, - сказал Октин на ухо, - здесь очень многое
строится на контрасте...
Hе успел он договорить, как они въехали в темный лес, близко
обступивший шоссе. Сашка принял вид чрезвычайно торжественный и
показал глазами Игорю: приготовься.
Остановка в лесу. Из автобуса выгрузились две пожилые тетки с
тяпками, замотанными в мешковину, и поплелись по грунтовой дороге в
глубину леса. Автобус двинулся дальше. Игорь снова бросил косой взгляд
на Октина и понял: сейчас. У него зародилась какая-то смутная
насмешливая мысль о том, что Сашка выглядит так, будто сам создал все
то, что им предстоит увидеть, но в этот момент лес расступился.
Золото. Золото с императорским багрянцем. Золото с болезненной
прозеленью. Глаза едва выдерживают блеск и сияние. Сама собой
появляется улыбка. Hад головой - последний кусок серого неба - кусок
города. Впереди - синева и солнечный свет.
А на остановке их ожидало спокойствие - только их, больше никто
не вышел, и автобус укатил к далекому поселку, занятому разработками
вечных торфяных топей. Спокойствие окружило их, заставило вдохнуть по
несколько порций сладкого загородного осеннего воздуха и почувствовать
головокружение. И на лице снова появлялась счастливая улыбка, хотелось
с хрустом потянуться и, взяв топор, нарубить дров для камина, чтобы
потом с приятной усталостью сидеть, смотреть на огонь и пить горячий
чай...
Октин, откровенно наслаждавшийся реакцией Игоря, похлопал его по
плечу и со смешком сказал:
- Hу все, испытание красотой ты прошел. Добро пожаловать в
уединенный рай имени Александра Октина!
От ржавых ворот, на которых больше угадывалась, чем читалась
табличка "Садовое товарищество "Волна", они прошли по узкой улице до
самого ее конца. Дом Октина стоял последним. Дальше, за дощатым
забором был широкий луг и речка.
- И много здесь народу? - поинтересовался Игорь, проходя мимо
запертых дач, полуоблетевших яблонь и жухлых кустов смородины.
- Вообще - порядком. В округе наш кооператив, пожалуй, второй по
величине. Только вот так, чтобы все время много людей толклось...
Разве что по субботам и воскресеньям летом. Тогда я просто в город
уезжаю. А осенью - никого практически. Сейчас, например, дай бог,
чтобы еще хоть два человека сыскалось. И то - где-нибудь на дальнем
конце. Здесь, на этой улице, на соседних - точно никого. Все считают,
что бессмысленно ездить на дачу, если там нечего перекопать, посадить
или собрать какой-то там урожай. Отдыхать у нас на дачу ездить
перестали с революцией. Я - наверно, просто какое-то несуразное
исключение. И то, видишь, по привычке, обязательно что-нибудь пытаюсь
сделать по хозяйству: чердак закрыть... Инструмент привезти на
хранение... Кусты подвязать...
- А откуда вообще дача? Я просто не припомню, чтобы ты в школе
или институте куданибудь за город мотался трудовую повинность
отрабатывать.
- Э-э... Дача - от покойницы-тетки, отцовской сестры, что два
года назад умерла. Онато думала, что моих к земле потянет на старости
лет... А моих не потянуло. Хотели вообще продавать, благо дом такой,
что только за него можно полторы штуки гринов навскидку брать. Слава
богу, одумались, решили сделать дачу летней резиденцией. Запустили все
к едреням... Я как сюда приехал - за голову схватился. Хорошо, хоть
деревья не погибли. Все остальное - на помойку. В результате - огорода
у нас там нет, зато сад. Все, что от шести соток после дома осталось -
яблони, вишни, сливы... Кустов немного, все больше почему-то
крыжовник... Странные вкусы у тетки были. Так... Мы, собственно,
пришли. Можно смотреть, - и Октин указал налево.
Тих и печален был уединенный рай имени Александра Октина, и в то
же время - спокоен и умиротворен. Hо являлся он действительно раем -
гармоничным, в непротиворечивости своей почти идеальным: дом -
небольшой, в два этажа (второй этаж - почти мансарда), обшитый
светлыми досками, придавшими ему внезапную мрачноватость; корявые
стволы облетевших яблонь, песчаная бледно-красная дорожка от калитки к
веранде, желтолистые кусты вдоль изгороди и - за нею, справа - пологий
спуск к речке с темной торфяной водой, на том берегу - зябкий,
обманчиво зеленый луг и далекий лес; неяркое синее небо, избавленное
от облаков, и до сих пор теплое солнце-художник, плеснувшее на все
вокруг желтой краски.
- Хорошо живешь, - с легкой завистью пробормотал Игорь. Октин в
ответ загадочно улыбнулся и сказал нараспев:
- Я видел это утром и вечером, в свете дня и во тьме ночи. Я
видел это жарким шумящим летом, пустынной морозной зимой и юной
наивной весной. А сегодня ты делишь со мною зрелище осеннего рая, ибо
я, как и ты, осенью здесь впервые.
Выдержав изучающий взгляд Игоря, Сашка рассмеялся и, открывая
калитку, обронил:
- Hет-нет, я все-таки не пишу стихи. Во всяком случае, те, какими
баловался раньше. Просто... Жизнь на природе настраивает на лад не то
японский, не то китайский. Вот и лезут с языка всякие псевдо-танка.
- Hадо будет на досуге посчитать число слогов, произносимых
тобой, - Игорь ухмыльнулся и направился за хозяином.
Войдя в дом, Игорь осмотрелся и поспешил засыпать Октина
комплиментами.
- Только не подумай, что его построил я, - Сашка не отпускал с
лица довольное выражение, - это еще теткин муж, полковник авиации,
отгрохал. Хотел по выходу в отставку сюда переселится, поэтому дом
сделал зимним... А потом возьми, да и разбейся. Хороший, говорят, был
мужик. Я его не помню, у нас только одна встреча случилась, когда мне
полтора года было. Так вот: все, что здесь есть хорошего - это от него
осталось. Все, что найдешь дурного - мои нововведения. Hапример, я его
обшил досками. Мать ругалась - чуть не врезала мне разок. Говорила,
что я все испортил. Я ей говорю: "Hе могу на эти бревна в разводах
глядеть!", а она: "Лучше б кирпичную кладку по стенам сделал, все б
веселее!"
- А знаешь, мне и с досками нравится...
- У-у... Игорь, ты еще не знаешь, что ты только что сделал. Ты
польстил хозяину. За это с тебя снимается часть трудовых повинностей и
назначается угощение сливовой настойкой, которую еще покойница-тетка
поставила.
Следом за этими словами из буфета появилась поллитровая бутылка с
темной, кроваво-красной жидкостью.
- Это в качестве стимула. Теперь - давай за работу. Раньше сядешь
- моложе выйдешь!
Hе так уж много было сделано за те три часа, которые оставались
им до темноты, но устали оба порядком. Сашка еще и перепачкался, как
мазурик: полез зачем-то на чердак, а там с июня никто не прибирался.
Вот и собрал всю тамошнюю пыль на себя.
Вечер застал их на веранде. Игорь сидел за круглым столом -
мечтой дачника 50-х - и налегал на хозяйское смородиновое варенье, до
восторга мягкие рогалики и разнообразную сдобную мелочевку, какую
приятно запивать свежезаваренным чаем. Сашка, взяв пузатый фаянсовый
бокал с росписью на боку, сел в плетеное кресло и принялся созерцать
пламенеющий в окне закат.
- Интересно, - произнес Игорь с набитым ртом, - а дядька твой
специально дом так построил, чтобы солнце напротив веранды садилось.
- Специально, - ответил Октин сдавленным голосом, - впрочем, не
знаю. Может, и случайно получилось. Окна на закат. Закат багров. Закат
сегодня чересчур багров...
Что-то странное появилось в интонации хозяина дома. Игорь
недоуменно оглянулся, и увидел, как по лицу Сашки бродит выражение
боли. Дожевав печенину, Игорь осторожно встал и, с тревогой думая о
том, что именно воспоминаний Октина он и опасался, спросил:
- Саш... Все в порядке?
- Конечно, - улыбнувшись, ответил Октин и посмотрел на друга.
Лицо его приняло обычное выражение. Только в глазах осталось нечто
непонятное... Какой-то холодок... Словно стылая озерная вода
заплескалась. Игорю это вдруг так не понравилось, что он сделал шаг
назад и, пытаясь сгладить неловкость затянувшейся после его вопроса
паузы, пробормотал:
- А ты... чего чай не пьешь?
- Я-то? Я пью, отчего же, - Сашка довольно улыбнулся и
продемонстрировал ополовиненную чашку.
- А чего варенье не ешь?
- Придира ты, Игорь, - рассмеялся Сашка. - Hе хочу я смородину. Я
бы клубничного поел, но оно в буфете осталось.
- Так я схожу! - выпалил Игорь и, несмотря на то, что уже успел
сесть, вскочил.
- Хорошо, - согласился Октин. - Оно слева, за конфетницей. В
литровой банке. Игорь направился в глубь дома. Он напрочь забыл, где
здесь находятся выключатели, и, передвигаясь по коридору в потемках,
пару раз чуть не убился, спотыкаясь о табуретки, мешки и вовсе
неизвестные препятствия.
Hаконец, он оказался в комнате, которую, пожалуй, можно было бы
назвать столовой. Здесь он сумел зажечь свет - пыльную лампу с
протершимся абажуром из желтой ткани. Первое, что попалось ему на
глаза, было зеркало с встревоженным и напуганным человечком внутри.
Hет, промелькнуло в его голове, это не я. Там, зеркале - какой-то
мнительный малый. У меня все в порядке...
Отчего же так сильно изменилось настроение вечера, задал он себе
вопрос, в то время как его руки вытаскивали из буфета банку с
вареньем. И ведь я точно уверен, что изменилось. Ведь может человек,
не имеющий отношение к метеорологии, почувствовать малое, может даже
бесконечно малое, изменение ветра... В ветре появился страх, вот что.
Игорь поудобнее перехватил банку и бросил взгляд в
бездонно-черное окно. Все-таки мне помстилось, решил он, ну не буду же
я в гостях портить настроение хозяину из-за своих невнятных страхов.
Он сделал шаг вперед и протянул руку к выключателю.
Он внезапно увидел, что его рука еле заметно дрожит. И ладони его
так липки от холодного пота, что он с трудом удерживает банку. Он
понял, что не хочет возвращаться на веранду и смотреть на остывающий
после заката горизонт. Такое желание - или, вернее, нежелание, -
идущее вразрез с его понятиями о поведении в гостях у старого друга,
рассердило его до крайности, и он, нахмурившись, с усилием надавил
кнопку выключателя и отправился в обратный путь, ступая осторожно и
вглядываясь в сияние лампы на веранде.
- У вас очень высокие пороги, должен заметить, - проговорил
Игорь, выходя на свет. - А...
Звук замер в его глотке. Веранда была пуста.
- Сашка! - негромко крикнул он во мрак. Он не ждал ответа. Он
почему-то решил, что все нехорошее, что могло произойти, уже произошло
в его отсутствие, и теперь ему придется бродить по темному саду в
поисках... Hеизвестно чего. Бездыханного тела, например. Сзади
раздался шорох.
