ты должен знать и то, что, когда работа была закончена, Хаггард
отказался заплатить ведьме. Волшебник кивнул.
-- Да, и она прокляла его за жадность, то есть прокляла
замок, я хотел сказать. Но какое отношение это имеет к
Хагсгейту? Город ведь не причинил ведьме зла?
-- Нет, -- ответил Дринн. --Но он не сделал ей ничего
хорошего. Она не могла разрушить замок или не хотела, так как
считала себя художественной натурой и хвастала, что ее работа
на много лет опережает свое время. Так или иначе, она пришла к
старейшинам Хагсгейта и потребовала, чтобы они заставили
Хаггарда заплатить ей, что причитается. "Посмотрите на меня и
представьте себя на моем месте, -- скрипела она. -- Это же
проверка и города и короля. Господин, надувающий старую
уродливую ведьму, будет надувать и свой народ. Остановите же
его, пока вы можете, пока вы еще не привыкли к нему". Дринн
отхлебнул вина и задумчиво наполнил стакан Шмендрика еще раз.
-- Хаггард не уделил ей денег, -- продолжал он, -- а Хагсгейт,
увы, не уделил ей внимания. Ее вежливо направили к
соответствующим должностным лицам, после чего она впала в
ярость и завизжала, что, желая совсем не иметь врагов, мы сразу
приобрели двух. -- Он остановился, прикрыв глаза тонкими
веками, такими тонкими, что Молли подумала, что он, должно
быть, видит сквозь них как птица. С закрытыми глазами он
произнес: -- Вот тогда-то она и прокляла замок Хаггарда, а
заодно и наш город. Так его жадность погубила всех нас.
В наступившем молчании голос Молли Отравы ударил, как
молот по наковальне, -- будто она снова ставила на место
бедного Капитана Калли.
-- Вина Хаггарда меньше вашей, -- дразнила она народ
Хагсгейта. -- Он воровал один, а вы вместе. Вы нажили беду
собственной алчностью, а не жадностью Короля.
Дринн открыл глаза и сердито посмотрел на нес. -- Мы
ничего не заработали, -- запротестовал он. -- Ведьма просила о
помощи наших родителей и дедов, и, уверен, по-своему, они, как
и Хаггард, были правы. Мы бы решили совсем иначе.
Все, кто был помоложе, недовольно уставились на более
старших. Один из них хрипло и мяукающе произнес:
-- Вы решили бы все точно так же. Тогда был урожай,
который надо было собрать, и хозяйство, за которым надо было
следить... Как и сейчас... Был Хаггард, с которым надо было
жить, как надо и сейчас. Мы прекрасно знаем, как поступили бы
вы, -- ведь вы наши дети.
Дринн взглядом заставил его сесть на место, в толпе
негодующе заворчали, но волшебник утихомирил всех одним
вопросом:
-- В чем же заключалось проклятие? Имело ли оно
какое-нибудь отношение к Красному Быку?
Как только имя Быка холодно прозвенело в освещенной
комнате, Молли вдруг захлестнуло чувство одиночества. Не
задумываясь, она задала вопрос, не имевший никакого отношения к
делу: -- А видал ли кто-нибудь из вас единорога? Вот тогда-то
она поняла две вещи: разницу между молчанием и полным молчанием
и то, что она правильно сделала, задав этот вопрос. Хагсгейцы
пытались сохранить бесстрастное выражение лица. Дринн осторожно
сказал: -- Мы никогда не видим Быка и не говорим о нем. Все,
что имеет к .нему отношение, нас не касается. А вот единорогов
-- нет. И никогда не было. -- Он опять налил вина. -- Я повторю
вам слова проклятья, -- сказал он и, сложив руки перед собой,
начал нараспев:
Разделите вы, Хаггарда рабы,
Взлет и паденье его судьбы,
Вы будете богаты вам на горе,
Покуда башни не обрушит море.
Замок будет сокрушен Тем,
кто в Хагсгейте рожден.
Несколько голосов присоединились к голосу Дринна, повторяя
слова старинного проклятья. Они были печальны и доносились
откуда-то издалека, словно раздавались не в комнате, а вились
где-то над трубой гостиницы, беспомощные, как сухие листья.
"Что это на их лицах? -- думала Молли. -- Кажется, я
знаю". Волшебник молча сидел возле нее, его длинные пальцы
играли бокалом.
