белая кобыла. И я хочу иметь ее в своем "карнавале". Девятая
клетка пустует.
-- Мне нужна веревка, -- отозвался Ракх. Он уже хотел было
повернуться, но старуха остановила его.
-- Только одна веревка могла бы удержать ее, -- сказала
она. -- Та веревка, которой древние боги связали волка Фенрира.
Она была сплетена из дыхания рыб, слюны птиц, женских бород,
мяуканья кошки, медвежьих жил и еще из чего-то. Ах да, из
корней гор. А так как ничего этого у нас нет, и гномы не совьют
нам веревку, то придется обойтись железной решеткой. Я погружу
ее в сон. -- И руки Мамаши Фортуны что-то связали в ночном
воздухе, а из ее горла вырвалось несколько неприятно
прозвучавших слов. Когда старуха закончила заклинание, от
единорога запахло молнией.
-- Ну, а теперь поместите ее в клетку, -- сказала она
мужчинам. -- Она проспит до рассвета, какой бы шум вы не
подняли, если только по присущей вам глупости вы не станете
трогать ее руками. Разберите на части девятую клетку и соберите
вокруг нее. И помните: рука, осмелившаяся коснуться ее гривы,
мгновенно и заслуженно превратится в ослиное копыто. -- Она
снова насмешливо посмотрела на худого длинного человека, -- А
маленькие фокусы, волшебник, станут теперь для тебя еще
труднее, -- сопя сказала она. -- Живо за работу. До рассвета
уже недолго.
Когда она скользнула в тень фургона, как кукушка внутрь
часов, и слова уже не могли донестись до нее, Ракх сплюнул и с
любопытством произнес: -- Что же это обеспокоило старую
каракатицу? Почему мы не можем тронуть эту тварь?
Волшебник ответил ему мягким, почти неслышным голосом:
-- Прикосновение человеческой руки пробудило бы ее даже от
самого глубокого сна, который способен наложить разве что
дьявол, но уж не Мамаша Фортуна.
-- Ну, ей хотелось бы, чтоб мы поверили в обратное, --
усмехнулся темноволосый. -- Ослиные копыта! Тьфу! -- Но при
этом он глубоко засунул руки в карманы. -- И что же может
разрушить чары? Это же просто старая белая кобыла.
Но волшебник уже шел к последнему из черных фургонов.
-- Поспеши, -- отозвался он, -- скоро утро. Весь остаток
ночи они разбирали девятую клетку, ее пол, крышу, решетку, и
окружали ею спящего единорога. Ракх толкал дверь, проверяя
замок, когда меж серых деревьев на востоке заполыхало и Она
открыла глаза. Они поспешно отскочили от клетки, но волшебник,
оглянувшись, увидел, что единорог, мотая головой как старая
лошадь, оглядывает прутья решетки.
II
Девять черных фургонов "Полночного карнавала" при свете
дня не казались такими большими и зловещими. Они были хрупки и
ломки, как сухие листья. Драпировки исчезли -- фургоны украшали
сшитые из одеял печальные черные знамена и вьющиеся на ветру
короткие черные ленты. Странным было их расположение на
поросшем кустарником поле: в сложенном из клеток пятиугольнике
находился треугольник, а в центре его стоял фургон Мамаши
Фортуны. Лишь он был закрыт черным занавесом, надежно
скрывающим содержимое. Самой Мамаши Фортуны нигде видно не
было.
Ракх медленно вел толпу селян от клетки к клетке,
сопровождая путь мрачными комментариями:
-- А вот здесь -- мантикор. Голова человека, тело льва,
хвост скорпиона. Пойман в полночь за едой: лакомился оборотнем.
Порождения ночи -- пред ваши очи. Это дракон. Время от времени
изрыгает пламя, обычно на тех, кто его дразнит, малыш. Внутри у
него ад, но кожа обжигает холодом. Плохо говорит на семнадцати
языках, страдает подагрой. Сатир. Дам прошу держаться подальше.
Настоящий безобразник. Пойман при любопытных обстоятельствах,
мужчины могут ознакомиться с ним за дополнительную плату после
завершения осмотра.