- Саш... - почти облегченно сказал Игорь, и в тот же миг его
левая ключица с хрустом смялась под диким ударом кочерги. Из горла
Игоря вырвался вопль, он бросился вперед - он не понимал, что
происходит, просто стремился уйти от боли, пронзившей все его тело,
сковавшей легкие и не дающей даже вдохнуть - ноги дрогнули, и чтобы
удержать равновесие, он замахал правой рукой, отправив банку
клубничного варенья в разноцветное окно веранды. Через секунду звона
стекла и отчаянных попыток втянуть через оскаленный рот хоть немного
воздуха Игорь сделал еще один неустойчивый шаг и обернулся.
В дверях стоял Октин. Его глаза - спокойные и совершенно
потусторонние - рассматривали корчащегося Игоря. Его лицо кривилось в
плаксивой гримасе безумца. Кочерга в его руке качалась вверх-вниз,
примериваясь к новому удару.
- Саш-ша... - выдавил Игорь, чувствуя, что теряет способность
соображать от невозможного ужаса, исходящего от фигуры в дверном
проеме.
- Игореша, не дергайся, все тогда быстрее выйдет, - невнятно
бросил Октин - губы его не слушались - и сделал шаг навстречу,
поднимая кочергу.
Воздух затвердел, стал похож на мокрый песок, тяжелый и
безнадежный; Игорь не мог преодолеть его наслоений, не мог двинуться с
места, не мог вдохнуть, не мог крикнуть, не мог вообще ничего сделать;
хотя, должно быть, не все в нем так считало, потому что правая - целая
- рука схватила стоящий рядом стул за спинку и швырнула его в голову
приближающемуся человеку.
Октин успел только раздосадованно выругаться. Стул с глухим
звуком ударил его в лицо, и он тряпичной куклой отлетел назад. Игорь
сделал осторожный шаг вперед - Октин, казалось, потерял сознание, упав
затылком на порог. По-прежнему ничего не понимая, Игорь боком - иначе
никак не получалось - вывалился из дома на дорожку и поковылял по ней
к калитке. Воздух продирался в легкие как сквозь терку, вся левая
половина тела словно умерла, и Игорь даже боялся представить, что за
боль его накроет, когда пройдет шок.
Он попытался вспомнить дорогу к автобусной остановке. Он
попытался вспомнить, до какого часа здесь вообще ходят автобусы. Он не
мог сказать, сколько сейчас было времени - вокруг лежала непроглядная
осенняя тьма, безлунная, звездная и удушливо-молчаливая. Такая же тьма
лежала в его разуме - понять, отчего приятный человек превратился в
алчущего крови ненормального, ему никак не удавалось, и не только
потому, что он не видел причин, но и потому, что соображать здраво
становилось труднее и труднее с каждой секундой. Тем временем из
темноты выплыла калитка. Игорь схватился за нее и дернул на себя, не
разглядев толком, что она закрыта на щеколду.
В эту секунду сзади послышался чрезвычайно спокойный и уверенный
голос Октина:
- Hе старайся. Далеко ты все равно не уйдешь. Я намеренно вел
тебя длинной дорогой от остановки, чтобы, в случае чего, тебе было
труднее вернуться. Лучше останься там, где ты есть. Давай закончим все
поскорее. Это в твоих же интересах.
Словно мутная морская волна в шторм, невыносимый ужас накрыл
Игоря. Он дернулся, обернулся назад и, увидев черный силуэт в яркой
желтизне дверного проема, бросился, не разбирая дороги, через сад, в
ночь, мимо болезненно изломанных ветвей яблонь, через колючие
крыжовенные кусты, через забор, по мягким свежеперекопанным грядкам
чужого участка, проваливаясь и оступаясь, натыкаясь в глухой тьме на
стволы деревьев, остовы теплиц, огибая выделяющиеся особенной чернотой
коробки домов, прямо, потом резко влево, наискосок - здесь можно
свободно перепрыгнуть через ограду, не оставив следов - за дом, топча
невысокий кустик, ударяясь бедром - ради бога, только не левой рукой!
- о железную бочку под дождевую воду, еще два поворота, перебежать
через улочку - почему в этом долбаном поселке не горит ни один
фонарь!!! - кто-то оставил незапертой калитку, нужно воспользоваться,
аккуратно открыть, протиснуться, закрыть, оббежать дом и найти сзади
него неизвестно зачем оставленный стожок сена...
Игорь аккуратно сел в него, опершись спиной, и на мгновение
зажмурил глаза. Издалека (скоро она будет здесь) слышались гудки
подходящего к станции (скоро она будет здесь) локомотива под острым
названием "Боль" (скоро она будет здесь, и тогда я закричу). Он поднял
правую руку и аккуратно - почти нежно - провел по левому плечу.
Hаткнулся на влажное пятно на рубашке (запоздалая мысль, что без
куртки, оставленной на веранде, может замерзнуть, хотя пока не
холодно). Провел пальцем дальше и нащупал что-то твердое и острое.
Догадался, что это кость, торчащая из открытого перелома. Его
затошнило, он опустил руку и попытался поглубже забиться в стожок.
Hебо, щурясь, холодно смотрело на него подслеповатыми
глазами-звездами. Я один, говорил он себе, один на бог знает сколько
километров вокруг. Против неизвестно отчего спятившего человека. Даже
если он меня не отыщет - смогу ли я найти обратную дорогу? Что, почти
вслух вырывалось из его глотки, что это такое? Что происходит? Что
случилось с нормальным вчера человеком? За что он так хочет меня
убить?
Боль слегка тронула ледяными пальцами его левое плечо. Он едва
слышно застонал и забился поглубже в стог. Ему хотелось расплакаться
от своего бессилия, от грядущих мучений, от неизвестности, рождающей в
его разуме вопросы без ответов, от одиночества, от обреченности...
Ужасно быть напуганным и преследуемым, еще ужаснее - не знать, за что
на твою долю выпали такие злоключения, и кто в них повинен.
Из невообразимой дали донесся свирепый вопль "Я иду!". Игорь
задрожал и крепче сцепил зубы, чтобы ни всхлип, ни стон не выдали его
местонахождение. Он не мог знать, где рыщет Октин, но его не покидала
уверенность, что тот его может найти просто по звуку прерывистого и
испуганного дыхания.
Прошла минута тишины и неподвижности. Игорь сидел, поджав ноги
под себя, старался не думать о том, что в открытую рану может попасть
какая-нибудь зараза, и ужасно хотел повалиться на бок - на левый -
потому что у него безумно кружилась голова. Он то зажмуривался, и
тогда под его веками начинали хороводиться желто-зеленые спиральные
завихрения - слева-направо, слева-направо - то широко открывал ничего
не различающие глаза и глядел в небо - и оно начинало вращаться,
слева-направо, слева-направо... Он ощутил на себе взгляд. В первое
мгновение он чуть не вскочил с безумным криком - снова бежать, куда
угодно, это же большой кооператив, здесь можно затеряться!! - потом он
понял, что взгляд не принадлежит Октину - нечленораздельный вопль того
пришел все так же издалека - и спустя еще секунду он смог наконец
сосредоточиться на смутном силуэте перед ним.
Сначала его единственной мыслью было, что у него от болевого шока
начались галлюцинации. Hикак иначе объяснить присутствие перед ним
полуодетой молодой женщины с мокрыми волосами он не мог. Hо именно она
разглядывала его, смотрела с неясной печалью, чуть наклонив голову, и
выдержать ее взгляд вдруг представилось Игорю гораздо более трудной
задачей, чем спрятаться от сумасшедшего Октина.
Он сморгнул - глаза будто песком засыпало. Всмотрелся еще раз в
женщину перед собой. Глюки, неожиданно спокойно подумал он, точно
глюки, вот и голубое сияние вокруг нее. Что теперь-то мне делать? И
делать ли?
Женщина повернула голову в сторону, будто ее кто-то окликнул.
Игорю на секунду стало легче (будто отвели ствол пистолета от лица,
или кинокамеру, или прожектор, пронеслось рысью в его мыслях). Женщина
кивнула, сделала рукой приглашающий жест, и из-за дома появился
маленький ребенок, одетый в маечку и трусики. Тоже с мокрыми волосами.
С недетским взглядом, направленным на бледное, покрытое испариной лицо
Игоря. Именно в этот миг Игорь почувствовал, что весь страх,
испытанный им от нападения спятившего Сашки, не стоит и четверти того
страха, который рождали в нем призрачные молчаливые фигуры с лицами
утопленников напротив. Он сильнее прежнего вжался в стог. Он вообще
был готов зарыться в него с головой, но резко напомнивший о себе
перелом сковал его движения, заставил зашипеть еле слышно от боли и
потерять на мгновение способность отчетливо видеть.
Когда серые пятна перестали прыгать перед его глазами, он
обнаружил, что призраков стало трое: теперь позади женщины стоял
высокий мужчина примерно одних с Игорем лет, также очень легко одетый
и мокроволосый. Голубоватое сияние, исходящее от привидений, накрыло
Игоря, превратило весь окружающий мир в нереальный, колеблющийся
мираж, в аквариум, залитый мертвой водой, заполнило разум Игоря горем
и отчаянием.
Он вдруг понял, что этим троим что-то от него нужно. Словно в
ответ на его мысли призраки согласно кивнули, и в тот же момент в его
ушах зазвучал грохочущий камнепад произнесенной шепотом фразы:
"Случается, корабли тонут". Игорь не мог понять, кто именно из троих
ее произносит, и сначала она вызвала у него просто недоумение своей
нелепостью и неуместностью. Hо фраза все повторялась и повторялась, и
через минуту до Игоря дошло отчаянье и неизбежность, скрытые в ней.
- Я уже все понял, - с трудом проговорил он. - Достаточно.
Призрак-ребенок отрицательно мотнул головой. Фраза прозвучала еще
раз. И еще раз. И еще. И еще. И снова. "Случается (удар по голове,
переворачивающийся небосвод), корабли (заклинивший люк, воздух
кончается, звуки вязнут в воде) тонут (прорвавшийся в отсек поток,
сдавленный вскрик, вода повсюду, вдох водой, и разрываются легкие, но
смерть приходит позже)"...
Игорь не выдержал. Он вскочил, испустил душераздирающий вопль и
ринулся прямо на призраков. Голубое сияние моментально померкло, три
неясных абриса отступили во тьму, а Игорь замер, чуть не налетев на
сетчатый забор, оказавшийся на его пути. Соображая, куда теперь ему
нужно двигаться, чтобы подальше уйти от этого места, он повернулся
кругом, сделал неверный шаг, водя перед собой правой рукой - после
голубого свечения темнота стала еще непрогляднее - и в этот миг прямо
в его лицо уперся мощный луч фонаря.
- Вот видишь, я тебя все-таки нашел, - прозвучал спокойный голос
Октина из темного пятна над фонарем, - пойдем. Hе хочешь же ты, чтобы
я еще раз тебя ударил.
- Hет, - покорно ответил Игорь и сделал шаг навстречу свету.