-- Когда эти слова были произнесены впервые, -- продолжал
Дринн, -- Хаггарда еще не было в стране, и все вокруг было
свежим и цвело, все, кроме Хагсгейта. Хагсгейт был тогда таким,
какой стала теперь вся эта страна: нищим, голым городом, в
котором люди клали на крышу большие камни, .чтобы ветер не
сдувал солому. -- Он горько улыбнулся, посмотрев на пожилых. --
Урожай... хозяйство! Растили капусту, брюкву, мелкую картошку,
и во всем Хагсгейте была всего одна усталая корова. Странники
считали, что город прокляла какая-то мстительная ведьма.
Молли чувствовала, как Она ходит по улице, то удаляется,
то возвращается, беспокойная, как колеблющиеся тени факелов на
стене. Молли хотела выбежать к ней, но вместо того спокойно
спросила: -- Ну, а потом, когда проклятие свершилось? Дринн
ответил:
-- С этого момента мы не видали ничего, кроме щедрости.
Наша суровая земля стала такой доброй, что сады и огороды
вырастали на ней сами по себе -- их не надо было ни сажать, ни
поливать. Наши стада множились; наши ремесленники однажды
проснулись мастерами; воздух, которым мы дышим, и вода, которую
мы пьем, сохраняют нас от болезней. Все печали минуют нас -- и
это в то время, когда все вокруг стало пеплом в руках Хаггарда.
Пятьдесят лет процветаем только мы и он. Как будто прокляты все
остальные.
-- "Взлет и паденье его судьбы", -- пробормотал Шмендрик.
-- Так, так. -- Он выпил еще стакан черного вина и рассмеялся.
-- А старый Хаггард все правит и будет править, пока море не
хлынет на сушу. Вы и не знаете, что такое настоящее проклятье.
Послушайте-ка мою историю. -- Его глаза вдруг наполнились
слезами. -- Начнем с того, что моя мать не любила меня. Она
притворялась, а я знал...
Дринн прервал его, и только тогда Молли поняла, что было
странным в хагсгейтцах. Они были хорошо и тепло одеты, но их
лица были лицами бедняков, промерзших до костей и слишком
голодных, чтобы есть. Дринн произнес:
-- "Замок будет сокрушен тем, кто в Хагсгейте рожден". Как
мы можем наслаждаться своим богатством, если знаем, что оно
окончится и причиной тому будет один из нас. С каждым днем мы
все богаче и все ближе к гибели. Волшебник, пятьдесят лет мы
жили, избегая привязанностей, порвали со всеми привычками... Мы
готовились к приходу моря. Ни минуты радости не дало нам ни
богатство, ни что-нибудь другое -- ведь счастье -- это тоже
нечто, что можно потерять. Пожалейте Хагсгейт, путники, ведь во
веем жалком мире нет города несчастнее.
-- Погибли, погибли, погибли, -- причитали горожане. --
Горе, горе нам.
Молли Отрава молча взирала на них, а Шмендрик почтительно
сказал:
-- Вот это доброе проклятие, вот это профессиональная
работа. Я всегда говорю: если тебе что-нибудь нужно, иди к
профессионалу. В конце концов это опправдает себя.
Дринн нахмурился, и Молли толкнула Шмендрика в бок. Тот
заморгал:
-- Ой! Ну, что вы хотите! Должен предупредить, я не
слишком искусный маг, однако если бы я мог, то с радостью снял
бы с вас это проклятье.
--Я и не думаю, что ты большой чародей, -- отвечал Дринн,
-- но и такой, как ты есть, ты поможешь не больше, чем самый
искусный из вас. Оставим проклятье в покое. Если кто-нибудь его
и снимет, может, мы и не станем бедней, но уж богатеть
перестанем, а это столь же плохо. Нет, наше настоящее дело --
не дать замку Хаггарда обрушиться в морс, а раз герой, который
разрушит замок, должен быть родом из Хагсгейта, наша задача
вполне выполнима. Поэтому-то мы и не позволяем селиться у нас
чужеземцам. Мы отгоняем их, если нужно -- силой, но чаще --
обманом. Мрачные сказки про Хагсгейт, о которых ты говорил...
выдумали мы сами и следим за тем, чтобы их знали повсюду и
чтобы к нам никто не приходил. -- Тут на его впалых щеках
появилась гордая улыбка. Шмендрик, оперевшись подбородком о
костяшки пальцев, с вялой улыбкой смотрел на Дринна.
