снова.
Но Шмендрик, горько улыбаясь, рылся в карманах, где что-то
бренчало и позвякивало.
-- Так я и знал, что этим и кончится, -- бормотал он, --
мечтал я, что будет иначе, но так я и знал. -- Он вынул кольцо,
на котором висели ржавые ключи.-- Вам должен служить великий
волшебник, -- продолжал он, -- но пока, увы, придется
ограничиться услугами второразрядного карманника. Единороги не
знают нужды, позора, сомнений, долгов, но смертные, как вы
могли заметить, хватают, что могут. А Ракх может думать только
о чем-нибудь одном.
Она внезапно почувствовала, что все звери в "Полночном
карнавале" не спят и бесшумно наблюдают за ней. В соседней
клетке гарпия начала медленно переступать с ноги на ногу. --
Скорее, -- сказала Она, -- скорее. Шмендрик уже вставлял ключ в
замочную скважину. При первой неудачной попытке замок молчал,
но когда он попытался вставить второй ключ, замок громко
выкрикнул:
-- Хо-хо, тут какой-то волшебник? Какой-то волшебник! -- У
него был голос Мамаши Фортуны.
-- Ах, чтоб ты сдох, -- пробормотал волшебник. Он повернул
ключ, и замок с презрительным ворчанием открылся. Шмендрик
широко распахнул дверцу клетки и мягко произнес: -- Прошу вас,
леди. Вы свободны.
Она легко ступила на землю, и Маг Шмендрик изумленно
попятился.
-- О, вы не такая, как за решеткой, -- прошептал он, --
меньше и не такая... О Боже.
Она была в своем лесу, мокром, черном и опустошенном ее
долгим отсутствием. Кто-то звал ее издалека, но Она согревала
деревья, пробуждала травы. Галькой о днище лодки проскрежетал
голос Ракха: -- Ну, Шмендрик, я сдаюсь. Почему ворон похож на
классную доску?
Она отодвинулась в самую глубину тени, и Ракх увидел
только волшебника и пустую клетку. Рука его нырнула в карман и
появилась вновь.
-- Ну, тощий вор, -- сказал он, осклабившись в железной
ухмылке. -- Теперь она нанижет тебя на колючую проволоку и
сделает ожерелье для гарпии. -- Он повернулся, направляясь к
фургону Мамаши Фортуны.
-- Бегите, -- сказал волшебник. Совершив отчаянный и
неуклюжий полупрыжок-полуполет, он приземлился прямо на спину
Ракха, зажав ему глаза и рот своими длинными руками. Они упали
вместе, но Шмендрик поднялся первым и пригвоздил коленями плечи
Ракха к земле. -- На колючую проволоку, -- задыхался он. -- Ты
-- мешок с камнями, ты -- пустырь, ты -- разорение. Я набью
тебя несчастьем, покуда оно не польется из твоих глаз. Я
превращу твое сердце в траву, а все, что ты любишь, в овец. Я
превращу тебя в плохого поэта с возвышенными мечтами. Я сделаю
так, что все ногти у тебя на ногах станут расти внутрь. Ты у
меня попляшешь.
Ракх тряхнул головой и сел, отбросив Шмендрика на десять
футов в сторону.
-- О чем ты говоришь? -- злобно хохотнул он. -- Тебе не
под силу даже превратить сливки в масло. Волшебник только
начинал подниматься на ноги, как в свою очередь Ракх придавил
его к земле.
-- Ты никогда не нравился мне, -- с удовольствием сказал
он. -- Ты любишь выпендриваться, хотя при твоей силенке... --
Его руки, тяжелые как ночь, сомкнулись на горле волшебника. Она
не видела. Она была у самой дальней клетки, где скулил, рычал и
припадал к земле мантикор. Концом рога Она прикоснулась к замку
и, не обернувшись, направилась к клетке дракона. По очереди Она
освободила всех -- сатира, Цербера, Змея Мидгарда. Чары
пропадали, когда узники обретали свободу и исчезали в ночи, кто
быстро, кто медленно и неуклюже, -- веселая собака, лев,
обезьяна, крокодил и змея. Никто не благодарил ее, но Она и не
ждала благодарности.