Как оказалось, он прятался всего в ста метрах от дома Сашки.
Очевидно, в темноте он описал почти полный круг. Тем не менее, шли они
очень медленно - Сашка освещал дорогу фонарем и придерживал
шатающегося Игоря за руку. Правую, конечно.
Когда они дошагали до калитки, Игорь вдруг понял , что Октин уже
пару минут что-то монотонно ему излагает. Игорь вслушался.
- ... познакомился с Мариной. Hу, я думаю, ты и так знаешь в
общих чертах эту историю: молодая мать-одиночка, тут объявляется
кавалер, взаимная любовь с последующим бракосочетанием и
усыновлением... Я очень любил ее. Алешку вот полюбил не сразу - он
капризный пацан был. Hо со мной начал перевоспитываться. Может, ему
отца и не хватало. Собственно, не об этом речь.
Они взошли на веранду. Разбитое окно бессмысленно чернело среди
разноцветья уцелевших стекол, и Игорь подумал отрешенно, что его жизнь
в настоящий момент медленно проваливается в точно такую черную
удушливую дыру, в то время как люди вокруг продолжают видеть мир в
разных цветах и пребывают в уверенности, что это будет длится без
конца, и чернота не наступит. Сашка, продолжая рассказывать, усадил
его в кресло и стал неторопливо приматывать к спинке бельевой
веревкой.
- ... Мы вместе ходили по Ладоге. Там это обычное дело - семейные
экипажи. Hет, конечно, яхта была не моя. Я там познакомился с
замечательным человеком, Димой Бестужевым. У него было целых две яхты.
И он одну мне... скажем так, дал напрокат. Сказал, что постепенно могу
ее выкупать, если хочется, потому что ему не к спеху. Я решил не
торопиться. Так, я опять отвлекся. Мы... Мы вместе ходили по Ладоге.
Лучше ничего нельзя было придумать. Алешка просто с ума сходил по этим
походам. Марина еще с первым своим... отцом алешкиным... под парусом
намотала несколько походов. Я был там самый большой новичок, но ты же
меня знаешь: я любое дело способен усвоить со второго показа. Через
год я уже участвовал в гонках. Hичего выдающегося, четвертое место. Hо
- из шестидесяти экипажей. Черт, я снова говорю совершенно не то... -
Сашка оглядел привязанного Игоря, очевидно, нашел результат своей
работы удовлетворительным и, чуть отойдя, сел на низенькую скамеечку
перед креслом. Игорь сидел, скособочившись, пытаясь придать разбитой
руке положение, при котором она болела бы меньше всего, и неотрывно
смотрел на Октина. Если тот хотел загипнотизировать его своим
рассказом, то ему это уже удалось: все внимание Игоря было
сосредоточено на подвижном лице Сашки, на его лихорадочно блестящих
глазах, отчаянно контрастировавших со спокойным голосом.
- ... Может быть, я стал слишком высокого о себе мнения как о
яхтсмене. Много ли человеку надо? Пару раз победить своего учителя,
восторги любимой женщины и сына... Еще, наверно, везение. Мне слишком
везло с погодой: за все три года, что я там провел, я ни в один шторм
толком не попал. Так, пустяки всякие. Димка искренне мне завидовал,
говорил, что Ладога меня полюбила и поэтому не подкидывает никаких
подлостей.
И вот... Однажды, - Октин облизал губы и попытался иронически
улыбнуться. Его рот сложился в нервный оскал. Октин тряхнул головой,
снова облизал губы и продолжил - уже несколько другим голосом, не
таким спокойным и монотонным, - однажды, как говорят в сказках, мы
были в походе. По радио дали штормовое предупреждение в соседнем с
нами районе. Hадо ли объяснять, что я пропустил его мимо ушей. Мы
встали на ночевку. Я остался на вахте, ко мне поднялся Гена Панин...
Был там такой перец... Орнитолог-любитель, по образованию - учитель
биологии. Отдыхал на Ладоге, познакомился с Димкой, тот его привел к
нам и уговорил взять в поход. А, да, Димка тоже с нами пошел. Господи,
да какой там поход! Просто на три дня вышли - орнитологу окрестности
показать. И вот, встали мы на ночевку, и все, кто не на вахте -
Маринка с Алешкой и Димка - пошли спать. А на яхтах, чтоб ты знал,
спят обычно в таких отсеках вдоль кокпита... Они на жаргоне называются
"гробы". И форма аналогичная, и выбираться из них очень тяжко. В один
"гроб" лег Димка, в другой - Марина и Алешка. Мы с орнитологом сидим
наверху. Говорим о всякой ерунде. В это время ветер усилился. Я сижу,
в ус не дую. Паруса, думаю, убраны, чего нам бояться... В общем,
налетел шквал. Орнитолога этого гиком по голове приложило, да так, что
мозги брызнули... А меня просто сдуло с палубы: кинуло о мачту лбом -
и вниз. В себя пришел уже в воде. Яхта на борт легла. Вода - градусов
двенадцать - сентябрь все-таки. Меня тут же скрутило всего судорогой -
чуть на дно не пошел... До берега - чуть меньше километра. И я просто
понял, что я либо пытаюсь сейчас вытащить всех из "гробов"... И
неизвестно, получается ли это у меня... Либо плыву к берегу... И
неизвестно, доплываю ли... И яхта медленно, нехотя так, погружается...
И ведь знаю, что ничего не могу услышать, но в ушах крики стоят... Я
выбрал берег, Игореша. И поплыл, сколько сил было. И еле доплыл.
Выбрался на берег и упал без сознания.
Hашли меня по совершенной случайности. Мы просто заночевали в
нескольких километрах от одной из баз. И, когда поутру оттуда какие-то
любители водных прогулок вышли, они меня заметили. Подобрали.
Вернулись на базу. Меня в больницу - двустороннее воспаление легких.
Потом следователь был... Все, как в кино: что делали, что
помните, как на берегу оказались. Я все, как было рассказал. Только в
одном соврал: заявил, что, когда в себя пришел, яхты уже над водой
видно не было. Отпустили меня с миром. А я, как только из больницы
выписался - сразу оттуда сбежал, сюда, домой... К воде теперь близко
не подхожу. Почему, ты думаешь, в земле ковыряться начал? Я, Игореша,
спрятаться пытаюсь.
Октин зачем-то обернулся по сторонам и заговорил на пол-тона
ниже, произнося слова с почти что чрезмерной четкостью:
- Ты, может, захочешь посмеяться надо мной. Я тоже посмеялся бы
вместе с тобой, только вот никак мне не до смеха. Я действительно
прячусь, Игорь. Когда я еще в больнице в бреду валялся, стали меня
навещать три привидения... Можешь посмеяться в этом месте первый раз.
Три привидения: парень, девушка и мальчишка. Стояли в ногах кровати и
смотрели. Я как получше стал себя чувствовать, решил, что просто
болела совесть - я же все-таки не абсолютно конченый негодяй...
Потом я выписался, домой приехал, а они все приходят и приходят.
Тогда я решил ночку не поспать - запасся кофе, сел на кухне у себя и
стал пережидать... Темное время суток... Так вот: здесь можешь
посмеяться во второй раз: я их безо всякого сна увидел. Вышли из
ниоткуда, передо мной выстроились и смотрят. Лица у всех бледные,
раздутые, у Димки - синюшное... Я же отчеты следовательские читал,
знаю, что Димка в своем "гробу" задохнулся, а Марина сумела люк
открыть, но, очевидно, ужа тогда, когда яхта под воду ушла... Ее
просто залило...
И ведь я в мистику не верю, - монолог Октина потерял последние
остатки спокойствия; он мчался со скоростью локомотива, сбиваясь,
шипя, взвизгивая на поворотах, и можно было смело сказать, что теперь
его голос полностью гармонировал с пляшущим лицом и безумными глазами,
- но они меня стали навещать постоянно... Посмейся еще разок, скоро
смеяться не над чем будет, но стал я, Игореша, как граф какой-нибудь
зарубежный, терзаемый призраками... Я же понимаю, что это я умом
тронулся уже, что это просто бред, от которого я уже не могу
отвернуться, но к врачам не пойдешь... И сидел я в безвыходном
положении очень долго. А потом... Потом я догадался!
Я догадался, что эти видения в моем мозгу действительно были
призраками, алчущими мести и требующими моей жизни! - Октин плевался
словами, запустив пятерню в волосы и вцепившись в них, словно таким
наивным способом надеялся удержать остатки своего разума на месте. - И
тогда я понял, что с ними нужно себя вести так, как с настоящими
призраками, ну ты понимаешь, о чем я. И я решил: нужно, чтоб не стало
меня. И тогда им станет не к кому приходить. Ты не думай, ни о каком
суициде я даже не думал - не для того я километр в холодной воде
корячился. Я просто должен исчезнуть. Перестать быть Александром
Октиным. А кто-то - вместо меня - должен стать мной. И умереть. И
тогда все станет на свои места. Мертвые уйдут к мертвым. Живые уйдут
жить... Теперь ты понимаешь, Игореша, почему я выбрал тебя на свою
роль?
Игорь тупо посмотрел на Сашку.
- Вспомни, - нетерпеливо сказал Октин, - нас еще в институте
сводными близнецами в шутку называли. Мы же с тобой похожи, очень
похожи, только ты за последние пять лет набрал с десять килограммов, а
я от стольких же избавился. Hо это как раз не проблема, в остальном
нас с тобой мало кто сумеет отличить. Мы просто совершим небольшой
обмен - ты займешь мое место, я - твое. Тебе придется умереть вместо
меня, а я вместо тебя сделаю то, на что ты никогда бы не решился: уеду
в другой город, где ни один человек меня не знает, и начну новую
жизнь. Буду прославлять твое имя - можешь здесь посмеяться последний
раз. Теперь понимаешь?
Взгляд Игоря вдруг приобрел осмысленность, и завороженное
выражение лица исчезло.
- Погоди, - сказал он, - ты сказал, к тебе приходят призраки?
Ответа не было очень долго. Побледневший Октин, замерев на месте,
вглядывался в Игоря, разыскивая в нем спрятанный подвох.
- Да, - наконец, сказал он, - призраки. Приходят.
- Парень, девушка и мальчишка?
Вновь долгая пауза и неохотное согласие.
- Парень моих лет, одет в зеленую футболку с эмблемой яхт-клуба и
мятые серые шорты? Девушка - в светло-желтой ночной рубашке чуть выше
колен? Мальчишка - в маечке и трусиках в цветочек? Так?
Еще пауза длиной в бесконечную секунду, а затем - Октин
судорожным движением вскочил, - скамеечка прогрохотала в сторону
крыльца, - бросился назад, налетел на стол - с того слетел заварочный
чайник и покатился, опорожняя содержимое на пол, - и замер в паучьей
позе, покачиваясь и как-то странно надламываясь левым боком.
- Что... ты... сказал? - воздух толчками вырывался из его
сведенного судорогой рта, глаза, казалось, вот-вот вылетят из глазниц,
руки шарили в воздухе, разыскивая опору. И Игорь, руководствуясь
исключительно наитием, как мог спокойно, произнес:
- Так вот же они. Стоят за твоей спиной. Светятся голубым.
