ученикам лица покрывал похожий на ржавый налет румянец.
- Помните, господа мои, - продолжал он, - мы с вами играем в смерть и
ни во что иное. Здесь нет ни системы очков, ни электронных судей, ни
олимпийских команд. Речь идет о том, что кто-то очень старается расколоть
вам череп железкой весом в восемь фунтов. Если во время схватки все ваше
сознание не заполняет одна только эта мысль, значит, вы проглядели самую
суть происходящего и, строго говоря, у меня на занятиях вам делать нечего.
Фаррелл услышал тонкий ноющий звук, сопровождавший сделанный Джоном
Эрне вдох, и вдруг сообразил, что боевой инструктор - астматик.
Он спросил об этом Хамида - потом, когда они вместе с Феликсом
Аравийским, Ловитой и Маттео уже удалялись от старого дома. Сарацин
кивнул, редкие серебряные волоски в его бороде блеснули в голубом свете
городской луны.
- Сейчас он держит болезнь под контролем, но, думаю, в молодости она
его едва не прикончила. Это единственная известная мне о нем подробность
личного свойства.
- Ну что же, - сказал Маттео, - может быть, потому он и вкладывает в
свое занятие столько пыла - своего рода компенсация.
Однако Феликс Аравийский перебил его презрительным шиканьем.
- Психология из полуфабрикатов, - сказал он. - Ловита права, он самый
обыкновенный чокнутый, только и всего. Способный к разумным действиям,
вполне безобидный - хотя я могу представить себе обстоятельства, в которых
от его безобидности мало чего останется - но совершенно рехнувшийся.
Они еще продолжали спорить об этом, когда прощались с Ловитой,
Хамидом и Фаррелом, переходившим на другую сторону улицы, чтобы сесть в
Фарреллов автобус. Дойдя до угла, Маттео окликнул Фаррела:
- "Василиск" репетирует каждую среду по вечерам. У меня дома - Хамид
расскажет вам, как добраться.
Фаррел, улыбаясь, помахал ему рукой.
- Собираетесь присоединиться к ним? - спросила Ловита.
Фаррел ничего не ответил, пока они не свернули в боковую улочку, на
которой стояла, нарушая правила парковки, Мадам Шуман-Хейнк.
- Единственное, к чему я когда-либо присоединялся, это профсоюз
укладчиков линолеума. Я несколько лет не играл в ансамбле. Возможно, мне
не удастся приладиться к ним.
- Вы все же попробуйте, - сказал Хамид. - Музыку они играют хорошую,
а работать с ними - одно удовольствие. И к тому же вы совсем не обязаны
состоять в Лиге, от музыкантов никто этого не ожидает. Да, "Василиск" это,
возможно, почти то, что вам нужно.
Под дворником на ветровом стекле Мадам Шуман-Хейнк билась, будто
попавшийся в западню мотылек, штрафная квитанция. Фаррел сунул ее в карман
и, взявшись за ручку дверцы, обернулся к своим спутникам.
- Я видел Пресвитера Иоанна, - сказал он.
Лицо Хамида мгновенно стало чрезвычайно спокойным.
Фаррелл продолжал:
- Вы же griot, человек, который помнит, вы все знаете про Лигу.
Скажите мне, что произошло с Пресвитером Иоанном.
Хамид ибн Шанфара, чьего настоящего имени Фаррел так никогда и не
узнал, искоса глянул на Ловиту Берд, но ответом ему был надменный взор
Царицы Нубийской. На занятиях по бою она большей частью хранила молчание,
старательно разглядывая свои ногти и воображаемое пятнышко на кожаной
юбке. Теперь она, обращаясь к Фаррелу, произнесла:
- Дорогуша, он ничего вам не сможет сказать. Он и мне-то не стал
рассказывать, что у них там стряслоь, а уж перед вами выкладываться ему
тем более не резон.
Хамид обнял ее рукою за плечи - то было единственное неловкое
движение, совершенное им на памяти Фаррела.
- Там что-то связанное с этой девицей, - продолжала Ловита, - так я,
во всяком случае, поняла. Какую-то она учинила серьезную пакость, но
говорить об этом никто не желает. Ни он и никто другой.
