стиснула их, не сняв со спокойных колен. - Знаешь, а я ведь ни разу ее не
видела. Она никогда не приходит с Эгилем - с Беном - на сборища Лиги.
Кажется, графиня Елизавета несколько раз посещала ее.
Фаррелл обдумал сказанное, вспоминая женщину с личиком кошки и
похожим на струдель телом, игриво царапнувшую его по ладони во время
танцев.
- Эта ветреница. Ладно, Зия. Кто такая Зия, что она такое, если Бен,
пожив с ней, стал совершенно другим человеком, если он изменился даже
физически? Если она способна поставить на колени перепившегося психа с
пистолетом, заставить его пресмыкаться перед ней и прострелить самому себе
ногу - способна сделать это, даже не прикоснувшись к нему? Если она
способна вмешиваться в твою память и говорить на таких языках, о которых я
точно знаю, что их попросту не существует, способна помешать
могущественной юной ведьме и... и существу неустановленного вида, но
чрезвычайно, чрезвычайно целеустремленному войти в свой дом? Я хочу
сказать, Джевел, что перед нами не заурядная домовладелица, пора взглянуть
фактам в лицо. Я пойду даже дальше и позволю себе сказать, что мы имеем
дело отнюдь не с рядовым консультантам по вопросам семьи и брака. И
кстати, сознаешь ли ты, что мы проводим нашу первую конференцию на высшем
уровне? Мне просто подумалось, что данное обстоятельство достойно того,
чтобы быть особо отмеченным.
В общем-то, он до некоторой степени валял дурака, и в конце концов,
Джулия улыбнулась - с искренним удовольствием, но также и с ясным
пониманием происходящего.
- Посмотрел бы ты сам на себя, - сказала она. - Обычно из тебя слова
не вытянешь о том, что у вас там происходит, но уж если ты взял разбег, то
летишь, не разбирая дороги. Так ее и свернуть недолго.
Фаррелл не сразу понял, что она имеет в виду, но когда Джулия
склонила голову и легко пристукнула себя костяшками пальцев по выступившей
у основания шеи косточке, жаркая волна ненасытной нежности прокатилась по
его собственному позвоночнику, вынудив его шагнуть к Джулии.
- Пункт четвертый, - сказала она.
- Пункт четвертый, - после недолгого молчания откликнулся Фаррелл. -
Бен. По-моему, она пыталась что-то мне объяснить, как раз перед тем, как
появились эти штукари, - он прикрыл глаза, стараясь услышать грубый,
внезапный голос Зии, спрашивающий его: "А что ты знаешь о переселении
душ?" Складывая фразы медленно и так же аккуратно, как Джулия уложила на
стол бамбуковое перо, он сказал: - Я где-то читал, что когда Моцарт
чувствует, как в нем созревает новый концерт для флейты, он вселяется в
одну страсбургскую домохозяйку и с ее помощью диктует его. Шопен, Малер,
Брамс, похоже, что все они по очереди используют ту же самую бедную
женщину. Она говорит, что это, конечно, большая честь для нее, но только
она сильно устает.
- Ты думаешь, с Беном случается то же самое? Что какой-то викинг,
живущий в девятом веке, просто заимствует его, чтобы погулять по
Бартон-парку? - в словах содержалась насмешка, но поза и взгляд Джулии
были ее лишены.
Фаррелл покачал головой:
- Думал поначалу - скорее всего потому, что это единственная
разновидность переселения душ, о которой мне приходилось слышать. Теперь
не знаю, - он поколебался, припоминая слова, почти утонувшие в жутком
вскрике Брисеиды, и добавил: - Зия думает иначе.
Джулия, намереваясь что-то сказать, набрала воздуху в грудь, но
смолчала. Ногти ее больших пальцев снова принялись скрестись один о
другой.
- Ты бы как-нибудь сводил меня к ней пообедать, - наконец, сказала
она. - Похоже, компания у вас подобралась интересная.
Фаррелл взглянул на часы.
- Пункт пятый. Обед. Конференция на высшем уровне будет продолжена за
саке и сашими в "Доме Неполной Луны". Скажи "аминь" и давай
поворачиваться.
Но Джулия, уже развернув кресло обратно к столу, так и сяк вертела
рисунок, разглядывая сетчатку с разных сторон.