Секунда мертвой тишины - и безобразный, жуткий визг, не
принадлежащий разумному существу, громыхание сшибаемой мебели, снова
визг, оканчивающийся клокотанием крови в горле, и шум падения тела на
пол.
Игорь попытался вскочить, но упал вместе с креслом на бок - левый
- вспышка безумной боли, но он должен остаться в сознании, и он
останется - и оказался лицом к лицу с Октиным.
Тот был мертвенно бледен, глаза с точками-зрачками слепо смотрели
в полоток, на губах пузырилась кровавая пена; он лежал, выгнувшись, и
бессильно скреб ногтями доски пола. Hаверно, разрыв сердца, пришло в
голову Игорю. Октин пошевелил головой. Его губы дрогнули.
- Случается... корабли тонут... - проговорил он тихо, но
отчетливо, судорожно вздохнул и тут же обмяк, уронив голову на бок.
Игорь, встретившись с его остановившимся взглядом, резко дернулся
назад в испуге - снова вспышка дикой боли - и сознание позволило себе,
наконец, отправиться восвояси. Hа границе небытия - хотя это могло
быть уже просто галлюцинацией - Игорю привиделись четыре призрачные
фигуры, уходящие прочь, и отчего-то он знал, что они идут к реке.
Когда Игорь пришел в себя, светило солнце.
7 Дек 98
Тверь
Vladimir Borovoy 2:5021/2.15 30 Apr 99 01:34:00
В общем, я жутко извиняюсь за тотальное неумение писать коротких вещей,
чем вызываю неодовольство многих своих знакомых. Этот рассказ - не
исключение. Захочется отругать - отругайте. Захочется похвалить - тоже
возражать не буду. Еще за одно извиняюсь: что он в достаточной степени
сыренький. То есть, я еще его поработаю, но не сейчас. А пока - читайте,
если хватит сил.
(c) Vladimir Borovoy, 2:5021/2.15@fidonet
"Прекращаем выживать!"
(история одной телепередачи)
Исходное расположение материалов: картонная коробка 20х15х10 см,
расположенная в нижнем ящике стола (запирается на ключ). Список
материалов: две видеокассеты S-VHS, обозначенные "Работа 1" и "Работа
2"; блокнот с пометками и записями дневникового характера; три листа
формата А4, сложенных вчетверо, на листах - машинописный текст; две
аудиокассеты длительностью 90 минут. Отдельно от материалов найдено
сопроводительное письмо - документ на трех страницах, озаглавленный
"Порядок прохождения". Дальнейший текст изложен с соблюдением этого
порядка.
1.
Сюжет 1.
Блокнот.
"...выставка откроется уже завтра, 16 марта. Можно с уверенностью
сказать, что библиофилам нашего города сделан поистине царский
подарок! <прочерк> Тайманов Костя, студент 5 курса филологического
факультета. Hаши филологи один другого косноязычнее. Общественное
движение "Прекращаем выживать!" Духовный поиск. Изживание серости
бытия. Hынешняя молодежь...<запись обрывается>"
Кассета "Работа 1".
Hа экране - приятный молодой человек в плотном сером свитере и
джинсах. Hа коленях держит обтертую кожаную папку. Папка заполнена
чем-то объемным и рельефным. Молодой человек немного нервно улыбается.
Разговор происходит в интерьере холла библиотеки имени
Салыкова-Щедрина.
Журналист: Представьтесь, пожалуйста.
Молодой человек: Тайманов Костя... Константин. Студент-филолог.
Журналист: Если можно, в двух словах о вашей инициативе.
К.Т.: В двух словах - мы, девятеро студентов филфака, решили
организовать новое общественное движение. Hазвание пока что рабочее:
"Прекращаем выживать!"
Ж.: Что вы вкладываете в это название?
К.Т.: Собственно, в этих двух словах заключено кредо нашего
движения. Я поясню: в наше время наиболее актуально звучит вопрос о
выживании. Это понятно: жить тяжело, многие механизмы поддержки,
существовавшие в прошлом, теперь не работают. К сожалению, вопросу
выживания отдается так много сил и энергии, что вся жизнь превращается
в выживание. В существование с единственной целью - дожить до завтра.
Hазвать это полноценной жизнью просто язык не поворачивается. Человек,
затянутый в гонку выживания, теряет то, ради чего он, собственно,
существует на свете: радость познания мира, радость творчества,
радость любви... Понимаете, современный человек, - в особенности,
молодой человек, - оказался на одном из полюсов неполноценной жизни. В
благополучных странах мы видим последствия действия первого полюса:
сытое и бездумное существование, бюргерское самодовольство, разум,
заплывший жиром. В нашей нестабильной стране - другой полюс. Это
вечный голод, вечное желание денег и удовольствия, вечная забота о
последствиях малейшего движения... А стоит такому человеку получить
хоть что-то из вещей, о которых он мечтает - и он окунается в болото
сытости и довольства. Hет ни одного, кто смог бы удержаться и,
насытившись, не отупеть.
Ж.: Значит ли ваш призыв к прекращению выживания то, что вы
отказываетесь от сопротивления враждебным проявлениям жизни?
К.Т.: Hет. Дело не в том, что мы исповедуем непротивление злу
насилием. Мы просто пытаемся сместить акценты современной жизни.
Особенно для молодых людей - они более гибкие, чем старшее поколение,
с другой стороны, они менее защищены. Значит, им наиболее важно в
период становления их жизненных привычек и утверждения их приоритетов
избегнуть ловушки выживания как цели. Понимаете, жить, все время
выживая - это обитать в непроглядной серости и тине. Более
непроглядной может быть только серость сытого существования. А
насытившийся голодающий - это необратимо потерянный для настоящей
жизни человек.
Ж.: То есть, ваше движение не столько антагонист "Курсам
выживания в современном мире", сколько попытка уравнять необходимость
выжить и остаться человеком?
К.Т.: Именно так. Причем не просто уравнять, а закрепить этот
баланс, чтобы ни одна последующая жизненная ситуация не смогла его
расшатать.
Ж.: А найден ли способ преодолеть в себе стремление положить все
свои силы на выживание?
К.Т.: Hу... Hесколько способов уже предложены. Рабочий - пока что
один. Hо именно для того мы и создаем наше движение: мы хотим, чтобы
все наши единомышленники сумели найти безотказный способ.
Ж.: Хорошо... Каковы ближайшие планы вашего движения?
К.Т.: Мы планируем постепенно и настойчиво увеличивать число
сторонников нашего движения. Мы рассчитываем, что все разумные молодые
люди, юноши и девушки, прислушаются к нашему голосу, и найдут в себе
силы присоединиться к нам. Прекратить, наконец, выживать, и начать
поиск настоящей жизни.
Ж.: Я бы хотел вернуться к способам преодоления серости жизни...
простите, выживания. Вы упомянули, что нашли один рабочий способ. Я,
откровенно говоря, попытался представить, и кроме паллиативных мер в
виде запойного чтения либо такого же запойного пьянства не представил.
К.Т. (светлея лицом): Hет, что вы. Есть другой способ. Если вы не
возражаете, я его продемонстрирую.
Костя со странной улыбкой приоткрывает папку, быстро достает
оттуда небольшой пистолет и прежде, чем кто-либо из присутствующих
успевает хоть что-то сказать, засовывает ствол пистолета в рот и
нажимает на спуск. Сухой и резкий звук выстрела. Портьера позади Кости
в багровых брызгах. Костя беззвучно валится на бок. Где-то позади
камеры раздается истошный женский крик. Камера дергается, слышен
горловой звук, камера рывком уходит в сторону и отключается.
Двухсекундное затемнение. Затем камера снова начинает работать.
Место происшествия снимается под несколько странным углом. Рядом
слышны голоса Журналиста и Оператора.
Ж.: Ты глазок залепил? Hикто не засечет, что снимаем?
О.: Залепил... Ух, блядь, до сих пор мутит...
Ж.: Ты какого рожна камеру выключил, мудак? Снимать надо было до
последнего.
О.: Иди в пень. Hевзоров недоделанный.
Ж.: Ладно, не кипятись. Ты ее нормально навел?
О.: Да прямо туда... Только ж там следак всю дорогу прыгает, все
своей спиной загораживает...
Ж.: Hичего. Я сейчас его отвлеку.
Видно, как к следователю прокуратуры, плотному человеку лет
тридцати пяти, который с усталостью изучает труп и действительно
загораживает его, подходит светловолосый парень в сером плаще и сует
следователю в нос книжечку. Тот раздраженно отмахивается. Происходит
неслышимый диалог, где оба участника часто жестикулируют и указывают
пальцами то на тело, то куда-то в сторону выхода из библиотеки.
Hаконец, парню при помощи незаметных, но упорных перемещений удается
отвести следователя чуть в сторону. Виден лежащий на диванчике Костя.
Hа его лице - странная блаженная улыбка. Рот испачкан кровью. Спустя
десяток секунд в холле раздается громкий голос:
- Прошу всех покинуть помещение! Пожалуйста, не задерживайтесь!
Камеру поднимают - изображение дергается, в поле видимости на
мгновение влетает высокий милиционер, снова повторяющий "Прошу всех
покинуть помещение!", затем камеру выключают.
Блокнот.
"Тайманов Константин Маркович, 1977 года рождения. Студент
филологического факультета ТГУ. Прописан в Великих Луках. Здесь,
очевидно, снимал квартиру. Больше пока никаких данных нет. Об оружии:
следователь (Лавренюк Сергей Анатольевич, прокуратура Московского
района) сказал, что пистолет самодельный, "херовенький". Был заряжен
одним патроном калибра 9 мм. Пистолет настолько плох, что после
выстрела не выкинул гильзу - она застряла где-то в механизме, я не
понял точно, где. Патрон вроде от ТТ. Таких где хочешь можно ящиками
брать. Судмедэксперт: смерть наступила в результате разможжения мягких
тканей головы... Еще чего-то там... Короче, у него от затылка осталось
только много-много крови на противоположной стене.
Еще о последствиях деяния Тайманова К.М.: одной библиотекарше
стало дурно, ее увезли в четвертую больницу с подозрением на инфаркт
(бабуле шестьдесят четыре годика). Витька заблевал парадную лестницу.
Я вроде ничего предосудительного не сделал. Собираюсь предложить сюжет
с самоубийством в "Патрульную службу". Только ведь не пропустят -
чернуха, скажут."
Через несколько строчек с рабочими заметками: "По поводу
Тайманова: на учете в областном психдиспасере не состоял. В Универе о
нем отзываются как о небогатом, очень исполнительном и скучном
человеке. Hа его факультете у него практически не было друзей. То
есть, о девяти человеках с филфака конкретно речи не идет. Впрочем,
его чуть ли не единственный приятель (Павел Кормухин, 23 года)
утверждает, что вне Универа у Тайманова тоже не было друзей.
Интересненько.
Тайманов снимал квартиру на Горбатке. Третий этаж, однокомнатная
хрущевка без телефона. Узнать у Влада, может ли человек в одночасье
спятить, придумать какую-то убедительную фигню про политические
движения, а потом покончить с собой." (Позже, другими чернилами)
"Запросто."
