- уже настойчивее произнес Юра. - Я видел, его вели вчера по улице.
Ковалевский неохотно оторвал взгляд от сцены, где раскрасневшаяся от
радостного успеха Дольская посылала в зрительный зал воздушные поцелуи,
и удивленно уставился на Юру:
- Откуда у тебя такая блажь? И почему его надо освобождать?
Юра отвел глаза в сторону - как же трудно лгать! - и невнятно стал
объяснять:
- Он - садовник... Когда-то был садовником... У нас в имении был сад,
и он...
Ковалевский больше не слушал Юру. Он встал и, обернувшись к сцене,
тоже великодушно послал воздушный поцелуй просиявшей от этого Дольской.
Певица прижала руки к груди, закрыла глаза и склонилась в почтительном
полупоклоне.
Когда они спускались но лестнице, Ковалевский, вспомнив о просьбе
Юры, стал недовольно ему выговаривать:
- Тебе, сыну потомственного дворянина, не пристало просить за како-
го-то садовника... мужика... который к тому же служил у красных.
Юра тихо, но упрямо возразил:
- Но он был добрый...
- Все они... добрые... А мамы твоей нет. И отца - тоже! - жестко ска-
зал Ковалевский. - Добрые... а Россия по колено в кровище!..
- Они вышли из театра в густой запах успевшей повлажнеть листвы, по-
дошли к автомобилю.
Кольцов широко распахнул дверцу.
- Что там случилось? - устало спросил Ковалевский.
- Пакет из ставки, Владимир Зенонович.
- А, хорошо. - И командующий обернулся к Тане: - Садитесь, Татьяна
Николаевна, мы отвезем вас домой.
- Нет-нет! - живо возразила Таня, - Мне хочется пройтись... Такой чу-
десный вечер. Павел Андреевич меня проводит. Если вы, конечно, разреши-
те, Владимир Зенонович?
- Не возражаю, - улыбнулся Ковалевский. - Да-да, погуляйте! А нам с
Юрием пора отдыхать. Не правда ли, лейбгвардия?
Кольцов и Таня медленно пошли по слабо освещенной фонарями улице.
Темные дома затаились вдоль тротуара, было очень тихо, и Таня тоже поче-
му-то говорила вполголоса:
- Знаете, Павел Андреевич, я давно не выбиралась из дому.
Особенно вечером. А город вечером совсем по-другому смотрится. Вот
здесь я часто прежде ходила, наверное, знаю каждый дом. И не узнаю...
все по-другому - и улица, и дома...
Она говорила еще что-то. Кольцов слушал, пытался вникнуть в суть раз-
говора, кажется, даже отвечал, но его мысли были заняты совсем другим...
"Три дивизии будут пробиваться из окружения. Возможно, они уже в пу-
ти... Ковалевский конечно же выполнит указание Деникина и заключит союз
с Петлюрой... Пойдет ли на этот союз Петлюра?.. Да, пойдет, в этом слу-
чае они станут помогать друг другу... Что-то надо делать! Действовать!
Завтра же послать Фролову донесение. Там, в штабе двенадцатой армии,
должны знать об этом и, возможно, еще сумеют что-то предпринять..."
Они свернули на другую улицу, поравнялись с длинным скучным зданием
Института благородных девиц.
- Здесь я училась, - вывела Павла из задумчивости Таня, указывая на
здание. И стала вспоминать об учебе в институте, о подругах, классных
наставницах. Танина речь текла тихой музыкой, и постепенно Павел стал
вникать в ее рассказ.
Институт благородных девиц запомнился ей как вереница длинных, скуч-
ных дней среди таких же скучных дортуаров и классных комнат. Жизнь здесь
была подчинена раз и навсегда заведенному порядку, который, казалось, не
могли нарушить никакие бури. И все же в той скучной жизни было и свет-
лое, праздничное - воскресенье и каникулы, которые Таня проводила в
семье тети, родной сестры Таниного отца. С тетей у Тани не было душевной
близости - в Екатерине Григорьевне щукинская сдержанность, сухость и ра-
ционализм были доведены до предела, а вот с мужем ее, Владимиром Евгра-
фовичем, профессором древней истории Харьковского университета, девочка
подружилась. Это была дружба, уже пожилого, поглощенного наукой человека
и девочки, дружба, интересная и нужная обоим...
