притягивая взоры зрителей - и единорога тоже -- все больше и
больше, пока не начинало казаться, что они смотрят в
глубочайшие пропасти мира, мрачные, безжалостные расщелины, и
лишь паутинка Арахны удерживает мир в целости. Вздохнув, Она
освободилась от чар и увидела настоящую паутину которая была
очень проста и почти бесцветна.
-- Тут не так, как в других клетках,-- сказала Она.
-- Не так, -- недовольно согласился Шмендрик. -- Но Мамаша
Фортуна здесь ни при чем. Дело в том, что паучиха верит. Она
видит все эти хитросплетения и принимает их за свою работу. Эта
вера-то и создает здесь все отличие от обычной магии Мамаши
Фортуны. Перестань эта кучка остряков удивляться, и от всего ее
колдовства остался бы только паучий плач. А его-то никто не
услышит.
Она не хотела вновь смотреть в паутину. А глянув мельком
на ближнюю к ней клетку, вдруг почувствовала, как окаменело ее
сердце. Там на дубовом насесте восседало существо с телом
большой бронзовой птицы и лицом ведьмы, таким же напряженным и
смертоносным, как и стискивающие дерево когти. У нее были
лохматые медвежьи уши, а по чешуйчатым плечам, цепляясь за
светлые клинки перьев, ниспадали похожие на лунный свет волосы,
густые и молодые, они обрамляли омерзительное человеческое
лицо. Она сверкала, но при взгляде на нее казалось, что, сияя,
она поглощает нисходящий с неба свет. Тогда Она тихо сказала:
-- Вот она -- настоящая. Это гарпия Келено. Шмендрик
побледнел как овсяная мука. -- Старуха поймала ее случайно, --
зашептал он, -- во сне, как и вас. Но это к несчастью, и обе
они это знают. Искусства Мамаши Фортуны едва хватает, чтобы
держать чудовище в заточении, но одно ее присутствие так
ослабляет все чары Мамаши Фортуны, что скоро у нее не останется
сил даже испечь яйцо. Не следовало бы ей связываться с
настоящей гарпией и настоящим единорогом. Правда ослабляет ее
колдовство, но Мамаша Фортуна все пытается заставить ее служить
себе. Однако на этот раз...
-- Верите или нет, сестра радуги, -- раздался неприятный
голос Ракха, обращенный к потрясенным посетителям. -- Ее имя
значит "темная", та, чьи крылья затмевают небосвод перед бурей.
Она и две ее милые сестрички заморили голодом короля Финея --
перехватывали его пищу и гадили в нее. Однако сыны Борея
заставили их прекратить это, не так-ли, моя красотка? -- Гарпия
не издала ни звука, а Ракх усмехнулся, как усмехнулась бы сама
клетка.-- Она сопротивлялась сильнее всех остальных, вместе
взятых. Это было все равно, что пытаться связать одним волоском
весь ад, но у Мамаши Фортуны хватает сил даже для этого.
Порождения ночи -- пред ваши очи. Полли, хочешь крекер?
В толпе раздались сдавленные смешки. Когти гарпии стиснули
насест, и дерево скрипнуло.
-- Вам надо быть на свободе, прежде чем она вырвется из
клетки, -- сказал волшебник единорогу. -- Она не должна застать
вас здесь.
-- Я не осмеливаюсь прикоснуться к железу, -- ответила
Она. -- Я могла бы открыть замок рогом, но чтобы дотянуться...
Нет, сама я не выберусь из клетки. -- Она дрожала от ужаса
перед гарпией, но голос ее был вполне спокоен.
Маг Шмендрик стал на несколько дюймов выше, чем это
казалось возможным.
-- Не бойтесь ничего, -- величественно начал он. --
Несмотря на мое ремесло у меня чувствительное сердце...
Его прервал приход Ракха и его спутников, уже не
хихикавших, как возле мантикора. Волшебник пустился прочь,
нашептывая: "Не бойтесь, Шмендрик с вами. Ничего не делайте без
меня!" Его голос доносился до единорога так тихо и так одиноко,
что Она даже не была уверена, слышала ли Она его или
почувствовала слабое прикосновение.