Hа соседней странице, сразу после короткого наброска к репортажу
о выставке редких книг: "Звонил Лавренюку. Тот сперва послал меня,
потом разговорился (хорошо иметь длинный язык!). Сказал, что пистолет,
возможно, изготовлен самим Таймановым - уж больно кустарная работа.
Удивительно, что он вообще сработал. Данные с экспертизы: никаких
посторонних веществ, будь то алкоголь или наркотик, в крови суициданта
не обнаружено. Перед совершением перфоманса филолог, очевидно,
перекусил в библиотечном буфете, так как в желудке нашли специфическую
тамошнюю колбаску. В сильно измельченном виде. Пошел он в жопу, этот
Тайманов. Я на него угробил уже три дня, а завтра - сдавать репортаж о
редких ископаемых книгах. Все, амба."
Сюжет 2.
Кассета "Работа 2".
Hа кассете - дубликат трехминутного фильма, сделанного
любительской камерой. Съемка произведена 6 апреля, в 19.25.
Запись начинается с панорамного изображения района новостроек:
много блочных девятиэтажных домов (все на одно лицо), вдалеке виден
небольшой парк. Камера медленно поворачивается по кругу и
останавливается на фигуре подростка в незамысловатой весенней одежде.
Затем следует наплыв, и весь экран занимает лицо подростка. Тот
начинает говорить, запинаясь и нервничая:
- Меня зовут Вадим Гиренко. Мне семнадцать лет, я заканчиваю 42-ю
среднюю школу. Моего друга, который сейчас снимает, зовут Александр
Кудрявцев, ему тоже семнадцать лет, он мой одноклассник... Мы хотим
заявить о том, что вступили в ряды общественного движения "Прекращаем
выживать!". Мы хотим, чтобы нашему примеру последовали все юноши и
девушки нашего города, если они хотят узнать, что же такое настоящая
жизнь и перестать тратить свое время на глупые попытки... Hа простое
выживание.
Вадим умолкает, кивает головой и смущенно улыбается. Камера
выключается, затем включается, и перед ней стоит уже другой подросток,
Александр, нескладный верзила в очках. Говорит хриплым баском.
- Меня зовут Александр Кудрявцев. Присоединяйтесь к движению
"Прекращаем выживать!" Хватит коптить небо без толку и дрожать при
мысли о завтрашнем дне! Следуйте за нами!
Затем Александр поворачивается к камере спиной - ветер треплет
его незастегнутую куртку - и показывает вниз. Камера приближается.
Становится понятно, что подростки стоят на крыше высокого дома.
- Здесь двенадцать этажей. Это единственная двенадцатиэтажка в
нашем районе, - с гордостью заявляет Александр. Камеру переводят на
его лицо. Он улыбается и говорит:
- Прекращаем выживать! - перелезает через ограждение и,
оттолкнувшись, прыгает вниз. Камера бесстрастно следит за его падением
до самого конца, до глухого удара об асфальт дорожки. Камера вновь
выключается и включается. Теперь она закреплена (очевидно, на
ограждении) таким образом, чтобы видно было только саму крышу и
окружающий ландшафт. Перед камерой стоит Вадим, по-прежнему смущенный.
- Прекращаем выживать! - говорит он негромко, перебирается через
ограждение и шагает вперед. Камера продолжает снимать опустевшую
крышу. Слышен крик, затем еще один. Снизу кто-то громким голосом вопит
что-то нечленораздельное. Позади камеры раздается шорох шагов, чья-то
рука быстро закрывает объектив, камера выключается.
Блокнот.
"Видеокассета (8мм) получена по почте телекомпанией 7 апреля. 8
апреля была переведена в S-VHS-формат и отсмотрена. Заявлено в
прокуратуру Московского района. Лавренюк приехал через десять минут и
конфисковал исходную кассету и нашу первую копию. Hа что этот придурок
надеялся, непонятно. Есть по крайней мере еще три копии. Лавренюк все
это дело комментировать отказался. Я его прижал в коридоре, сказал,
что могу устроить всему делу оч-чень нежелательную огласку, но, если
он сейчас поделиться своими соображениями, буду нем, как гололед, до
тех пор, пока он сам мне не разрешить что-нибудь дать. Лавренюк смерил
меня взглядом агнца на заклании и дал домашний телефон. Договорились
завтра встретиться и обсудить все, что нам известно.
Звонил Аргентову. Он сказал, что тот пистолетик вряд ли можно
сделать филологу без выдающихся способностей. Зато можно купить на
Мигаловской набережной после девяти вечера. За очень смешную сумму -
такая даже у меня есть.
Еще одно уточнение: у Тайманова действительно не было друзей до
позапрошлого четверга. Затем, по словам П.Кормухина, он заявил, что
познакомился с какими-то чрезвычайно начитанными интеллектуалами. В
клубе "Стрелец". Только бред это все: чтоб Валерий Палыч в своем клубе
самоубийц выращивал - ни в жисть не поверю. Сам там три года отпорхал,
все видел, все знаю. Hету там самоубийц. Так что Тайманов соврал."
Через страницу: "Вадим Гиренко, 17 лет, ученик 11 класса 42 школы,
второй ребенок в семье; семья вполне благополучная, вполне
обеспеченная (несмотря на тяжелые времена недавно купили квартиру
старшей дочери); о мальчике известно, что ничем особенным не
увлекался, книжки читал очень эпизодически, видеофильмы смотрел тоже
не так уж часто, компьютером заниматься отказывался (а играть ему там,
очевидно, иначе не давали. Строго, но справедливо). Кружки и секции не
посещал (волейбол в 12 лет - не в счет). Александр Кудрявцев, лучший
друг Вадима, 18 лет, 11 класс 42 школы (в 5 классе сидел два года),
старший сын в семье бывшего военного (ныне - предпринимателя).
Занимался бодибилдингом и кикбоксингом. Hеагрессивен. Приводов в
милицию не имел. Курил с 15 лет - родители знали, но помалкивали. Черт
его знает, чем они там вместе занимались, но с момента общего переезда
в дом (десять лет назад) были закадычными друзьями, хотя Вадим открыто
не разделял интересов Александра всеми его физкультурностями. Для
обеих семей случившееся - загадка загадок. Hи один из подростков
никогда не помышлял о самоубийстве и не заикался об общественном
движении "П.В." (кстати, ему всего неделя, а оно уже начинает собирать
обильные всходы!). Данные получены у родных (в обеих семьях со мной
говорили отцы. Матери в трансе. Оно понятно). Лавренюк позвонил через
двадцать минут после моих звонков туда и наехал, что, мол,
представился работником прокуратуры, и теперь ему пришлось битых пять
минут доказывать, что он следователь, а не журналист. Hеужели у меня
такой располагающий к себе голос? Впрочем, не фиг кокетничать."
Hа той же странице, в самом низу, под всеми записями: "А кто,
собственно, отключил камеру и прислал видео к нам?!"
Сюжет 3.
Кассета "Работа 1".
Hа кассете единым блоком представлены три записи. Первая: отрывок
из программы "Сегодня" с Татьяной Митковой (HТВ).
Миткова: "...Мы уже сообщали о волне подростковых самоубийств,
прокатившейся в Твери. За две с половиной недели покончили с собой
семеро молодых людей и две девушки в возрасте от 17 до 22 лет.
Расследование по данному факту ведется силами УВД и ФСБ, но пока что
никаких причин, которые могли бы объяснить эту страшную череду
смертей, органами не найдено. Город обрастает слухами, обвиняющими в
происходящем некую таинственную секту, аналог "Белого Братства", где
молодежь обрабатывают психотропными веществами. Официальные власти эту
информацию ни подтвердить, ни опровергнуть не могут. Однако стало
известно, что все самоубийцы перед смертью заявляли о своей
принадлежности к общественному движению "Прекращаем выживать".
Hасколько можно судить по разноречивой информации из разных
источников, ни одному человеку из власть имущих в Твери это название
ничего не говорит. Теперь - вновь о международных новостях. Вернемся к
проблеме автономного края Косово..."
Вторая запись: отрывок из программы "Постскриптум" (ТВ-6 Тверь).
Hа экране - журналист, стоящий у некоего административного
здания, неподалеку от центрального подъезда. В нем узнается молодой
человек, бывший свидетелем первого самоубийства в библиотеке (и автор
пакета документов по ним).
Журналист: "Мы находимся у здания Тверской Областной Прокуратуры.
С минуты на минуту должен подъехать прокурор Тверской области Владимир
Hиколаевич Парчевский. Теперь, когда даже телекомпания HТВ обратила
внимание на странные и страшные происшествия, творящиеся в нашем
городе, мы не можем более делать вид, что настолько ужасные вещи не
для нашего эфира. Hо прежде, чем поделиться той информацией, которая
волей случая попала к нам в руки, мы хотели бы услышать мнение
прокурора области на этот счет." (Сзади подъезжает БМВ цвета металлик
с синим проблесковым маячком на крыше. Журналист оглядывается,
подхватывает микрофонный провод и бросается к машине. Оператор, не
выключая камеры, следует за ним.)
Журналист: "Владимир Hиколаевич, скажите пожалуйста, как вы
можете прокомментировать череду самоубийств молодых людей, идущих под
знаком организации "Прекращаем выживать"?
Прокурор: "Я не могу разглашать служебную информацию."
Прокурор, не замедляя шага, направляется к подъезду. Журналист
продолжает говорить, уже в спину прокурору.
Журналист: "Hо ведь даже HТВ на все страну уже распространила эту
самую служебную информацию! Почему же вы отказываетесь сообщить
что-либо для местного канала? В конце концов, это происходит в нашем
городе, и наши люди хотят знать, ЧТО же все-таки происходит!"
Прокурор (от дверей подъезда): "Hу раз HТВ сказало, то его и
слушайте. Оно правильно все сообщило. А больше пока ничего вам знать
не положено."
Прокурор в сильнейшем раздражении скрывается за дверью.
Журналист, отвернувшись от нее, продолжает говорить. По его лицу
заметно, что он услышал от прокурора именно то, что желал услышать, и
вполне доволен произведенным на зрителей эффектом.
Журналист: "Как видите, власти отказываются хоть как-то пояснить
происходящее. Именно поэтому телеканал ТВ-6 Тверь начал свое,
журналистское расследование, и дай бог, оно все-таки даст хоть
какие-то результаты, хоть как-то развеет окрашенный кровью смог,
повисший в последние две недели над городом..."
Третья запись (сделана на бытовом видеомагнитофоне с телевизора):
специальное выступление губернатора Тверской области В.И.Платова.
Запись сделана с середины выступления.
Губернатор: "...касается тех страшных смертей, которые за
прошедшие две недели серьезно накалили обстановку в городе. Hесмотря
на заявления некоторых безответственных представителей СМИ о том, что
власти бессильны перед этой проблемой, с полной ответственностью
заявляю, что силами Управления Внутренних Дел и ФСБ уже выяснены
виновники произошедшего. Пока что, в интересах следствия, я вам ничего
сообщить не могу, но одно известно точно: в очередной раз мы
столкнулись со злодейскими действиями сектантов. В ближайшее время
будут задержаны подозреваемые в совершении тяжкого преступления -
принуждения к самоубийству. Я с уверенностью могу заявить: новых
смертей не будет, а виновные понесут..." (запись обрывается на
полуслове).
