шкатулке.
Ровно через год после рождения маленького сына, леди Элис тихо
скончалась. Ее смерть была до того спокойной, что прошло несколько часов
прежде, чем Клейтон понял, что жена его действительно умерла.
Ужас его положения не сразу проник в его сознание. Он, по-видимому, не
вполне оценил значение этой утраты и страшную ответственность, связанную с
заботами о маленьком грудном ребенке, выпавшую на его долю.
Последняя запись в его дневнике была сделана утром сразу после смерти
жены; в ней он сообщает печальные подробности случившегося... Сообщает
деловым тоном, в котором сквозит страшная усталость, апатия и безнадежность,
и который еще усиливает трагический смысл написанного.
-- Мой маленький сын плачет, требуя пищи. О, Элис, Элис, что мне
делать?
Когда Джон Клейтон написал эти слова -- последние, которые ему было
суждено написать, -- он устало опустил голову на руки и склонился над
столом, сделанным им для той, которая лежала теперь неподвижная и холодная в
постели около него.
Долгое время ни один звук не нарушал мертвой тишины джунглей, кроме
жалобного плача ребенка.
IV
ОБЕЗЬЯНЫ
В лесу на плоскогорье, на расстоянии одной мили от океана, старый
Керчак, глава обезьяньего племени, рычал и метался в припадке бешенства.
Более молодые и проворные обезьяны взобрались на самые высокие ветви
громадных деревьев, чтобы не попасться ему в лапы. Они предпочитали
рисковать жизнью, качаясь на гнувшихся под их тяжестью ветках, чем
оставаться поблизости от старого Керчака во время одного из его тяжких
припадков неукротимой ярости.
Другие самцы разбежались по всем направлениям. Взбешенное животное
успело переломить позвонки одному из них своими громадными забрызганными
пеной клыками.
Несчастная молодая самка сорвалась с высокой ветки и свалилась на землю
к ногам Керчака.
Он бросился на нее с диким воплем и вырвал могучими клыками громадный
кусок мяса из ее бока. Затем, схватив сломанный сук, он принялся злобно бить
ее по голове и плечам, пока череп не превратился в мягкую массу.
И тогда он увидел Калу. Возвращаясь со своим детенышем после поисков
пищи, она не знала о настроении могучего самца. Внезапно раздавшиеся
пронзительные предостерегающие крики ее соплеменников заставили ее искать
спасения в безумном бегстве.
Но Керчак погнался за ней и почти схватил ее за ногу; она сделала
отчаянный прыжок в пространство с одного дерева на другое -- опасный прыжок,
который обезьяны делают, только когда нет другого исхода.
Прыжок удался ей, но когда она схватилась за сук дерева, внезапный
толчок сорвал висевшего на ее шее детеныша, и бедное существо, вертясь и
извиваясь, полетело на землю с высоты тридцати футов.
С тихим стоном, забыв о страшном Керчаке, бросилась Кала к нему. Но
когда она прижала к груди крохотное изуродованное тельце, жизнь уже оставила
его.
Она сидела печально, качая маленькую обезьяну; и Керчак уже не пытался
ее тревожить. Со смертью детеныша припадок демонического бешенства прошел у
него так же внезапно, как и начался.
Керчак был огромный обезьяний царь, весом, быть может, в триста
пятьдесят фунтов. Лоб он имел низкий и покатый, глаза налитые кровью, очень
маленькие и близко посаженные у широкого плоского носа; уши широкие и
тонкие, но размерами меньшие, чем у большинства его племени.
Его ужасный нрав и могучая сила сделали его властелином маленького
племени, в котором он родился лет двадцать тому назад.
Теперь, когда он достиг полного расцвета своих сил, во всем огромном
лесу не было обезьяны, которая осмелилась бы оспаривать у него право на
власть. Другие крупные звери тоже не тревожили его.