- Пресвитер Иоанн был другом Джулии, - сказал Фаррел. - Мне
действительно нужно знать это, Хамид.
- А знать нечего, - голос Хамида звучал тихо и рассудительно, как у
людей, взбиравшихся по лестнице к Зие. - И рассказывать тоже нечего. Что
случилось, то случилось и поправить этого нельзя.
Он изобразил кивок, в действительности не кивнув, и повернулся к
Фаррелу спиной.
- Хотя многие все еще пробуют, - ни к кому в отдельности не
обращаясь, сказала Ловита Берд.
Когда Фаррел вернулся домой, машина Бена стояла на подъездной
дорожке, а сам Бен вместе с Зией уже удалились в спальню, хотя время для
них было еще раннее. Фаррел съел яблоко, дважды набрал номер Джулии -
весь, кроме последней цифры - испытывая мрачное довольство собой оттого,
что не мешает ей работать, и потратил час, уламывая Брисеиду, у которой
лихорадочно блестели глаза, вылезти, наконец, из чуланчика для метел. К
входной двери ее даже близко подтащить не удалось, так что они вышли через
заднюю и посидели немного в садике Бена, слушая далекое дыхание уличного
движения и злобную перебранку ночных птиц.
XII
Как выяснилось в ближайшие дни, сказать Бену хоть что бы то ни было
так же непросто, как вынудить кварк явиться в суд по повестке. Каждое
утро, как бы рано Фаррелл ни спускался к завтраку, выяснялось, что Бен уже
успел ускользнуть, а все отличие выходного дня от рабочих свелось к тому,
что Зия сочла нужным сообщить Фарреллу причину, извиняющую его отсутствие.
Фаррелл, хорошо знавший рабочие часы Бена, извел два своих неполных
выходных, выпадавших то на один, то на другой день недели, пытаясь застать
Бена в кампусе, но оба раза услышал, что Бен ушел десять минут назад.
Собственную способность искусно уклоняться даже от намеков на чем-либо
неудобные ему встречи Фаррелл сознавал отлично, но за Беном он подобного
дара никак не подозревал и теперь ему оставалось только дивиться и
гневаться. {Я-то ладно, что с меня взять, но о нем я был лучшего мнения.
Какой пример он подает нашему юношеству?}
Разумеется, как ни крути, но им все же случалось в один и тот же
вечер оказаться в одном и том же доме. Правда, не в одной и той же комнате
- насколько это зависело от Бена - и все-таки в четырех случаях они, а с
ними и Зия садились за один и тот же стол. Фаррелл, несколько удивляя себя
самого, не оставил ни единой из этих встреч без того, чтобы не заговорить
о танцах в Бартон-парке, об исчезновении Бена после этих танцев, а также о
загадочной и чреватой членовредительством стычке Зии с Эйффи и Никласом
Боннером. Один раз он даже припомнил им Мак-Мануса - отчасти случайно,
отчасти же потому, что начал получать истинное удовольствие от новой для
него роли Наказания Господня. {Желание во всем докопаться до сути быстро
обращается в гадкую привычку, и если не проявлять осторожности, способно
сбить человека на дурную дорожку.}
Три раза из четырех Бен отражал его атаки с легкостью, достойной
ученика Джона Эрне, используя в качестве щита остроты, лирические
отступления и без малого оскорбительные побасенки о том, как он перебрал
темного эля и как его после неуклюжей возни ограбили столь же пьяные
неумехи. Когда Фаррелл спросил, почему он держал в секрете свое членство в
Лиге Архаических Развлечений, Бен только слабо улыбнулся и пожал плечами:
- Частью, я думаю, из-за Крофа Гранта. Стыдно было признаться тебе,
что я участвую в тех же играх с переодеваниями, что и этот дуралей. Ну, а
частью и ты в этом виноват, потому что по твоим представлениям я и такие
переодевания - вещи несовместные. Получалось вроде бы, что для тебя
связаться с чем-то наподобие Лиги дело вполне допустимое, а для меня ни в
коем разе. Я действительно думал, что тебе за меня будет стыдно. Вероятно,
потому я тебя и не узнал.
Фаррелл уставился на Зию, но серые глаза под тяжелыми веками
оказались так же безжалостно пусты - {или полны вещей, которые я не
способен увидеть} - как глаза Эгиля Эйвиндссона.