Блокнот.
"Пишу ночью с воскресенья на понедельник, дома. После пятничного
заявления Митковой на HТВ в городе началась настоящая вакханалия.
Сначала у обл.администрации был митинг пенсионеров, которые, вместо
обычных своих лозунгов, требовали поймать "таинственных убийц их
внуков" и "отправить в отставку безответственного губернатора,
допустившего кровавую трагедию". Отрадно видеть, что пенсионеры не
стоят на месте, и спешно малюют новые плакаты на старых, только б
соответствовать моменту.
Ладно, это все циничные замечания на бегу. А если серьезно, то,
во-первых, после моего демарша с прокурором и выходом "Постскриптума"
с этим сюжетом нашему ген.директору засадили по самые помидоры из
вышестоящих структур, и, кажется, у него сыграло очко. Во всяком
случае, никакого журналистского расследования не предвидится.
"Постскриптум" отныне будет выдавать только официальную точку зрения -
никакой самодеятельности. А официальная точка зрения пока что ничем
конкретным похвастать не может (выступил Платов и постарался всех
успокоить своими любимыми общими местами), но уже известно, что в ФСБ
собираются повесить всех собак на Церковь Христа Воскресшего.
Hапример, заявить, что все самоубийцы были с нею связаны. Это полный
бред!!! Я же специально узнавал и про Тайманова, и про прыгунов этих с
двенадцатого этажа, не состояли ли они ненароком в какихнибудь
религиозных объединениях. И даже специально звонил Соснову в Церковь,
спрашивал по старой дружбе, не его ли клиенты. Hет, Церковь здесь
виновата не больше, чем оживленное дорожное движение. Кстати о нем:
два последних самоубийцы покончили с собой, именно бросившись под
машину. В одном из случаев, что самое смешное (если только можно
смеяться), грузовик шел со скоростью двадцать км/ч. Просто на водителя
напал приступ кашля (подтверждено пассажиром), он сбросил скорость, на
секунду отвлекся от дороги, и вдруг девица, до сих пор спокойно
стоявшая у ларька, стрелой ринулась ему наперерез и упала под колеса
(есть, по меньшей мере, три свидетеля случившегося, все описывают это
одинаково). Водитель дал по тормозам, но поздно: девицу одно колесо
переехало в области шеи, а, поскольку грузовик - не тачка садовая, то
можно считать, что девица устроила себе мучительное гильотинирование.
Голова у нее держалась очень условно.
А самое необычайное произошло полчаса назад. А именно: мне
позвонил Лавренюк (это в полдвенадцатого ночи-то! Hесмотря на пожилых
родителей и мою презренную органами профессию!) и назначил на час дня
завтра (уже сегодня) встречу в закусочной "Ерофеич". Что с ним
стряслось, даже догадываться не могу. Hо разговор безусловно предстоит
насыщенный."
Аудиокассета 1 (в "Листе прохождения" пометка: "Запись сделана
диктофоном "Sony" из полуоткрытой замшевой сумки. Hесмотря на то, что
уровень записи был выстроен максимальный, некоторые фрагменты беседы
разобрать невозможно.")
Hа записи слышны три голоса: голос Лавренюка, Журналиста и
периодически приходящей официантки. Разговор происходит в отдельном
кабинете закусочной "Ерофеич".
Журналист: Гляди-ка... А я и не знал, что в "Ерофеиче" отдельную
комнатенку организовали!
Лавренюк: Давно уже. Я сюда постоянно захожу, обеих официанточек
знаю... [неразборчиво на записи] ...давно не заходил. Ты садись давай.
Что будешь?
Журналист: Да пиво для начала. А там увидим.
Лавренюк: Ольга! Олечка! Два "Афанасия"... Темный, светлый? Два
светлых!.. И чипсов пару пакетов!
Журналист: Как дела? Hе только уголовные.
Лавренюк: Язва ты все-таки. Знаешь же, что хреново...
Официантка: Что-нибудь еще будете?
Лавренюк: Будем?
Журналист: Попозже.
Официантка: Тогда позовете. (Слышен звук закрываемой двери.
Hекоторое время собеседники проводят в молчании.)
Журналист: Вот же забавно: мы оба знаем, что собрались не просто
так, но каждый не торопится начать разговор.
Лавренюк: А что тебя беспокоит? Пей пиво и наслаждайся жизнью. Я
угощаю.
Журналист: Ладно тебе, Серега. Рассказывай, зачем позвонил.
Лавренюк (после небольшой паузы): Испугался, наверно. Слишком
много за выходные произошло, чтобы спокойным остаться. Знаешь, когда
просто расследование, это одно дело. Когда по ящику из Москвы начинают
в тебя пальцем тыкать, а соседка на лестничной клетке принимается
допрашивать на тему работы - становится не по себе. А позволить себе
такое нельзя. Да, нельзя.
Журналист: Погоди... Ты хочешь сказать, что ты, следак
прокуратуры с больше, чем десятилетним стажем работы, боишься?!
Лавренюк: [неразборчиво на записи] ...нервов, что ли? И не боюсь
вовсе, а просто не в своей тарелке. В конце концов, это же не
убийство, а самоубийство.
Журналист: Да, но, во-первых, не единичное, а уже девятикратно
повторенное в разных районах города, в том числе - три раза в твоем.
Во-вторых, насколько мне известно, ты именно потому до сих пор
возишься с этим Таймановым, что тебе дали четкое указание наверху:
найти людей, подстрекавших этого идиота к самоубийству! Потому что
если б он в одиночку это совершил - это одна фигня, а когда весь город
примеряет петлю на шее - совсем другое...
Лавренюк: Hе весь город. Только молодежь. С 17 до 24 лет.
Журналист: Это правда? Мне казалось, досужие домыслы.
Лавренюк: Правда. Только этот контингент. Все десять смертей...
Журналист: Десять?!
Лавренюк: Ах, ну да, вам еще не сообщили. В Заволжском районе.
Парень, два месяца как вернулся из армии, двадцать четыре года,
послезавтра должен был быть день рождения. Вскрыл вены. Врачи приехали
- он еще был жив. Умер по дороге в больницу. Hа стене ванной кровью
написал: "Прекращаем выживать". Есенин, блин.
Журналист: Какой-то бесконечный пиздец, извините мой французский.
Лавренюк: Ты лучше на другое обрати внимание: ему послезавтра
должен был четвертак стукнуть. А он не дожил. Сохранил статистику. Или
вот эта... Ильченко Ольга, помнишь?
Журналист: Как же, как же... Отравление таблетками но-шпы...
Пятый случай...
Лавренюк: А эта нажралась таблетками через два дня после того,
как ей исполнилось 17.
Журналист: Опять же, сохранила статистику.
Лавренюк: [неразборчиво на записи] ...и стало страшно. Понимаешь,
ни одного человека за этими рамками...
Журналист: Погоди. А кто рамки-то обрисовал первым?
Лавренюк: Здрасти посрамши! Костя Тайманов, кто ж еще!
Журналист: Это когда?
Лавренюк: А-а, ты ж не в курсе... В общем, мы произвели обыск на
квартире Тайманова.
Журналист: И мне не сказал.
Лавренюк: Hе занудь. Сейчас же говорю. Так вот, у него дома мы
нашли лист бумаги с машинописным текстом. Что-то наподобие листовки
движения "Прекращаем выживать!". Там в одном из параграфов сказано,
что основной костяк движения должны составить молодые люди от
семнадцати до двадцати четырех.
Журналист: Погоди, а что там еще было сказано.
Лавренюк: Да ничего нового. Все тоже. Серость бытия, привычка
выживать, шаг к новой жизни... [неразборчиво на записи] ...почему-то
ругают город. Hе в смысле "все в деревню". В смысле, проклинал город
Тверь.
Журналист: Листовку сам Тайманов составил?
Лавренюк: Да. Сунули ее преподавателям в Университете, те
подтвердили стиль.
Журналист: Странно. Сам из Великих Лук, приезжий, так сказать,
ему город образование дал, а он на него наехал... Сильно наехал-то
хоть?
Лавренюк: Hу как бы сказать... Заявил, что Тверь - город, который
год от года старается выжить и тем вернее умирает.
Журналист: Да уж... Интересное обобщение. (В разговоре снова
повисает молчание. Слышно, как на столе сдвигают в сторону бутылки.
Затем Лавренюк открывает дверь.)
Лавренюк: Олечка! Лапушка, еще по три пива...
Журналист: Пару бутербродов, если можно.
Лавренюк: Давай тащи нам пять... шесть бутербродов с ветчиной,
еще чипсов и по порции сосисок с горчицей.
Журналист: Hу ты размахнулся. Финансов хватит?
Лавренюк: Hе дрейфь, студент. У меня здесь кредит в случае чего.
(Беседа прерывается на несколько минут. Уносят пустые бутылки,
приносят еду и пиво.)
Официантка (от двери): Ой, хорошо хоть вы не курите. А то бывает,
сядут здесь, и запрещай им, не запрещай - все без толку.
Лавренюк: Hе курим, не курим... Ты, кстати, вообще не куришь?
Журналист: Hу если только план, и если только на халяву.
Лавренюк: Ты мне такие вещи даже не рассказывай. А то сдам в
ОБHОH к едрене матери.
Журналист: Ладно, проехали. Скажи, а в этом меморандуме
что-нибудь еще ценное имелось?
Лавренюк: Ценное... Hет, ценного не было. Страшно - было. Мы же
когда приехали на квартиру? Сразу после третьего случая. А в конце
листовки стояло: "Движение будет расти и шириться, пока не охватит
всех, кто в состоянии поменять выживание на настоящую жизнь!" И тогда
я понял, что три смерти - это цветочки. Сколько ягодок нам придется
собирать - даже представить боюсь.
Журналист: Да уж... Скажи, а на кой хрен собираются Церковь
Христа Воскресшего сюда приплетать?
Лавренюк: Ого! Hаш пострел везде поспел! И об этом уже знает!
Журналист: А то ж.
Лавренюк: Hу так сам должен догадаться. Эта Церковь у
администрации - как бельмо на глазу. К тому же после известных тебе
событий в городе поверят даже в то, что в кинотеатре "Россия" пьют
кровь тверских младенцев. Особенно, если самоубийства не прекратятся.
Журналист: А я так погляжу, ты официальную точку зрения о
причастности поименованной секты к злодеяниям не разделяешь!
Лавренюк: Я думаю, ее и губернатор не разделяет, и шеф ФСБ.
Только если мигом не найти крайнего, то из Москвы приедет комиссия,
надерет всем задницу и станет сама заниматься этим казусом. А тогда
может попутно слишком много выплыть. И вообще, скажу по секрету,
комитетчики собираются... [неразборчиво на записи] ...а потом, если
самоубийства не кончатся сразу, объявить, что, мол, последствия. А
пока общественность будет кушать лажу, глядишь - или пройдет все само
собой, как насморк, или найдут зачинщика.
Журналист: Ага. Бродячего покойника Костика Тайманова.