- Джо, я не могу никуда пойти, мне и так придется всю ночь
провозиться с этим рисунком. Позвони мне завтра.
- Давай тогда я чего-нибудь приготовлю, - он ощущал детское нежелание
покидать ее тихую, теплую, захламленную мастерскую и выходить в бесцельные
сумерки с головой, все еще полной теней. - У тебя там рыба лежит в
холодильнике, хочешь, я сделаю филе под лимонным соусом? А ты работай и ни
о чем не думай. Лимонное филе и замечательный салат из апельсинов и лука,
годится? Чеснок у тебя есть?
Джулия встала и, подойдя к Фарреллу, запустила ему в волосы пальцы.
- Иди домой, малыш, - мягко сказала она. - Это все, что мне нужно. Я
не голодна, я люблю работать по ночам, а рисовать, когда кто-нибудь
топочет по дому, у меня не никак не получается. Это вечная проблема с
моими мужчинами.
- Раньше у тебя никаких проблем не было, - сам звук его жалующегося
голоса подпитывал овладевшее им странное беспокойство. - Когда я в первый
раз увидел тебя, ты писала натюрморт в самый разгар вечеринки. На кухне,
клянусь Богом, кто-нибудь то и дело шумно вламывался туда и выскакивал
наружу, целовался, смешивал напитки, что-то перекипало на плите и пахло,
как приготовленная на анализ моча, а ты грызла яблоко и писала, ни на что
не обращая внимания. Помнишь? Я туда, кажется, за салфетками вперся.
Зачем-то понадобилась мне целая пачка бумажных салфеток.
- Мне было всего восемнадцать лет, - сказала Джулия, - что я тогда
понимала? Иди домой, Джо. Это все, что мне сейчас нужно. Рисунки должны
быть готовы к завтрему, они нужны кому-то прямо с утра. А испуганную и
эффектную леди Мурасаки, которую тебе так хочется вернуть, я держу для
выходных, для особых случаев - выпускаю на люди, почувствовав, что я в ней
нуждаюсь.
Она поцеловала Фаррелла, чуть прикусив ему нижнюю губу, и легко
встряхнула головой.
- Я в ней все-таки нуждаюсь, - сказала она, - время от времени. Может
быть, то же самое происходит и с Беном.
- Да, а вот с Беном-то как же мне быть? - спросил Фаррелл. - С ним
ведь нужно поговорить, нужно что-то с ним делать. А что я, черт подери,
могу сделать? Ты-то об этом что думаешь?
На миг ладони Джулии, прохладные, как молодые листья, стиснули
затылок Фаррелла так, что он ощутил гладкие мозоли, идущие обок пальцев,
которыми она, работая, держала перо или карандаш. Однако она сказала
только: "Позвони мне на работу", - и еще раз поцеловала его, и едва ли не
в одно движение, выполненное с такою же чистотой, с какой Зия подрубала
свободные концы его памяти, или Никлас Боннер выбирал мгновение, чтобы
откашляться, они уже оказались, улыбаясь друг дружке, по разные стороны ее
сетчатой двери, но Фаррелл первым повернулся к ней спиной, так и не узнав,
долго ли еще она простояла, подпирая косяк, и две ранних звезды над
"Ваверли" кололи его в глаза, пока он сидел в Мадам Шуман-Хейнк, испытывая
сожаление, что не сию минуту приехал сюда, и гадая, что же он скажет Бену.
{Я не могу вернуться туда, пока что-нибудь не придумаю.}
В конце концов, он тронулся с места и поехал подальше от
университетских улиц, вниз по Гульд-авеню, мимо скоростного шоссе, и
доехал почти до самого залива, и подкрепился в ресторанчике размером с
жилой автомобильный прицеп грудинкой и сосисками, жара которых вполне
хватило бы, чтобы парализовать глазные мышцы или прижечь полипы. Убранство
ресторанчика осталось тем же, что и в студенческую пору Фаррелла -
железнодорожные расписания в рамочках, подписанные фотографии едва не
добившися известности музыкальных групп - и обслуживали посетителей
сварливые дочери сварливой черной четы, которую он еще помнил громко
переругивающейся на кухне. Фарреллу все это показалось безмерно
утешительным, и он, мучимый далеко не одной разновидностью голода, съел
гораздо больше, чем следовало.