Какой же это чудесный, милый старик! Как много он знал и как щедро
делился своими познаниями с Таней!
Таня вспомнила свой дом... Приспущенные шторы, сумрак, запах ле-
карств, внезапная мамина смерть... Горе и одиночество надолго придавили
Таню, очнулась она только в Приморском, в маленьком домике маминой
родственницы, куда отправил ее отец.
Жизнь возле тихой, неприметной Нины Викторовны потекла размеренно и
спокойно. Старая женщина бесшумно хозяйничала в двух чистеньких комнат-
ках, в цветничке и на винограднике, помогал ей прибегавший из слободки
ясноглазый смешливый Максимка, сын отставного матроса и потомственной
рыбачки. По вечерам долго сумерничали, Нина Викторовна играла на ста-
реньком пианино, и Таня не узнавала знакомые мелодии - у ее мамы даже
хрупкие старинные романсы, протяжные колыбельные и нежные вальсы звучали
сильно и страстно.
Потом два года в Харькове. И снова Петербург... Окончив институт, Та-
ня жила уединенно, время проводила за книгами, возилась с цветами в ма-
ленькой оранжерейке, которую так любила мама. Жизнь вошла в определенные
рамки, устоялась. И тут началось... Февраль семнадцатого года, бурлящий
Петроград, толпы людей на Невском и Знаменской площади, на Конногвар-
дейском бульваре, Марсовом поле, в Александровском саду. Возбужденные
лица, красные банты. Люди поздравляли друг друга, кричали: "Да
здравствует свобода!" А потом... На Лиговке вспыхнула перестрелка. Таня
видела, как падают люди. Впервые увидела она, как убивают.
Отец жестко ей объяснил: "Самое страшное для человечества - войны и
мятежи. Надо сделать все возможное, чтобы этот мятеж был подавлен в за-
родыше, и тогда в нашу жизнь вновь вернется красота, осмысленность и по-
рядок. Это - единственная правда, и ты должна верить ей, Таня".
А она чувствовала, что есть иная правда. Как-то у Владимира Евграфо-
вича Таня увидела картину, которая привлекла ее внимание: прекрасная по-
луобнаженная женщина - вся движение, порыв - простирала ввысь руки, ув-
лекая за собой людей с вдохновенными лицами. Девочка спросила, что изоб-
ражено на полотне. "Неизвестный художник. Призыв к свободе", - кратко
ответил профессор. Женщина на картине напомнила Тане маму - та же сила,
порывистость, - и девочка подолгу рассматривала полотно.
Когда Таня уезжала в Петербург, профессор подарил ей картину. Она по-
весила ее в своей комнате, невзирая на недовольство отца.
Призыв к свободе. Дерзость и красота... В Приморском о свободе гово-
рили приезжавшие из Севастополя к Нине Викторовне ее сверстники, говори-
ли подолгу, деловито, страстно. А как-то, когда Таня с Максимкой сидели
на берегу, он сказал, показывая на торчащий из воды обломок скалы: "Вот
здесь, возле камня, корабль горел. Это когда у нас в Севастополе матросы
хотели царя скинуть. Я тогда маленький был, но помню, как пушки палили.
Тогда матросов победили. Но все равно, вот увидишь, царя скинут". Это
прозвучало твердо, убежденно, Таню поразила именно эта убежденность.
Полковник Щукин считал существующее построение общества вполне прием-
лемым и незыблемым. В их доме было несколько портретов государя, и о
царской фамилии всегда говорилось с должным почтением. И вдруг так пря-
мо: "Царя скинут". Кто же прав? Сама Таня на этот вопрос ответить не
могла и решилась обратиться к тете.
Нина Викторовна посмотрела на девочку задумчиво, пристально и ответи-
ла спокойно: "Это сложно, Танечка. И не по силам тебе сейчас понять. Но
поверь мне, матросы эти - очень хорошие люди. Может быть, лучшие люди
России. И хотят они лучшего для народа, для всех". Таня запомнила этот
разговор.