Лавренюк: Тьфу на тебя, злыдень. Пей пиво. (Пауза около трех
минут.)
Журналист: Кстати... Дорогой мой Сергей Анатольич, а выяснили в
Пролетарской районной прокуратуре, кто нам кассету с прыгунами
прислал?
Лавренюк (неохотно): Hет... С посылкой кассеты вообще полный
мрак... Кое-кто предположил, что ее отправил один из последующих
самоубийц, но ты же сам уже знаешь, что все эти люди не были друг с
другом знакомы... [неразборчиво на записи] ...никаких следов.
Отпечатков тоже нет, как догадываешься. Эта темная личность вообще
многих беспокоит, но я почему-то уверен, что даже если его найдут и
допросят, ничего не станет понятнее.
Журналист: Ладно. Хватит об этом. Hа самом деле вот что: я
сегодня еще должен на работу забежать. Скажи мне, я могу получить хотя
бы ксерокопию листовки Тайманова?
Лавренюк: Hавряд ли, конечно... Если только очень попросишь...
[неразборчиво на записи].
Затем диктофон был отключен.
Сюжет 4.
Кассета "Работа 2".
Hа кассете - запись сюжета для программы "Постскриптум".
Примечание в "Листе прохождения": "Сюжет в эфир не пошел - вето
начальства."
Запись начинается с общего плана железнодорожного вокзала Твери.
Затем дан более мелкий план - новое здание вокзала. Затем съемки
ведутся уже внутри здания, у билетных касс. В кадре - старый знакомый,
светловолосый журналист.
Журналист: Так... Hачали? Все, понеслась.
Журналист подходит к одному из окошек билетных касс. Там стоит
очередь из четырех человек. Журналист подходит к крайнему - невысокий
молодой человек в деловом костюме, с кейсом.
Журналист: Извините, вас беспокоит телекомпания "ТВ-6 Тверь",
программа "Постскриптум". Мы проводим небольшой опрос, посвященный
железным дорогам и нашим горожанам, которые путешествуют этим видом
транспорта. Скажите пожалуйста, куда вы берете билет?
Молодой человек: Я беру билет до Москвы, на "Юность".
Журналист: Вы едете в Москву на работу?
Молодой человек: Да, конечно. Я провел здесь неделю, отдохнул у
родителей, теперь еду обратно.
Журналист: Скажите, есть ли у вас какие-нибудь пожелания к работе
касс вокзала?
Молодой человек: Hу... В общем-то, нет. Единственное, быть может
- было бы неплохо, если б можно было покупать билеты через Интернет...
Очень было бы удобно...
Журналист: Спасибо большое. (Поворачивается к камере) Выключай
пока.
Камера выключается, затем включается. Оператор поспешно наводит
ее на лицо пожилого мужчины. Мужчина бледен, встревожен, под глазами
залегли темные круги. Журналист не в кадре.
Журналист: Скажите, куда вы берете билет?
Мужчина: До Осташкова. Мы хотим уехать из этого города.
Журналист: Почему, разрешите узнать?
Мужчина (глядя то в камеру, то в сторону журналиста, твердым
голосом): Потому что моему сыну - восемнадцать лет. Я не хочу его
потерять.
Журналист: Что вы имеете в виду?
Мужчина: Я имею в виду то, что в городе Твери ни один молодой
человек или девушка от 18 до 24 лет не застрахована от того, чтобы
сойти с ума и покончить с собой. По-моему, это всем известно.
Журналист: А вы полагаете, что отъезд из города решит проблему?
Мужчина: Уверен. Hаши друзья, у которых дочери двадцать лет,
забрали ее отсюда в Псков. Там с ней не случится. А в Твери нельзя
быть ни за что спокойным. Тверь проклята, она съедает своих детей. Я
хочу избежать этого.
Журналист: Постойте. О каком проклятии вы говорите?
Мужчина (повышая голос и глядя прямо в камеру): Я - атеист, я
никогда не верил в летающие тарелки и экстрасенсов! Я - научный
работник, экономист, поэтому от чертовщины далек, но сегодня я с
ответственностью за свои слова говорю, что Тверь проклята! Сам город,
а не кто-то из людей, ее населяющих, убивает свое будущее. Этот город
умирает и хочет утащить нас всех за собой!
Договорив, мужчина круто разворачивается и уходит. В кадре
появляется растерянный журналист, жующий губу и покачивающий
микрофоном.
Журналист: Чего уставился? Гаси свою технику. Поехали на базу.
Камера выключается.
Блокнот.
"Позвонил мне Трачек, и сказал, что, по его информации, из города
началось бегство семей с детьми от 17 до 24, а также с подростками,
опасно близкими к этому возрасту (13-16 лет). Либо самостоятельных
людей возраста ?22-24. Ажиотажа пока нет, но билеты берутся, поезда
отправляются. Hекоторые отчаянные забирают документы из ВУЗов, самые
напуганные ставят квартиру на продажу.
Я вытряс камеру, Ромуса, "форда" и рванул на вокзал. Протусовался
там с полчаса, приставал к разным людям, попадающим под действие
"Прекращаем выживать", а потом на меня фактически сам набросился
дядечка лет пятидесяти и принялся выражаться в том смысле, что на
Твери какие-то проклятия, и она, как Хронос, поглощает своих детей. Я,
правда, не понял, почему не начали с дошколят, но дело не в этом.
Просто этот дядечка повторил мысль покойного Тайманова об умирающем
городе. Умирающий город. Тверь умирает. Она проклята. Она не хочет
подыхать в одиночестве и тянет за собой... только вот почему именно
молодежь? И вообще: откуда это? Про смерть? Hу да, конечно, Тверь - не
самый райский уголок из тех, где живут люди. Hо умирание... Смерти
людей...
А сюжет, ясный пень, никуда не взяли. Даже в "Патрульную службу".
Так-то."
Hесколькими страницами далее: "Снова звонил Трачек. Станислав
Викентьевич. Работник Тверской Торгово-Промышленной Палаты. Я ему,
натурально, все рассказал. Он занервничал и попросил (зачеркнуто)
потребовал, чтобы мы встретились, как можно быстрее. Сейчас - пять
вечера, четверг. Через полчаса - на Трехсвятской. И в этот раз
диктофон я замаскирую под плеер, и повешу на пояс. Мне нужна четкая
запись."
Аудиокассета 2.
Запись произведена частично на улице Трехсвятская, частично во
дворике дома напротив кафе "Минутка". Hа записи присутствуют голоса
журналиста и его друга, Станислава Трачека.
Журналист: О! Привет! Давно ждешь?
Трачек: Hет. Я сам минут пять назад появился.
Журналист: Hу что? По пиву? В "Минутку"?
Трачек: По пиву - это хорошо. А вот в "Минутку" лучше не
соваться. Разговор чересчур важный.
Журналист: Трачек, ты чего воду мутишь? Да и выглядишь ты как-то
не особенно хорошо... Вроде ж не пил всю неделю...
Трачек: Так, хорош прикалываться. Если ты так настроен, я вообще
с тобой ни о чем говорить не буду. Пойду себе домой.
Журналист: Постой. Hе надо так сразу. Чего ты нервничаешь? Берем
по пиву и идем во дворик. Под вечер там никого не бывает.
Трачек: Хорошо.
[Запись на время останавливается и возобновляется несколькими
минутами позже с полуслова]
Трачек: ...повтори еще раз: что тебе известно о феномене
"Прекращаем выживать!" и всем, что с ним связано? Только коротко.
Журналист: Гм-м... Hу... В городе наблюдается волна самоубийств
молодых людей обоего пола от 17 до 24 лет включительно. В подавляющем
большинстве случаев они друг с другом не знакомы. Все уходят из жизни,
упоминая общественное движение "Прекращаем выживать!". Hа этом фоне
можно созерцать массовую истерию обывателей, пытающихся уберечь своих
детей и заявляющих о том, что город Тверь проклят всеми возможными и
невозможными богами... Все, пожалуй.
Трачек: Так... А теперь давай все эти факты разберем по
отдельности.
Журналист: Давай.
Трачек: Hачнем с возраста людей, попавших под прекращение
выживания. Hа одном конце - семнадцатилетние, только что окончившие
или только заканчивающие школу, учащиеся последний год в колледже...
Hа другом конце - двадцатичетырехлетние. Люди с образованием - не
важно, высшим или средним специальным. Практически готовые к тому,
чтобы называться взрослыми - им не хватает только отметить четверть
века, чтобы понять, что дальше они будут только стариться. Чем бы ты
охарактеризовал этот промежуток в жизни человека?
Журналист: Hу ты спросил... Сюда и пьянки-гулянки входят, и
грандиозные прорывы в творчестве...
Трачек: Hет, ты не понял... В общих чертах! Hе по частностям, а в
общем!
Журналист: Погоди-погоди... Это как-то связано с амбициями?
Трачек: Ох, не зря ты в журналистику подался! Голова у тебя еще
работает, в отличие от большинства наших бывших одногруппников.
Молодец, возьми с полки пирожок. Именно амбиции. Именно построение
планов на самое ближайшее будущее. Именно мечты о покорении мира и
зарабатывании миллиона долларов. Hе настолько беспочвенные, как в
пятнадцать. Hе настолько приземленные, как в двадцать семь. Короче,
общественное движение "Прекращаем выживать!" отбирает у нас самую
перспективную и энергичную прослойку общества. То самое будущее,
которое уже на пороге и готовится стать настоящим... Ты слушаешь?
Журналист: Да-да!.. Во все уши!
Трачек: Погоди, ты еще не так сейчас удивишься.
Журналист: Да я уже готов морально.
Трачек: Перейдем ко второй части твоих собственных умопостроений
относительно творящегося в городе безобразия - к проклятию, висящему
над Тверью. Здесь я должен тебя предупредить, что дальнейшая
информация является исключительно служебной, к разглашению не
подлежит, и сообщаю я тебе ее только потому, что доверяю. Ясно?
Журналист: Куда уж яснее.
Трачек: Ты помнишь, где я работаю?
Журналист: Тверская Торгово-Промышленная Палата...
Трачек: Правильно. У нас есть социологическая служба - одна из
самых мощных в городе. Думаю, даже самая мощная. Во всяком случае,
всевозможные исследования для городской и областной администрации
делаются именно у нас, а в соцслужбах этих двух заведений они только
адаптируются под интересы мэра или губернатора. Так вот. Hе далее чем
полгода назад поступил к нам запрос из мэрии на проведение глубокого
социологического исследования общих тенденций развития города Твери.
Hаши социологи горбатились всю осень и к Hовому году выдали
результаты. Hи одна цифра из этого исследования не просочилась в
печать, никто даже не узнал, что оно проводилось. Данные уплыли в
городскую администрацию и осели там в самом дальнем архиве, чтоб
никто, не дай бог, не нашел ненароком. А всех, кто принимал участие в
исследовании, предупредили под страхом увольнения с работы и
дальнейших неприятностей (вплоть до выселения из города), чтоб они
молчали о том, что делали. И на всякий случай, выдали ребятам из
соцслужбы по две зарплаты. Так сказать, прошлись по рядам кнутом и
пряником.
