оскорбительно густой и глубокой, что в сравнении с ними и луна
представлялась сделанной из белесого маргарина - при том, что гладкая кожа
его отливала болезненной оливковой зеленью. С головы до ног в зеленом - от
драгоценной накидки до чулок - широкий зеленый пояс, зеленые туфли - и
Фаррелл подумал ни к селу ни к городу: {Конечно, раз она ухитрилась
вызвать его оттуда, где он пребывал, так уж приодеть его ей и вовсе раз
плюнуть.} Эйффи улыбалась, обеими руками крепко держась за предплечье
юноши.
Леди Хризеида негромко сказала:
- Он не из наших, я этого мальчика никогда здесь не видела.
Желтоволосый юноша шептал Эйффи что-то, от чего она прыскала и
терлась своим плечом о его. Чем-то они странно походили на брата с сестрой
- они вполне могли сговариваться о том, как сыграть некую шутку над
толпившимися в гостиной пузатыми дядьями и тетками. Эйффи никак не
удавалось стереть улыбку с лица.
- Королевство Под Горой, - высказала предположение Джулия. - Они тут
все время вертятся.
Музыканты заиграли "Павану для Госпожи Ноуллз" Каттинга, Никлас
Боннер склонился перед Эйффи движением, напомнившим Фарреллу упругий изгиб
язычка пламени. Эйффи снова прыснула и присела в реверансе, сразу обретя
сходство с аистом, опускающимся на печную трубу.
Леди Хризеида скользнула прочь, чтобы прихватить свой барабан и
присоединиться к музыкантам; Джулия, придвинувшись ближе к Фарреллу,
стиснула его руку. Никлас Боннер танцевал с Эйффи, как танцует пламя,
становящееся и гуще, и ярче, по мере того, как оно проникает в полено. И
при всей серьезности и чинности его танца, Фаррелл чувствовал, как в
каждом его движении пощелкивает едва сдерживаемый чарующий, обжигающий
смех, как он упоенно играет под торжественным облаченьем паваны. И еще он
слышал безумную благодарность и хрипловатый голос, который произносил под
деревьями приветствие, обращенное к себе самому: {"Руки, ноги, чувства,
фантазии, страхи ..."}
- Он не из Калифорнии, - сказал Фаррелл. - Можешь мне поверить.
Повернувшись к Джулии, он увидел, что лицо ее приобрело оттенок льда,
намерзшего на городской асфальт. Фаррелл, подняв руку, в которую она
вцепилась, коснулся ее щеки и почувствовал, что она сжимает челюсти,
тщетно пытаясь не позволить зубам колотиться друг о друга.
- Джевел, - сказал Фаррелл, но она не ответила.
Павана окончилась, Никлас Боннер, в подражание прочим танцующим,
присел перед музыкантами в глубоком поклоне, но Эйффи, как и прежде,
сохранила надменность осанки и даже потянула Никласа Боннера за руку,
заставляя его распрямиться. Потом она вдруг отпустила его и направилась
прямиком к помосту, у которого стояли Фаррелл и Джулия. Никлас Боннер
последовал за ней поступью, в которой продолжала переливаться павана - он
все еще безмятежно танцевал сам с собой. Дойдя до Фаррелла, Эйффи
остановилась и улыбнулась ему, откинув волосы с блестящего лба.
- Знаете, то, что вы делаете, это просто фантастика, - сказала она, -
мне до сих пор не представилось случая сказать вам об этом. Вы
фантастический музыкант.
Ничего не ответив, Фаррелл поклонился. Нос у нее был костистый, он
мог принадлежать женщине, куда более старой; рот - плоский и мускулистый;
подбородок резкостью очертаний смахивал на выставленный вперед локоть; на
загорелой коже виднелись дырочки и уплотнения, оставленные угрями. Но
глаза были зелеными, голубыми и серыми сразу, зрачки почти неприметно
переходили в райки, так что заглянувшего в них Фаррелла охватило чувство,
какое испытываешь, когда под вечер лежишь на спине и следишь за плывущими
по небу облаками. Полные посередке веки изгибались, резко сужаясь к краям
и придавая глазам форму наконечников копий или украшающих гобелены ромбов.
- Как вас зовут? - спросила она. - Вы профессионал? Я хочу сказать,
вы играете где-нибудь? Да, а вот это мой друг, Ник Боннер.