Стоя возле клетки единорога, одной из трех внутренних
клеток, высокий волшебник наблюдал за ходом процессии вдоль
внешнего пятиугольника.
-- Я не должен бы находиться здесь, -- сказал он
единорогу. -- Старуха велела мне держаться подальше от вас. --
Он довольно хихикнул: -- Она издевается надо мной с того самого
дня, как я стал у нее работать, но ей и самой достается от
меня.
Она почти не слышала его. Она крутилась и вертелась в
своей тюрьме, и тело ее сжималось от одной мысли о
прикосновении окружавших ее железных прутьев. Ни одно из
населяющих ночь существ не любит железа, и хотя Она могла
терпеть его присутствие, убийственный запах железа, казалось,
превращал ее кости в песок, а кровь в дождевую воду. Прутья ее
клетки, должно быть, были заколдованы -- они все время
переговаривались друг с другом бессмысленными когтистыми
голосами. Тяжелый замок хихикал и скулил, как сумасшедшая
обезьяна.
-- Кто это там? -- повторил волшебник слова Мамаши
Фортуны. -- Кто это там, в клетках? Скажите мне, что вы видите.
Железный голос Ракха звенел под нависшим низким небом:
-- Привратник преисподней. Как видите -- три головы и
плотная шуба из гадюк. В последний раз на земле был во времена
Геркулеса, вытащившего его на свет божий под мышкой. Мы
выманили его сюда деньгами. Цербер. Посмотрите-ка в эти шесть
красных жуликоватых глаз. Настанет день -- и вы, должно быть,
вновь увидите их. А теперь -- к Змее Мидгарда. Сюда.
Сквозь прутья Она смотрела на животное в клетке и не
верила глазам.
-- Ведь это всего лишь собака, -- прошептала она, --
голодная несчастная собака с одной головой и облезлой шерсткой.
Как же они могут принять ее за Цербера? Может, они слепы?
-- Глядите внимательнее, -- сказал волшебник. -- А сатир,
-- продолжала Она. -- Сатир -- это обезьяна, старая хромая
горилла. Дракон же -- просто крокодил, который скорее будет
поглощать рыбу, чем извергать огонь. А великий мантикор -- это
лев, очень славный лев, но не более чудовищный, чем все
остальные звери. Я ничего не понимаю.
И словно ее глаза привыкли к темноте, она стала замечать
еще по фигуре в каждой клетке. Гигантами возвышались они над
узниками "полночного карнавала", из которых они вырастали как
кошмарное видение из породившего его зерна истины. Мантнкор с
голодными глазами и слюнявым ртом изгибал хвост с ядовитой
колючкой, пока она не оказалась у него над ухом, но был в
клетке и лев, удивительно малый рядом с мантикором. И все же
оба они составляли единое целое. От удивления она топнула
ногой.
То же было и в других клетках. Тень дракона открывала рот
и, шипя, выбрасывала безвредный огонь, заставляя зевак
задыхаться и ежиться от страха; опушенный змеями сторожевой пес
Ада выл в три голоса, призывая разорение и погибель на головы
тех, кто его предал: хромой сатир подозрительно близко
подбирался к решетке, лукаво обещая молодым девушкам
невероятное наслаждение, сейчас же, здесь, на людях. Крокодил
же, обезьяна и печальная собака таяли рядом с призраками и
становились смутными тенями даже в неподдающихся обману глазах
единорога.
-- Какое странное колдовство, -- мягко промолвила Она. --
В нем больше сходства, чем магии.
Волшебник рассмеялся с удовольствием и явным облегчением.
-- Хорошо, действительно, хорошо сказано. Я знал, что
старое пугало не обманет вас своими грошовыми чарами. -- Его
голос стал твердым и таинственным. -- Теперь она сделала свою
третью ошибку, -- сказал он, -- и это по крайней мере на две
ошибки больше, чем может позволить себе старая фокусница. Время
близится.
-- Близится время, -- будто подслушав, говорил толпе Ракх,
-- Рагнарок. В этот день падут боги, и Змея Мидгарда извергнет
море яда на великого Тора, и падет он как отравленная муха. А
пока змея ждет судного дня и грезит о будущем. Не знаю, может,
все будет и по-другому, порождения ночи -- пред ваши очи.