Но на четвертый вечер первые же из произнесенных Фарреллом
вступительных слов по поводу исчезновений и посещений заставили Бена
вскочить на ноги и, наклонясь к нему через стол, проорать во все горло
взбешенную исповедь:
- Черт бы тебя побрал, Джо, припадками я страдаю, припадками! Ты о
припадках что-нибудь слышал? Что такое "нашло", знаешь? Слыхал, как люди
катаются по полу, изрыгают пену и с разбегу башкой врезаются в стены? Как
они утром отправляются на работу, а приходят в себя два дня спустя в
камере для алкашей, в психушке, в интенсивной терапии? Ну, что-нибудь
забрезжило у тебя в голове? - он заикался и трясся от гнева, мелкие мышцы
подрагивали под кожей, отчего лицо расплывалось, как в видоискателе
фотокамеры со сбитой наводкой на резкость.
- Эпилепсия? - собственный голос прозвучал в ушах Фаррелла, как
приглушенная мольба о подачке. - Но ты не пропустил ни одного урока в
школе. Это я гулял, как хотел.
Бен потряс головой, нетерпеливо прерывая его:
- Эпилепсия тут не при чем. Никто не может объяснить мне, что это
такое. И пока мы были мальчишками, ничего подобного со мной не случалось,
все началось... - он запнулся лишь на мгновение, - ...после университета.
И Бен, изумляя Фаррелла, улыбнулся, впрочем, то была лишь губная
судорога, такая же краткая, как запинка.
- На самом деле, у меня было два приступа, еще когда мы жили на
Десятой Авеню. Просто один раз ты отсутствовал, а в другой тебя до того
занимала какая-то девушка, что ты бы и летающей тарелки не заметил. И
потом, те припадки были гораздо слабее.
Зия нечувствительным образом испарилась из комнаты - когда ей
хотелось, она умела уйти незамеченной. Фаррелл произнес:
- Ты должен был мне сказать.
Бен снова сел, гнев его выдохся с такой же пугающей внезапностью, с
какой вспыхнул.
- Ничего я должен не был. Ничего.
- А что я, по-твоему, воображал, глядя, как ты ежишься, уклоняешься
от разговора и ходишь по дому на цыпочках? Какого черта, что страшного
случилось бы, если бы ты мне сказал?
Бен молчал, с такой силой разминая горло, что на коже загорались
отметины от пальцев. В конце концов, он заговорил:
- Джо, в нашем университете до сих пор не могут понять, что им делать
с женщинами, требующими равной с мужчинами оплаты. Они тут терпят черных и
чикано единственно из страха - и при этом ждут, что их за это похвалят, -
они неприкрыто их ненавидят, они едва ли не крестятся, когда проходят мимо
единственного во всем ученом сообществе человека, имевшего смелость
открыто признать, что у него диабет. Попробуй представить, что случится,
если они проведают о моих припадках. Я никогда и никому, кроме Зии, о них
не говорил. И клянусь Богом, лучше бы и тебе о них было не знать.
- Ах ты ж, Господи, - сказал Фаррелл. И с сильнейшим чувством
облегчения, вызванного обновившейся уверенностью в себе, принялся за
фруктовый пирог. - Да разве я проболтался, когда ты посвятил стихи Лидии
Мирабаль? Ее ухажер, Пако, что ни день, ловил меня после школы и
практиковался на мне в акупунктуре, а я все равно держал рот на запоре.
Правда, все больше в пределах Восточной Двадцать девятой улицы, но все
равно, держал же.
Бен молча глядел на него через стол. Фаррелл спросил:
- Слушай, а на занятиях этого с тобой никогда не случалось? Вообще в
рабочее время? - Бен едва заметно передернул сгорбленными плечами, и
Фаррелл счел это подтверждением. - Ну вот, ну, и что они могут с тобой
сделать? Ты же звезда, ты большой человек, на следующий год ты с ними
подпишешь контракт и после этого вообще сможешь не появляться в кампусе.
Брось, Бен, нашел тоже о чем беспокоиться.
Бен коснулся его запястья - так вяло, что Фаррелл мгновенно