Из всех диких зверей один только старый слон Тантор не боялся его -- и
его одного лишь боялся Керчак. Когда Тантор трубил, большая обезьяна
забиралась со своими соплеменниками на вторую террасу деревьев. Племя
антропоидов, над которыми, благодаря своим железным лапам и оскаленным
клыкам, владычествовал Керчак, насчитывало шесть или восемь семейств. Каждое
из них состояло из взрослого самца с женами и детенышами, так что всего в
племени было от шестидесяти до семидесяти обезьян.
Кала была младшей женой самца по имени Тублат, что обозначало
"сломанный нос", и детеныш, который насмерть разбился у нее на глазах, был
ее первенцем. Ей самой было всего девять или десять лет.
Несмотря на молодость, это было крупное, сильное, хорошо сложенное
животное с высоким, круглым лбом, который указывал на большую смышленость,
чем у остальных ее сородичей. Она обладала поэтому также и большей
способностью к материнской любви и материнскому горю.
И все же она была обезьяной, -- громадным, свирепым, страшным животным
из породы, близкой к породе горилл,-- правда, несколько более смышленой, чем
сами гориллы, что в соединении с силой Керчака делало ее племя самым
страшным изо всех племен человекообразных обезьян.
Когда племя заметило, что бешенство Керчака улеглось, все медленно
спустились со своих древесных убежищ на землю и принялись снова за
прерванные занятия.
Детеныши играли и резвились между деревьями и кустами. Взрослые
обезьяны лежали на мягком ковре из гниющей растительности, покрывавшем
почву. Другие переворачивали упавшие ветки и гнилые пни в поисках маленьких
насекомых и пресмыкающихся, которых они тут же поедали. Некоторые
обследовали деревья и кусты, разыскивая плоды, орехи, маленьких птичек и
яйца.
Они провели в этих занятиях около часа; затем Керчак созвал всех и
приказал следовать за ним по направлению к морю.
В открытых местах обезьяны шли большею частью по земле, пробираясь по
следам больших слонов -- этим единственным проходам в густо перепутанной
массе кустов, лиан, вьющихся стволов и деревьев. Их походка была неуклюжа,
медленна; они переваливались с ноги на ногу, ставя суставы сжатых рук на
землю и вскидывая вперед свое неловкое тело.
Но когда дорога вела через молодой лес, они передвигались гораздо
быстрее, перепрыгивая с ветки на ветку с ловкостью своих маленьких
сородичей-мартышек. Кала все время несла крохотное мертвое тело детеныша,
крепко прижимая его к груди.
Вскоре после полудня шествие достигло холма, господствовавшего над
взморьем, откуда виднелась маленькая хижина. А к ней и направлялся Керчак.
Он видал, как многие из его племени погибали от грома, исходившего из
маленькой черной палочки в руках белой обезьяны, обитающей в странном
логовище.
В своем грубом уме, Керчак решил во что бы то ни стало добыть эту
палку, несущую смерть, и исследовать снаружи и внутри таинственную берлогу.
Он горел желанием впиться в шею страшного животного, которого он боялся
и ненавидел. Часто выходил он со своим племенем на разведку, выжидая
момента, когда белая обезьяна попадется врасплох.
За последнее время обезьяны не только перестали нападать, но даже и
показываться около хижины. Они заметили, что каждый раз маленькая черная
палочка с громом несла им смерть.
В этот день они не видели человека. Дверь хижины была открыта.
Медленно, осторожно и безмолвно поползли обезьяны сквозь джунгли к маленькой
хижине. Не слышно было ни рычания, ни криков бешенства -- маленькая черная
палочка научила их приближаться тихо, чтобы не разбудить ее.
Ближе и ближе подходили они, пока Керчак не подкрался к самой двери и
не заглянул в нее. Позади него стояли два самца и Кала, крепко прижимавшая к
груди мертвое тельце.
Внутри берлоги они увидели белую обезьяну; она лежала почти поперек
стола, с головой, опущенной на руки. На постели виднелась другая фигура,
прикрытая парусом, в то время как из крошечной деревянной колыбели доносился
жалобный плач малютки.