Джулию она словно бы не замечала.
Никого, столь же прекрасного, как Никлас Боннер, Фарреллу до сей поры
видеть не приходилось. Пожалуй, ближайшим из известных ему подобий такой
красоты обладала хранящаяся в Нью-Йоркской художественной галерее побитая
каменная голова, скульптурный фрагмент величиною в кулак, предположительно
представляющий собой изваянный на севере Индии портрет Александра
Великого; улыбка его когда-то проникла прямиком Фарреллу в мозг, как
проникала сейчас улыбка Никласа Боннера. И хотя лицо изваяния было
ободрано и покрыто пятнами, тогда как кожа Никласа Боннера обладала
совершенством, присущим воде; хотя ком плотных серых завитков на голове
изваяния выглядел бы рядом с абсурдно пышной золотистой гривой юноши
окаменевшим колтуном; - изваяние все же могло бы послужить образцом при
сотворении этих высоких и полных ланит, дремотного рта с намеком на легкий
подъем одного его уголка и общего выражения спокойного знания, столь
чувственного, что словно бы уже почти и бесполого. Только каменные глаза
казались более человеческими. На лице Никласа Боннера светились глаза
цвета шампанского, цвета молнии и встретиться с ним взглядом было все
равно, что увидеть сквозь открытое в лето окно древнюю пустоту черной
дыры. С неожиданным и нелепым сочувствием Фаррелл подумал: {Вероятно, он
просто ничего не может сделать со своими глазами.} Беспечным, счастливым
голосом воспитанного юноши Никлас Боннер сказал:
- Великая радость для меня - встретиться с вами, мой лорд.
{Знает ли он, что я его видел?} Сердце Фаррелла болезненно
запиналось, он не мог заставить себя заглянуть в эти глаза еще раз.
- Я бедный скитающийся музыкант, не более, - обращаясь к Эйффи,
сказал он, - играющий ночами то там, то тут, но нигде по две ночи кряду.
Никлас Боннер улыбнулся луне, все еще продолжая переступать с ноги на
ногу, ибо он так и не расстался с паваной. {Что же, если б я не танцевал
так долго, как, сколько я понимаю, не танцевал он...} Фаррелл ласково сжал
ладонь Джулии и подмигнул ей.
Зубы у Эйффи оказались мелкие и острые - рыбьи зубы. Изобразив на
лице чопорность, она опустила глаза и на языке Лиги сказала, уставясь на
их соединенные ладони:
- Сэр трубадур, я прозываюсь Эйффи Шотландская, или инако Эйффи из
Северных Стран, и сей ночью душа моя всецело отдана танцам. Откройте же
мне, не таясь, ваше имя и звание, кое вы носите в вашей стране, а после
того явите мне доброту и потанцуйте со мной немного. Я - Эйффи.
- Госпожа моя, существует некий завет, - начал объяснять Фаррелл, но
она сразу же перебила его:
- О нет, что для Эйффи сии незначащие запреты? Поверьте, открыв мне
свое имя, вы не навлечете на себя никоей беды, но одно только великое
благо, - и она медленно провела кончиком бледного языка по чуть
потрескавшимся губам.
Ладонь Джулии сжала Фарреллову и он вспомнил не только ее яростное
предупреждение: "Имена здесь кое-что значат", но и слова Сарацина Хамида:
"Вы даже богам не позволите вызнать ваше настоящее имя". Повинуясь
странному и не очень внятному побуждению, он осторожно сказал:
- Увы, завет сей наложен всесильным императором-магом Пресвитером
Иоанном и кто решится отринуть подобное табу? И потому молю вас, более не
просите меня, ибо я могу поддаться обаянию вашей красы и навлечь на себя
злую судьбу, - в детстве, играя в футбол в переулках и на спортивных
площадках, Фаррелл славился умением на бегу обводить защитников.
Если имя Пресвитера Иоанна и вызвало какую-либо реакцию, Фаррелл не
смог ее распознать. Никлас Боннер, не скрываясь, расхохотался - {слушай
этот смех достаточно часто, и какая-нибудь чертова штука в тебе
разобьется, может быть, и не сердце, но что-то сломается обязательно} - а
Эйффи пошла пятнами, наподобие листьев сумаха. Тем временем леди Хризеида
уже начала легко постукивать по барабану, и Эйффи взяла Фаррелла за
свободную руку.