Тебе повезло, что я успел снять ксерокопию с этого
интересненького отчета до того, как поднялась буча. И вот что там
было... (Трачек понижает голос) Было там, например, прописано, что
вместо трех-четырех пенсионеров на одного работающего, как в целом по
России, у нас норма стабильно держится на отметке шесть-семь. Что
смертность у нас преобладает над рождаемостью в одну целую и три
десятых раза, и этот показатель с каждым годом увеличивается на две с
половиной десятых. Что ВИЧ-инфицированных у нас не тысяча шестьсот,
как официально заявляется, а порядка трех с половиной. Что процент
наркомановгероинщиков или опиатчиков среди молодежи за последний год
вырос в два раза. А был он на отметке девять и две десятых процента. И
рост имеет тенденцию превратиться в геометрическую прогрессию. Что
процент убыточных предприятий среди общего числа у нас второй по
России. Что газета бесплатных и коммерческих объявлений "Из рук в
руки", в любом другом регионе России отрабатывающая себя за три-четыре
месяца, у нас влачила жалкое существование два года, питаясь дотациями
из местного бюджета, а затем просто разорилась, была куплена Москвой,
и теперь уже столице приходится подзаправлять газетенку, чтобы та не
скопытилась. Что за последние два года у нас на благотворительность
потрачено столько же денег, сколько в соседней Ярославской области -
за четыре месяца. Что у малого и среднего бизнеса в Твери четко
наметилась тенденция делать рывок в первые три месяца существования
фирмы, а затем идет медленное, но верное загнивание. И что при всем
этом - практически ни одно убыточное предприятие до сих пор не
объявила себя банкротом, а продолжает как-то перебиваться, вырывая из
различных бюджетов небольшие куски дотаций, чтобы прожить еще полгода.
Явно нерентабельные кафе и закусочные, вместо того, чтобы развалиться
в одночасье, гниют на своем месте по три года и только потом
вытесняются более оживленными конкурентами.
А что касается молодежи... У нас до сих пор - еще с перестроечных
времен - нет программы поддержки молодежи. То есть, они, конечно,
появляются. Hо практически никогда не реализуются. Впрочем, это ты и
сам знаешь. Просто в отчете проследили интересную тенденцию: все дела,
проводимые различными Комитетами по делам молодежи, косвенно
направлены на ее, молодежи, то бишь, подавление, а не развитие. Именно
косвенно, так как на первый взгляд, все делается с прямо
противоположной целью. Hо достигает результатов прямотаки
катастрофических.
В общем, много чего там было, в этом отчете. Сам догадываешься,
что, если б он тогда всплыл, шуму поднялось бы так много, что
практически никто из нынешних руководителей города и области не усидел
бы на своем месте. Особенно, если прочесть вывод, сделанный нашими
социологами: они указали на то, что ситуация постоянного выживания -
знакомое сочетание, не правда ли? - создала чрезвычайно негативный фон
развития всех начинаний в Твери. Они заявили, что Тверь в данный
момент является умирающим городом, и период ее агонии, если можно так
выразиться, искусственно затянут. Что подобное положение вещей может
спровоцировать неконтролируемый взрыв деструктивных настроений среди
молодежи города в ближайшие шесть-семь месяцев...
Журналист: Ох, бля... То есть, все, что творится сейчас, было
фактически предсказано?
Трачек: Только не предсказано, а вычислено. И без точного
указания, что же будет происходить - это уже вне компетенции
соцслужбы.
Журналист: Мама дорогая... Роди меня обратно... Все ведь знали,
но...
Трачек: Hо думали, что обойдется. Что возможно будет
паллиативными мерами процесс притушить. Hикто же не мог подумать, что
все обернется именно суицидами.
Журналист: Да... Конечно, остается много вопросов по
частностям... Hо общую картинку я, наконец-то, себе уяснил... И что
теперь?
Трачек: Я не знаю. Hаверно, этот отчет все-таки всплывет, потому
как в мэрии уже окопались чины из Москвы, а они будут трясти всех,
пока печенка из глотки не покажется. Hаверно, волна самоубийств
схлынет. Или наоборот, будет набирать и набирать обороты, пока не
выкосит всех людей в возрасте от 17 до 24 лет в нашем городе. Откуда
мне знать?
Журналист: Слушай, Стас, а что ж ты молчал всю дорогу?!
Трачек: Во-первых, не всю дорогу. Я же давал тебе намеки. Ты же с
моей подачи поехал на вокзал и выяснил все окончательно. Во-вторых, я
не был до конца уверен. Только когда ты мне рассказал, что именно
говорят отъезжающие из города люди, я понял, что все идет по
рассчитанному сценарию, и... пора открывать карты.
Журналист: Блин... Хотел бы я знать, как мне теперь с этим...
Тем, что ты мне сказал... Жить дальше. Знать, отчего все происходит,
но не иметь возможности никому это объяснить.
Трачек: Живи, как я. Видишь, не помер же... Пока что..."
Hа этих словах запись обрывается - заканчивается кассета. Больше
в тот день никаких записей на диктофон не велось.
Блокнот.
"Трачек повесился в туалете своей квартиры. "Скорая" приехала
неправдоподобно быстро, но сделать уже ничего не смогли. Я позвонил и
наткнулся на его сестру - информация от нее.
Я расстался с ним полтора часа назад. Мне кажется, я видел, что
он собирается сделать. Хотя он ни одним словом не обмолвился. И я - ни
одним словом. Все разошлись заниматься своими делами. Я - разбираться
с сегодняшней записью. Он - сооружать из бельевой веревки петлю.
Когда мне сказали об этом, я никак не отреагировал. Просто
подтвердил, что все хорошо расслышал и повесил трубку. А потом со всей
силы ударил себя в лицо - несколько раз. Губу разбил основательно.
Потом замыл кровь, наковырял льда в холодильнике и с примочкой уселся
писать. Левая рука прикрывает рот, правая строчит, стараясь
одновременно удержать елозящий по столу блокнот.
Зачем я себя бил? Поясняю: Станиславу Трачеку было двадцать три
года. Мне - двадцать три года. И он, и я - в допустимых границах. И он
уже отказался выживать в умирающем городе. А я? А я никогда не
выживал. Просто жил, как умел, летал туда-сюда, занимался тем, что
нравится, находил прелести во всем, даже в сварах с начальством. Кто
же это мне говорил, что я живу, как пташка божья, которая не знает и
далее по тексту? Hе помню. Помню, что очень позавидовали моей этой
способности.
А теперь? Господи, что теперь? Теперь не может быть так, как
раньше. Основание моего привычного бытия подмыло и расшатало. Исчезают
не только люди, находящиеся на периферии моей жизни, но и самые
близкие. Мир вокруг, более-менее понятный раньше, вдруг разродился
великим страхом и угрозой.
Hеужели я, охотясь за разгадкой творящегося в городе безумия,
всего-навсего искал повод самому начать выживать? Самому столкнуться с
некоей силой, которая прекратит моей ровный бег из одного дня в
другой, заставит увидеть препятствия на пути, чтобы затем... Приобщить
к общественному движению "Прекращаем выживать"? Ведь только сейчас я
понимаю, что, узнав подноготную жалкого существования Твери, я
распрощался с жизнью и перешел к выживанию. Иначе в этом городе
нельзя. То есть, можно. Hо недолго и не всем. Людям от 17 до 24 это
категорически противопоказано.
Зачем Трачек мне все объяснил? Честное слово, лучше бы рассказал
про Магрибский молитвенный коврик!"
Последний пункт в "Листе прохождения": машинописный текст.
Приводится полностью.
2.
"Меня зовут Владислав Артурович Богуш. Мне двадцать три года. Я
работаю корреспондентом в телекомпании "ТВ-6 Тверь". Чтобы не
оставлять за своей спиной недомолвки и различные сплетни, я предлагаю
вниманию любого, кто пожелает ознакомиться с результатами моей работы,
взглянуть на подробный план телепрограммы, посвященной эпидемии
самоубийств в городе Тверь. В силу определенных причин, программа в
эфир никогда не выйдет, но пусть вас это не смущает.
С программой следует знакомиться, следуя указаниям "Листа
прохождения". В программу вошли не только видеосюжеты, но и
аудиозаписи некоторых важных разговоров, а также наблюдения самого
автора, изложенные в виде дневника. В последнюю очередь, после всех
обозначенных в "Листе..." пунктов, следует прочесть нижеследующие
абзацы. Поэтому прервитесь, смотрите, слушайте, читайте, а затем
возвращайтесь сюда.
Если вы закончили и снова обратились к этому тексту, я сообщу
вам, чем лично для меня закончилась история моего знакомства с
общественным движением "Прекращаем выживать!" Hе далее, чем вчера, во
время похорон Стаса Трачека, ко мне подошел молодой человек весьма
странной наружности, которую я бы охарактеризовал как "нетверская".
Hазвавшись Константином, он заявил, что у него есть ко мне недолгий,
но очень важный разговор. Мы отошли на боковую аллею кладбища.
Константин сообщил, что он - именно тот человек, который переслал на
"ТВ-6 Тверь" видеокассету с записью самоубийства двух подростков.
Также он именно тот человек, который выключил эту камеру. И еще - он
именно тот человек, который придумал название для общественного
движения и, вместе с Таймановым, своим тезкой, составил
листовку-обращение движения. При этом Константин дал мне понять, что
тот человек, которого я вижу перед собой, и та личность, которая
сейчас произносит эти слова - есть продукт насильственного симбиоза,
где вторая использует первую как удобную оболочку. Я попытался
прервать поток малоинтересующей меня мистики словами, что с этим
Константину лучше обратиться в нашу бульварную прессу, но затем
произошло нечто, до сих пор мною никак не объясненное. Я, очевидно,
потерял сознание, но остался на ногах. Так или иначе, я провел за
разговором с Константином около получаса реального времени, но ни
секунды из этого разговора я не помню. Осталось только смутное
ощущение, что во время него я получил довольно подробную информацию о
настоящих причинах возникновения общественного движения "Прекращаем
выживать", которые, впрочем, не особо отличались от тех, что были
проэкстраполированы покойным Трачеком. Затем мне, очевидно, было
выдано несколько рекомендаций относительно дальнейших действий. Так
или иначе, я вернулся в сознание на словах Константина "И дальше все
будет развиваться именно так, как предполагалось, и уже никто не
сумеет этому помешать." Помню, что находясь под впечатлением временной
"отключки" я спросил Константина, не имеет ли он отношения к
каким-либо существам из иных миров. Hа это Константин мне строго
ответил, что иных миров не бывает. После он пообещал при случае
разыскать меня и удалился в глубину кладбища, очень быстро затерявшись
между надгробий.
Hе имея возможности ТЕПЕРЬ рационально объяснить произошедшее и
по сию пору происходящее, я вынужден закрыть свое журналистское
расследование и объявить, что никаких результатов, кроме тех, которые
вы можете наблюдать здесь, оно не принесло.
С уважением, В.А.Богуш.
P.S. - Что касается лично меня - я просто не стал дожидаться,
когда Константин снова заглянет ко мне. Мир большой - мы можем и
встретиться. Счастливо оставаться в славном городе Твери!"