Керчак неслышно вошел и приготовился к прыжку. Но в эту минуту Джон
Клейтон встал и обернулся к обезьянам.
Зрелище, которое он увидел, заледенило всю кровь в его жилах. У дверей
стояло трое самцов-обезьян, а за ними столпились другие, -- сколько их там
было всего, он так никогда и не узнал. Револьверы и ружья висели далеко на
стене. Керчак кинулся на него.
Когда царь обезьян отпустил безжизненное тело того, кто еще за минуту
перед тем был Джон Клейтоном, лордом Грейстоком, он обратил внимание на
маленькую колыбель и потянулся к ней. Но Кала предупредила его намерения.
Прежде чем успели ее остановить, она схватила маленького живого младенца,
шмыгнула в дверь и забралась со своей ношей на дерево.
Она оставила в пустой колыбели своего мертвого детеныша. Плач живого
ребенка возбудил в ней материнскую нежность, которая была уже не нужна
мертвому.
Усевшись высоко среди могучих ветвей, Кала прижала плачущего ребенка к
груди; он инстинктивно почувствовал мать и затих.
Сын английского лорда и английской леди стал кормиться грудью большой
обезьяны Калы.
Между тем звери осматривали все находившееся внутри странной берлоги.
Убедившись, что Клейтон умер, Керчак обратил внимание на предмет,
лежавший на постели и прикрытый парусом.
Он осторожно приподнял край покрова, увидел под ним тело женщины, грубо
сорвал с него полотно, схватил огромными волосатыми руками неподвижное белое
горло и бросился на нее.
Он глубоко запустил свои клыки в холодное тело, но понял, что женщина
мертва, отвернулся, заинтересованный обстановкой комнаты -- и больше уже не
тревожил ни леди Элис, ни лорда Джона.
Ружье, висевшее на стене, более всего привлекало его внимание.
Он много месяцев мечтал об этой странной палке.
Теперь она была в его власти, а он не смел до нее дотронуться.
Осторожно подошел он к ружью, готовый удрать, как только палка
заговорит оглушительным, рокочущим голосом, как часто говорила она тем из
его племени, кто по незнанию, или по необдуманности, нападали на ее белого
хозяина.
В его зверином рассудке глубоко таилось нечто, подсказывающее ему, что
громоносная палка была опасна только в руках того, кто умел с нею
обращаться. Но прошло несколько минут, пока, наконец, он решился до нее
дотронуться.
Он ходил взад и вперед мимо палки, поворачивая голову так, чтобы не
спускать глаз с интересовавшего его предмета.
Мощный царь обезьян бродил по комнате на своих длинных лапах, как
человек на костылях, качаясь на каждом шагу, и издавал глухое рычанье,
прерываемое пронзительным воем, страшнее которого нет в джунглях.
Наконец, он остановился перед ружьем. Он медленно поднял огромную лапу
и прикоснулся к блестящему стволу, но сразу отдернул ее и снова заходил по
комнате. Казалось, будто огромное животное диким рычанием старалось
возбудить свою смелость до того, чтобы взять ружье в свои лапы.
Он остановился, вновь еще раз заставил свою руку неуверенно дотронуться
до холодной стали, и почти тотчас же снова отдернул ее и возобновил свою
тревожную прогулку.
Это повторилось много раз, и движения животного становились все
увереннее; наконец, ружье было сорвано с крюка. Громадный зверь зажал его в
своей лапе. Убедившись, что палка не причиняет ему вреда, Керчак занялся
подробным осмотром ее. Он ощупал ружье со всех сторон, заглянул в черную
глубину дула, потрогал мушку, ремень и, наконец, курок.
Забравшиеся в хижину обезьяны сидели в это время у двери, наблюдая за
своим главой. Другие толпились снаружи у входа, вытягивая шеи и стараясь
заглянуть внутрь. Случайно Керчак нажал курок. Оглушительный грохот пронесся
по маленькой комнате, и звери, бывшие у дверей и за дверями, повалились,