- Ну что ж, потанцевать мы во всяком случае можем, - сказала она.
Маленькая ее ладонь оказалась горячей, жесткой и липковатой, с тесно
сидящими длинными пальцами.
Она продолжала:
- Сейчас заиграют "Гальярду Маркграфа". Вам известны ее фигуры?
- Полагаю, да, - ответил Фаррелл.
Пообок Никлас Боннер склонился перед Джулией, предлагая ей руку. Она
приняла приглашение спокойно, не выказав страха и не оглянувшись на
Фаррелла, ушедшего следом за Эйффи. Никлас Боннер, впрочем, оглянулся, и
ангельский рот его дернулся, будто хвост охотящейся кошки.
Танец с Эйффи не представлял собой переживания ни сколько нибудь
пугающего, ни особо волнующего. Танцевала она старательно и искусно,
исполняя ruades и порхающие переходы и высоко взлетая в greves без запинок
и вариаций, легко приноравливая свои шаги к гораздо менее уверенной
поступи Фаррелла. Но ее недолговечный интерес к нему, казалось, угас
полностью: она не заговаривала с ним, не улыбалась, а если и производила
еще какие-либо фокусы со своим языком, то, надо полагать, лишь когда
Фаррелл старался высмотреть Никласа Боннера с Джулией, завидуя, даже при
том ужасе, который внушал ему юноша, окружавшей того атмосфере
всепоглощающего счастья. Улучив минуту, Фаррелл сказал Эйффи:
- Кстати о Пресвитере Иоанне. Он просил передать вам привет.
Эйффи сморгнула, неуверенно глядя на него, - отроковица с выступающим
вперед подбородком, почти трогательная полным отсутствием в ней угрозы и
тайны, ради которых она готова была поставить на дыбы преисподнюю. И лишь
при последних звуках гальярды она вдруг буйно взвихрилась, отлетая от него
неровными неистовыми шажками, унесшими ее до самого помоста - Фаррелл
отстал на три споткающихся шага - и затем, кружась, вернулась к нему,
закончив движение высоким подскоком похожим на яростный вскрик и
реверансом, полным столь ослепительного презрения, что Фаррелл замер,
чувствуя себя так, словно в изгибе ее руки таилась насмешка над ним всех
женщин, каких он когда-либо знал, начиная с его матери.
Музыка смолкла, но никто не склонился перед музыкантами, благодаря за
сыгранную ими "Гальярду Маркграфа", ибо Эйффи, встряхнув иссера-каштановой
гривой, вскричала:
- Условия заклятия выполнены, теперь вы вольны назвать мне ваше имя.
Ибо знайте, что я - дочь короля и девственница, и мы станцевали с вами
гальярду.
Зрачки ее стали овальными и каждый обзавелся еле приметно
пульсирующей желтовато-зеленой короной.
Ропот чистых голосов, заговоривших по два и по три сразу, поднялся
над лужайкой. Танцоры глядели на них, бормоча, придвигаясь поближе друг к
дружке - с усилием, коего требовали пропитанные потом туники и мантии,
ставшие слишком влажными, чтобы шуршать. Фаррелл поискал глазами Джулию,
но ее заслонял Никлас Боннер. Эйффи широко повела рукою в сторону, и рядом
с нею возник Гарт де Монфокон - левая ладонь на рукояти меча, правая
теребит поникший кончик пенснеобразных усов. Фаррелл выдавил:
- Иисус сладчайший! Так он ваш отец?
- О да, - отчетливо промолвила Эйффи. - Король Гарт, который был и
будет первейшим среди властителей Ги Бразиля, чье правление и поныне
остается самым долгим из всех.
Гордость, прозвучавшая в ее голосе, заставила Фаррелла залюбоваться
девушкой. Он окинул взглядом танцоров, оцепенело гадая, кто же в этой
толпе приходится ей матерью. {Может, она эльфийский подменыш? А может, и
он. Почему Джулия не предупредила меня?}
- Дочь моя - принцесса множества царств, - негромко сказал Гарт де
Монфокон, - независимо от того, король я или не король.
Эйффи взяла его под руку, они стояли пред Фарреллом с одинаковыми