Только паучиха не обращала внимания на мягкий зов
единорога, донесшийся к ней сквозь открытую дверь. Арахна
трудилась над паутиной, полагая, что это Млечный Путь,
опадающий хлопьями снега. Она шепнула:
-- Ткачиха, свобода лучше, свобода лучше, -- но Арахна
сновала вверх и вниз по своему железному ткацкому станку.
Паучиха не остановилась даже на секунду, и когда Она
воскликнула: -- Это очень красиво, Арахна, но это не искусство,
-- новая паутина тихо, как снег, опускалась вдоль прутьев.
Поднялся ветер. Паутина скользнула мимо глаз единорога и
исчезла. Это гарпия, взмахивая крыльями, собиралась с силами --
так навстречу изогнувшемуся гребню волны несутся потоки
смешанной с песком воды. Залитая кровью луна вырвалась из-за
облаков, и Она увидела Келено, золотую, с волосами, полыхавшими
как пламя. Сильные, холодные взмахи крыльев сотрясали клетку.
Гарпия смеялась.
Ракх и Шмендрик стояли на коленях рядом с клеткой
единорога. Волшебник сжимал в руках тяжелую связку ключей, Ракх
потирал голову и мигал. Слепыми от ужаса глазами смотрели они
на поднимающуюся гарпию. Ветер пригибал их, толкал друг на
друга, их кости гремели.
Она направилась к клетке гарпии. Маг Шмендрик, маленький и
бледный, повернувшись к ней, открывал и закрывал рот; Она
знала, что он кричит, хотя и не могла слышать его: "Она убьет
тебя, она убьет тебя! Беги, глупая, пока она еще в клетке! Она
убьет тебя, если ты ее выпустишь!"
Но Она шла, озаряемая светом своего рога, пока не
оказалась перед Келено, Темной. На мгновение ледяные крылья
повисли в воздухе как облака, и древние желтые глаза гарпии
опустились прямо в сердце единорога, притянув ее к себе. "Я
убью тебя, если ты освободишь меня, -- говорили глаза. --
Освободи меня".
Она опустила голову, и кончик рога коснулся замка на
клетке гарпии. Дверь клетки не отворилась, и прутья не растаяли
в свете звезд. Гарпия подняла свои крылья, и все четыре решетки
медленно опали, как лепестки раскрывающегося в ночи гигантского
цветка. На обломках ужасная в своей красе и свободная вскричала
гарпия, волосы ее развевались, как мечи. Луна съежилась и
скрылась. Без ужаса Она удивленно воскликнула: -- О, ты такая
же, как я! -- и радостно попятилась, чтобы увернуться от
гарпии, рог ее взметнулся в злобном ветре. Гарпия ударила один
раз, промахнулась и с медным звоном взлетела в сторону. Дыхание
ее было теплым и зловонным, крылья звенели. Гарпия сияла над
головой. Она видела свое отражение на бронзовой груди гарпии и
чувствовала, как свет чудовища отражается от ее тела. Как
двойная звезда, кружили они друг подле друга, и подо всем
съежившимся небосводом не было никого реальнее этой пары.
Гарпия в восторге смеялась, и глаза ее обрели цвет меда. И Она
поняла, что гарпия собирается ударить во второй раз.
Гарпия сложила крылья и упала с неба, как звезда, но не на
нее, а мимо; она пронеслась так близко; что одним пером до
крови поранила плечо единорога, светлые когти ее были нацелены
в самое сердце Мамаши Фортуны, которая простирала к ней свои
острые пальцы, как бы призывая гарпию к себе на грудь.
-- Вдвоем! -- триумфально кричала ведьма. -- Порознь вы не
освободились бы! Вы были моими!
Гарпия настигла ее, ведьма переломилась, как сухая ветка,
и упала. Гарпия припала к ее телу, скрыв его, и бронзовые
крылья ее побагровели.
Тогда Она повернулась. Совсем рядом детский голос звал ее
бежать, бежать. Это был волшебник. Глаза его были громадны и
пусты, а лицо, всегда слишком юное, стало, совсем детским. --
Нет, -- ответила Она. -- Следуй за мной. Гарпия издала густой
довольный звук, от которого у волшебника задрожали колени. Но
Она вновь сказала: -- Иди за мной.
Так вместе шли они из "Полночного карнавала". Луны не
было, но в глазах волшебника Она была луной, холодной, бледной
и очень старой, освещавшей путь к безопасности или к
сумасшествию. Он следовал за ней, не оглянувшись, даже когда
удар бронзовых крыльев прервал тяжелый топот Ракха и раздался
предсмертный его крик.