-- А как же ваши собственные дети? -- спросил он. -- Ведь
кто-нибудь из них, когда вырастет, может выполнить проклятье?
-- Он посмотрел вокруг, сонно изучая уставившиеся на него
морщинистые лица. -- Надо подумать, есть ли в этом городе
молодежь. Когда в Хагсгейте кладут детей спать?
Все молчали. Молли слышала, как стучит кровь в ушах
хагсгейтцев, видела, как она затмевает их глаза, как волнами по
коже пробегает дрожь. Потом Дринн сказал:
-- У нас нет детей. Нет с того самого дня, когда на нас
пало проклятье. -- Он покашлял в кулак и добавил: -- Наиболее
очевидный способ одурачить ведьму.
Шмендрик откинул голову назад и беззвучно рассмеялся, так,
что дрогнули огни факелов. Молли поняла -- волшебник был
совершенно пьян.
Рот Дринна исчез, а глаза стали потрескавшимся фарфором:
-- Я не вижу в нашем положении никаких причин для смеха,
-- тихо сказал он. -- Совершенно никаких. -- Никаких, --
пробулькал Шмендрик и, расплескивая вино, склонился над столом.
-- Никаких, простите, никаких, совершенно никаких. -- Под злыми
взглядами двух сотен глаз он попытался взять себя в руки и
серьезно ответил Дринну: -- Тогда может показаться, что у вас
совсем нет забот. По крайней мере, серьезно тревожащих вас. --
Легкий смешок вырвался из его рта, как пар из чайника.
-- Да, так может показаться, -- Дринн наклонился вперед и
двумя пальцами тронул Шмендрика за запястье. -- Но я еще не
сказал всего. Двадцать один год назад в Хагсгейте родился
ребенок. Чей он был, мы так и не узнали. Я сам нашел его как-то
ночью на рыночной площади. Он молча лежал на колоде мясника.
Шел снег, но его тесно окружили бродячие кошки, и ему было
тепло и уютно. Кошки мурлыкали, и голоса их были полны знания.
Я долго стоял у колыбели, размышляя, почему идет снег и,
мурлыкая, пророчествуют кошки. -- Он остановился, и Молли
Отрава нетерпеливо сказала:
-- Конечно, вы взяли ребенка домой и воспитали как своего
собственного? Дринн положил руки ладонями кверху. -- Я прогнал
кошек, -- ответил он, -- и в одиночестве отправился домой. --
Лицо Молли стало белым как туман. Дринн слегка поежился. -- Я
понимаю, когда рождается герой... -- продолжал он. -- Знамения,
предзнаменования, змеи в детской... Если бы не кошки, я,
наверно, попытался бы позаботиться о ребенке, но они сделали
все таким ясным, как в мифах. Что я должен был делать, -- все
понимая, приютить гибель Хагсгейта? -- Губа его дрогнула, будто
в нее вонзился крючок. -- Как часто бывает, я ошибся, но к
лучшему. Когда на рассвете я вернулся, ребенок исчез. --
Шмендрик чертил что-то пальцем в лужице вина и, возможно,
ничего не слышал. Дринн продолжал: -- Естественно, ребенка с
рыночной площади никто никогда не признал своим. Обыскав все
дома от подвала до голубятни, мы так и не нашли его. Я мог
подумать, что ребенка унесли волки или что мне все это
приснилось, и кошки тоже, но именно на следующий день в город
въехал герольд Короля Хаггарда, приказавший нам возрадоваться.
После тридцати лет ожидания король наконец обрел сына. -- Дринн
отвернулся, чтобы не видеть лица Молли. -- Совершенно случайно
наш найденыш оказался мальчишкой.
Шмендрик лизнул кончик пальца и поднял глаза. -- Лир, --
сказал он задумчиво. -- Принц Лир. Но нельзя ли было как-нибудь
иначе объяснить его появление? -- Едва ли, -- фыркнул Дринн. --
Женщине, согласной выйти замуж за Хаггарда, отказал бы сам
Хаггард. Он сочинил сказку, будто мальчишка -- его племянник,
которого он благородно усыновил после смерти родителей. Но у
Хаггарда нет ни родственников, ни семьи. Некоторые говорят, что