Прекрасная женщина на картине... Дерзость, порыв, красота. И рядом
кровь, убийство, ненависть. Как это совместить, кто может объяснить
смысл происходящего? Поверить целиком в жесткую правду отца Тане мешала
та, другая, правда, которая чуть приоткрылась перед ней. Если бы кто-ни-
будь объяснил ей!.. Но кто? Владимир Евграфович? Нет, он весь в прошлом,
а настоящее проходит словно сквозь него, - не задевая разум. После смер-
ти жены профессор почти совсем не бывает дома. Он переселился в универ-
ситетскую обсерваторию, где на первом этаже для него выделили несколько
комнат, и он живет там, охраняет старинные свитки и монеты и, похоже,
больше ничем не интересуется.
- А хотите, зайдем к нему в гости? Вот сейчас! - спросила вдруг Таня
- они шли вдоль университетского сада, и в его глубине тускло отсвечива-
ла под луной обсерватория. - Смотрите, он не спит еще. Вон его окна, они
светятся.
- Поздно, Татьяна Николаевна! - вздохнул Павел и взял ее руки в свои,
словно хотел согреть. - Другим разом, ладно?.. Тем более что мне это
очень интересно. Я ведь тоже немного увлекаюсь историей, точнее, нумиз-
матикой. Так, совсем чутьчуть. Увлечение детства.
- Правда? - обрадовалась Таня. - Я попрошу дядю, и он вам покажет
все-все. У него там очень интересно.
- Обязательно побываем, - еще раз пообещал Павел, а сам подумал, как
и в первую их встречу: "Какая удивительная девушка". И почувствовал
грусть, как при утрате чего-то дорогого. Они принадлежали разным мирам.
И совсем разные у них были жизненные дороги. Но Таня не знала об этом и
была так счастлива. Мир для нее рядом с этим сильным, надежным человеком
приобретал устойчивость...
На другой день Ковалевский попросил вызвать к нему только что вернув-
шегося из поездки на фронт начальника контрразведки. Когда Щукин вошел в
кабинет, командующий велел больше к нему никого не пускать.
Кольцов понимал, что командующий сейчас несомненно будет разговари-
вать с полковником об окруженных дивизиях - дело не терпело отлага-
тельства. Попросив Микки никуда из приемной не отлучаться, Кольцов то-
ропливо спустился по лестнице и по коридору направился к комнате, откуда
мог услышать разговор Ковалевского и Щукина. Он уже хотел было прос-
кользнуть в комнатку, но краем глаза увидел неподалеку стоявшего в полу-
оборот к нему капитана Осипова и какого-то незнакомого офицера. Лишь на
какое-то мгновение Кольцов приостановился, затем с той же деловитой то-
ропливостью зашагал дальше, свернул в боковой коридор и в раздумье оста-
новился. Нужно было успокоиться, и он закурил. "Что же делать? Дорога
каждая минута!" Отбросив в сторону окурок, Кольцов решительно поднялся
по лестнице, ведущей в жилые апартаменты командующего...
А тем временем озабоченный тревожными мыслями Ковалевский объяснял
полковнику:
- Дальнейший путь, мне кажется, предугадать не составляет труда. Они
пойдут вот сюда, к Киеву или Житомиру, и здесь соединятся с двенадцатой
армией.
- Вы считаете это возможным?
- А у них нет другого выхода, Николай Григорьевич. Кроме того, они
все взвесили. Путь красных пролегает по районам, занятым войсками Петлю-
ры. Головной атаман, конечно, будет пытаться их разгромить. Но у Якира
есть основания считать, что его группа будет Петлюре не по зубам. Кста-
ти, у вас есть какие-нибудь данные, характеризующие командный состав
этих большевистских дивизий? Командует Якир, что вы о нем знаете?
- Очень молод, ему идет двадцать третий год. Студент, учился в Базе-
ле, потом в Технологическом институте в Харькове. Большевиком стал в
семнадцатом. В восемнадцатом во главе небольшого отряда воевал с румына-
ми в Бессарабии, потом был членом Реввоенсовета восьмой армии...
- Военное образование где он получил? - поинтересовался Ковалевский.
- Надо полагать, в большевистских кружках, - усмехнулся Щукин. - Во-
енной школы, как нам известно, он не кончал. Ковалевский помолчал, потом
задумчиво сказал:
- Не понимаю! Ни опыта, ни военного образования! Почему же все-таки
командующим назначили именно его?
- Он командует сорок пятой дивизией, а она является костяком Южной
группы. Кроме того, Иона Якир однажды уже доказал, что он может решать
сложные боевые задачи. Я имею в виду события под Воронежем. Тогда, каза-