-- Он побежал, -- сказала Она, -- от бессмертных нельзя
бежать. Это привлекает их внимание. -- Ее голос был мягок, и в
нем не слышалось жалости. -- Никогда не беги, -- сказала Она,
-- ступай медленно и притворись, что думаешь о другом. Пой
песню, рассказывай поэму, показывай свои фокусы, но иди
медленно, и она, быть может, не станет преследовать. Иди очень
медленно, волшебник.
Так вместе, шаг за шагом, шли они сквозь ночь, высокий
человек в черном и белый зверь с одним рогом. Волшебник жался к
ее свету так близко, как только осмеливался, ведь вокруг в
темноте метались голодные тени, тени звуков, с которыми гарпия
уничтожала жалкие остатки "Полночного карнавала". Но один звук
долго преследовал их уже после того, как затихли остальные, --
тонкий сухой плач паука.
IV
Долго, как новорожденный, рыдал волшебник, прежде чем смог
заговорить. -- Бедная старуха, -- прошептал он наконец. Она
ничего не сказала, и Шмендрик поднял голову и странно поглядел
на нее. Начинал накрапывать серый утренний дождь, и она плыла в
нем, словно дельфин.
-- Нет, -- ответила Она на его немой вопрос. -- Я не умею
жалеть. -- Скорчившись под дождем у дороги, он молчал, кутаясь
в промокший плащ, пока не стал похож на сломанный зонтик. Она
ждала, чувствуя, как каплями дождя падают дни ее жизни. -- Я
могу грустить, -- мягко молвила Она, -- но это не одно и то же.
Когда Шмендрик вновь посмотрел на нее, он, хотя и с
трудом, но уже взял себя в руки.
-- Куда вы идете теперь? -- спросил он. -- Куда вы шли,
когда она поймала вас?
-- Я искала свой народ, -- ответила Она. -- Ты не видел
их, маг? Они так же белы и дики, как я. Шмендрик серьезно
покачал головой: -- Взрослым я ни разу не слышал о подобных
вам. Когда я был мальчишкой, думали, что три-четыре единорога
еще осталось, однако я знавал лишь одного человека,
встречавшегося с единорогом. Несомненно, все они ушли, все,
кроме вас, леди. Когда идешь там, где они жили раньше,
раздается эхо.
-- Нет, -- ответила она. -- Ведь другие-то их видели. --
Она обрадовалась, услыхав, что единороги встречались еще так
недавно, когда волшебник был ребенком, и спросила: -- Мотылек
рассказал мне о Красном Быке, а ведьма -- о Короле Хаггарде. Я
ищу их, чтобы узнать, что им известно о единорогах и где искать
королевство Хаггарда?
Черты волшебника перекосились, однако он вернул их на
прежнее место и начал улыбаться так медленно, словно его рот
обрел жесткость металла. Через минуту-другую рот принял нужную
форму, но это была железная улыбка.
-- Я могу рассказать вам одно стихотворение, -- сказал он:
---------------------------------------------------------------------------
Там, где сердца жестоки, как меч,
Где зла и коварна людская речь,
Где скалы остры, бесплодна земля --
Там встретишь Хаггарда-короля.
-- Ну, теперь, когда я попаду туда, несомненно узнаю эту
страну, -- сказала Она, думая, что он дразнит ее.--А ты знаешь
что-нибудь о Красном Быке?
-- О нем нет стихов, -- ответил Шмендрик. Бледный и
улыбающийся, он поднялся на ноги. -- О короле Хаггарде дошли до
меня только слухи. Он стар и колюч, как последние дни ноября, и
правит бесплодной страной у моря. Говорят, прежде эта земля
была мягкой и зеленой, но пришел Хаггард, коснулся ее, и она
увяла. У фермеров есть поговорка -- когда они смотрят на поле,
погубленное пожаром, ветром или саранчой, то говорят: "Погибло,
как сердце Хаггарда". Говорят еще, что в его замке нет ни
света, ни очагов, и это он посылает своих людей красть цыплят,
простыни и пироги с подоконников. Рассказывают, что в последний
раз он рассмеялся, когда... Она топнула ногой. Шмендрик
заговорил быстрее: -- О Красном Быке я знаю меньше, чем слышал.
Историй о нем так много, и все они противоречат друг другу. Бык