Темнело. Толпа стояла перед ее клеткой, глядя на нее со
странной застенчивостью. Ракх сказал: -- Единорог, -- и
отступил в сторону. Она слышала, как стучат сердца, замирает
дыхание, видела, как слезы наполняют глаза, но никто не
произнес ни слова. По печали, растерянности и нежности на их
лицах Она поняла -- они узнали ее, и принимала поклонение как
должное. Она вспомнила прабабушку охотника и попробовала
представить себе, каково это -- быть старым и плакать.
-- Большинство представлений, -- через некоторое время
сказал Ракх, -- на этом бы и закончилось: что еще можно
показать после настоящего единорога? Но в "Полночном карнавале
Мамаши Фортуны" есть еще одна тайна -- демон, что
разрушительнее дракона, чудовищнее мантикора, ужаснее гарпии и,
вне сомнения, понятнее единорога. -- Он взмахнул рукой в
сторону последнего фургона, и черный занавес заколыхался и стал
раздвигаться, хотя никто не касался его.
-- Воззрите на нее! -- крикнул Ракх. -- Воззрите на
последнее диво, самое последнее! Воззрите на Элли!
Внутри клетки было темнее, чем снаружи, и, казалось, сам
холод как живой шевелится за прутьями. Что-то дрогнуло, и Она
увидела Элли, старую, худую оборванную женщину, скрючившуюся в
клетке у огня которого не было. Она казалась настолько хрупкой.
что вес темноты сокрушил бы это изможденное тело, и такой
беспомощной и одинокой, что посетителям следовало бы рвануться
на помощь и освободить ее. Вместо этого они молчаливо
попятились, словно Элли подбиралась к ним. Но она даже не
смотрела на них. Она сидела в темноте и наскрипывала под нос
песню, подобно тому, как скрипит пила, впиваясь в дерево, и как
скрипит дерево, готовящееся упасть:
То что украли -- вернется домой,
Сжатая вырастет рожь,
Мертвый -- в другом, по-иному -- живой,
Прошлого не вернешь.
-- Ну как, не очень-то сильна на вид? -- спросил Ракх. --
Но ни один герой не может противостоять ей, ни один бог не
поборет ее, и никакое волшебство не оградит от нее, ведь она не
пленница. Мы показываем ее, а она тем временем ходит среди вас
и берет свое. Элли -- это старость.
Холод клетки тянулся к единорогу, и там, где он прикасался
к ней. Она никла и слабела. Она чувствовала, как съеживается и
покрывается морщинами ее кожа, как покидает ее красота.
Уродство свисало с ее гривы, пригибало голову, вырывало волосы
из хвоста, гнездилось в ее теле, пожирало шкуру и томило ум
воспоминанием о том, как хороша она была когда-то. Где-то
поблизости гарпия издала низкий энергичный звук, но, спасаясь
от последнего страшного демона, Она укрылась бы и под сенью
этих бронзовых крыл. Песнь Элли пилила ее сердце.
В море рожденный на суше умрет,
Глину, как хочешь, мнешь,
Подарок и руки и душу сожжет --
Прошлого не вернешь.
Представление было закончено. Люди, крадучись, расходились
не поодиночке, а парами, большими и маленькими группами, крепко
держа за руки незнакомцев, поминутно оглядываясь, не идет ли по
пятам Элли. Ракх грустно предложил:
-- Не желают ли джентльмены задержаться и выслушать
историю о сатире? -- и, подвывая, кисло расхохотался в их
удаляющиеся спины. -- Порождения ночи -- пред ваши очи!
Они шли мимо клетки единорога, смех Ракха подгонял их, а
Элли все пела.
Это же иллюзия, сказала Она себе. Это -- иллюзия, и,
подняв отягощенную смертью голову, вгляделась в темноту
последней клетки, ища взглядом не Старость, а Мамашу Фортуну,
потягивающуюся, хихикающую, с неестественной легкостью
спускающуюся на землю, И она поняла, что не стала уродливей и
смертней ни на волосок, но все же прекрасной почувствовать она
себя нс могла. Может быть, это тоже иллюзия, устало подумала
она,
-- Я просто наслаждалась, -- проговорила Мамаша Фортуна,
-- как всегда. Подозреваю, что я просто создана для сцены.
-- Лучше б ты держала покрепче эту проклятую гарпию, --
отозвался Ракх. -- Я чувствовал, что она вот-вот освободится.
Будто я был связывающей ее веревкой, а она развязывала меня. --
Он поежился и понизил голос. -- Отделайся от нее, -- хрипло
произнес он, -- отделайся, пока она не разорвала нас в клочья.