Клетку заполняла змея. Не было ни головы, ни хвоста, лишь
волна черноты катилась от одного края клетки к другому, не
оставляя места ничему другому, кроме своего чудовищного
колыхания. И только единорог видел свернувшегося в середине
клетки мрачного боа, быть может, лелеявшего мысль о собственном
судном дне над "Полночным карнавалом". Но в тени змеи очертания
его были призрачны и неясны.
Некто весьма деревенского вида воздел руку и потребовал у
Ракха ответа:
-- Если эта большая змея в самом деле обвивает мир, то как
же вы можете уместить ее часть в этой клетке? И если,
вытянувшись, она расплещет моря, то почему она не разорвет ваш
"карнавал" как нитку бус?
Раздался одобрительный ропот, самые осторожные попятились
от клетки.
-- Рад, что ты спросил меня об этом, друг, -- немедленно
подхватил Ракх. -- Понимаешь, Змея Мид-гарда обитает в ином
пространстве, в другом измерении. Поэтому обычно она невидима,
но если затащить ее в наш мир, как сделал когда-то Тор, она
станет видна как молния, которая тоже прилетает к нам неведомо
откуда, где она выглядит совсем по-другому. Конечно, она могла
бы разозлиться, если б узнала, что кусок ее пуза ежедневно и по
воскресеньям выставлен на обозрение у Мамаши Фортуны в
"Полночном карнавале". Но у нее есть заботы посерьезней, чем
размышлять о своем пупочке, вот мы и пользуемся ее
благоволением. -- Он раскатал последнее слово, как кухарка
тесто, и слушатели осторожно засмеялись.
-- Магия сходства, -- сказала Она, -- старуха не может
ничего сотворить...
-- Пли изменить, -- добавил волшебник. -- Суть ее жалкого
мастерства -- умение выдавать одно за другое. И даже эти трюки
не удались бы ей, если бы не верящие во что угодно глупцы и
простаки. Она не сумеет превратить сливки в масло, но придаст
льву внешность мантикора в глазах, желающих его видеть, в
глазах, которые примут, настоящего мантикора за льва, дракона
за ящера, а Змею Мидгарда за землетрясение. И единорога -- за
белую кобылу.
Она прекратила свое отчаянное медленное кружение по
клетке, вдруг осознав, что волшебник понимает ее речь. Он
улыбнулся, и Она увидела, что его лицо, на котором не было
следов ни времени, ни мудрости, ни горя, пугающе юно для
взрослого мужчины. -- Я знаю вас, -- сказал он.
Разделявшие их прутья злобно перешептывались между собой.
Ракх вел толпу к внутренним клеткам. Она спросила: -- Кто ты?
-- Меня зовут Шмендрик Маг, -- ответил он. -- Вы не
слыхали обо мне?
Она хотела было сказать, что едва ли должна знать каждого
волшебника, но что-то сильное и печальное в его голосе удержало
се. Волшебник сказал:
-- Я развлекаю собравшихся на представление. Немного
магии, немного ловкости рук: цветы -- во флажки, а флажки -- в
рыбок, да разная болтовня и намеки на те серьезные чудеса,
которые могу творить, если пожелаю. Не очень-то трудная работа.
Было и хуже, будет и лучше. Еще не конец.
Но от звука его голоса ей показалось, что Она заточена
навеки, и Она вновь засновала по клетке, стараясь не
поддаваться ужасу заточения. Ракх стоял перед клеткой, в
которой не было ничего, кроме маленького коричневого паучка,
прявшего меж прутьями свою скромную паутину.
-- Арахна Лидийская, -- сообщил он толпе. -- Даю гарантию,
лучшая ткачиха в мире, судьба ее тому подтверждение. Она имела
несчастье победить в состязании ткачих саму богиню Афину. Афина
очень обиделась, и теперь Арахна в обличье паука по особому
договору творит лишь для "Полночного карнавала Мамаши Фортуны".
Уток из огня, из снега основа, ну, а узор неизменно новый.
Арахна.
Висящая на прутьях клетки паутина была очень проста и
почти бесцветна, лишь изредка она радужно отсвечивала, когда
паук пошевеливал ее, прокладывая нить. Но он сновал туда-сюда,