Остановившись в дверях ресторанчика и осторожно втянув воздух, чтобы
выяснить, как поживают обуглившиеся пазухи, он услышал грубоватый,
добродушный голос, сказавший прямо над ухом:
- Привет тебе, добрый рыцарь Призраков и Теней.
Фаррелл обернулся и увидел мужчину, которого он знал под именем Хамид
ибн Шанфара, направляющегося к нему с другой стороны улицы в обществе
Ловиты Берд и двух музыкантов с Празднества в честь Дня Рождения Короля.
Один был высок, с длинными редеющими каштановыми волосами и выражающим
бычье долготерпение лицом фламандского Святого Антония; другой походил на
гуляку-сатира, рыжебородого и кривоногого. В падающем из ресторанчика
тусклом свете, они отвесили Фарреллу по формальному поклону каждый, между
тем как Хамид их представлял.
- Это мессир Маттео деи Серви, а вот этот mauvais sujet [шалопай
(фр.)] и совершенно никчемный во всех отношениях малый прозывается брат
Феликс Аравийский.
Фаррелл поклонился в ответ и спросил далече ль они держат путь.
- На занятия по рыцарскому бою, - весело ответил Хамид. - Пойдемте с
нами. Все равно по телевизору сегодня ничего не увидишь, кроме кулинарных
рецептов и наставлений по выгуливанию собак.
- Рыцарский бой, - сказал Фаррелл. - Дрожь копий. Лязг мечей и щитов.
Покорись, презренный!
Сатир по имени Феликс Аравийский ухмыльнулся:
- В семь тридцать, каждый четверг. Лучшее представление в городе,
какое можно увидеть за деньги, - буйной головой он мотнул в сторону
святого. - Вот он относится к этому серьезно и сейчас ходит у инструктора
в любимчиках. Мы-то с Хамидом и Ловитой не из учеников, мы, скорее,
крикуны-болельщики. Группа поддержки.
И он взмахнул словно бы дирижерским жезлом, как-то сумев воссоздать
этим жестом и жесткий звон незримого меча.
Фаррелл вдруг обнаружил, что уже идет с ними по улице, и Ловита Берд
держит его под руку, а смущенный Маттео деи Серви, говорит:
- На самом деле, я не так уж и хорош, не хватает времени, чтобы
упражняться как следует. Для меня это скорее род дисциплины или философии.
Очень помогает сосредоточиваться.
Длинный, нескладный сверток, который он и Феликс несли поочереди, то
и дело шпынял Фаррелла в бок, холодный, как нос любознательной акулы.
Фаррелл спросил:
- Но кто же вас учит? Где вы ухитрились откопать человека, знакомого
с техникой средневекового боя?
На лице Феликса Аравийского выразилось мягкое удивление.
- Помилуйте, да в Авиценне что ни человек, то и знаток чего-нибудь
совершенно невероятного. Особенно это касается боевых искусств. Каких
хотите - с оружием, без оружия - знатоков тут хоть пруд пруди. Как
бродячих самураев в фильмах Куросавы.
- Не то что лютнистов, - вставил Маттео деи Серви. - Лютнистов еще
поди поищи. {Хороших}, конечно.
- А кстати, - подхватил Феликс Аравийский, и во весь остаток пути они
на два голоса настойчиво убеждали Фаррелла присоединиться к их ансамблю,
называвшемуся "Василиск". Когда Фаррелл сказал им, что умеет сносно играть
всего на одном инструменте,в то время как прочие музыканты ансамбля - за
вычетом игравшей на ударных леди Хризеиды - явно владеют полудюжиной
каждый, Феликс успокоил его:
- Послушайте, серпентами и тромбонами мы уже сыты по горло, а вот
лютня нам и вправду нужна.
А Маттео добавил:
- Люди хотят слышать лютню, вообще что-нибудь постарше Моцарта, им
это просто нужно. Мы в последнее время много играем в городе, не в одной
только Лиге, и нас всегда просят об этом.
- Вас что же, приглашают?
Феликс и Маттео радостно закивали, Хамид хмыкнул, а Ловита погладила
Фаррелла по руке и сказала:
- Я его агент.
- Поговорим, - сказал Фаррелл.