Она только об этом и думает. Я все время чувствую это.
-- Молчи, глупец, -- голос ведьмы был свиреп от страха. --
Если она вырвется, я смогу превратить ее в ветер, в снег, в
семь нот. Но я хочу держать ее при себе. Ведь никакая другая
ведьма на свете не умеет и не сумеет этого. И я буду держать
ее, даже если мне придется для этого каждый день кормить ее
твоей печенью.
-- Прекрасно, -- ответил Ракх и слегка отодвинулся от нее.
-- Ну, а если она потребует твою? Что ты будешь делать тогда?
-- Буду продолжать кормить ее твоей, -- заявила Мамаша
Фортуна. -- Она не почувствует разницы. Гарпии не слишком умны.
Старуха одинокой тенью скользила в лунном свете от клетки
к клетке, гремя замками и проверяя свои чары, как хозяйка
ощупывает арбузы на рынке. Когда она подошла к клетке гарпии,
чудовище издало вопль, пронзительный как стрела, и ужасающе
расправило свои великолепные крылья. Единорогу показалось, что
прутья решетки начали извиваться и опадать дождем, но Мамаша
Фортуна хрустнула тонкими пальцами, и прутья вновь стали
железом, а гарпия, выжидая, замерла на насесте.
-- Не сейчас, -- сказала ведьма, -- еще не сейчас. -- Они
смотрели друг на друга одинаковыми глазами. Мамаша Фортуна
сказала: -- Ты моя. Ты моя, даже если убьешь меня. -- Гарпия не
шевельнулась, но тучка затмила луну. -- Не сейчас, -- повторила
Мамаша Фортуна и повернулась к клетке единорога. -- Ну, --
сказала она сладким дымным голосом. -- Я все-таки напугала
тебя, не правда ли? -- Она рассмеялась, и смех ее был похож на
шорох змеи в тростниках, и подобралась поближе. -- Что бы ни
говорил твой приятель волшебник, -- продолжала она, -- хоть
немного мастерства у меня должно быть. Для того, чтобы ты
показалась себе старой и отвратительной, требуется, скажу вам,
некоторое искусство. И неужели грошовым заклятьем можно держать
в плену Темную. Никто до меня... Она ответила:
-- Не хвастай, старуха. В этой клетке -- твоя смерть, и
она слушает тебя.
-- Да, -- спокойно ответила Мамаша Фортуна, -- но я, по
крайней мере, знаю, где она. А вот ты бродила по дороге в
поисках своей смерти. -- Она опять рассмеялась. -- Но где она,
я знаю тоже. Но я не дам тебе встретиться с ней, и ты должна
поблагодарить меня за это.
Забыв все, Она прижалась к прутьям. Они причиняли. ей
боль, но Она не отступала.
-- Где Красный Бык? -- спросила Она. -- Где мне найти его?
Мамаша Фортуна подошла к клетке вплотную. -- Красный Бык
короля Хаггарда, -- пробормотала она, -- значит, ты его знаешь.
-- Блеснули два ее зуба. -- Ты моя, -- сказала она, -- он тебя
не получит.
Тогда Она покачала головой и мягко ответила: -- Тебе лучше
знать. Освободи, пока не поздно, освободи гарпию и меня.
Занимайся своими тенями, если хочешь, но освободи нас.
В стоячей воде ведьминых глаз что-то полыхнуло так, что
несколько ночных мотыльков отвлеклись от своей прогулки,
ринулись на свет и белыми хлопьями пепла упали на землю.
-- Скорей я оставлю свое дело, -- осклабилась она. --
Волочиться сквозь вечность с моими доморощенными пугалами -- об
этом я мечтала, когда была молода и зла. Ты думаешь, я выбрала
эту убогую магию, порождение глупости, потому что никогда не
знала настоящей? Я вожусь с собаками и обезьянами потому, что
не смею коснуться травы, но я понимаю разницу. И теперь ты
просишь меня отказаться от вас, от присутствия вашей силы. Я
сказал Ракху, что, если потребуется, стану кормить гарпию его
печенью, и я это сделаю. А чтобы удержать тебя, я бы взяла
твоего дружка Шмендрика и... -- тут она в ярости забормотала
какую-то чепуху и наконец замолкла.
