успели угадать его намерение, он поднялся на ноги, перешагнул через борт
лодки и исчез навсегда в зеленой бездне -- монета была не 1875 года.
Пережитые волнения так подействовали на оставшихся в живых, что весь
день, они пролежали в полусознательном состоянии и несколько дней не
возвращались к страшному вопросу.
Ужасные дни все увеличивающейся слабости и растущей безнадежности...
Наконец, Тюран подполз к распростертому Клейтону.
-- Надо еще раз потянуть жребий, пока мы не ослабели до того, что уже
не в состоянии будем есть, -- шепнул он.
Клейтон был в таком состоянии, при котором уже нет собственной воли.
Джэн Портер уже три дня не говорила. Он знал, что она умирает. Как не
страшна была эта мысль, но он подумал, что можно будет вернуть ей силы таким
способом, и сразу согласился на предложение русского.
Они потянули так же точно, как в первый раз, и результат был неизбежный
-- Клейтон вытащил монету 1875 г.
-- Когда? -- спросил Тюран.
Он уже вытащил из кармана свой перочинный ножик и слабыми пальцами
пытался открыть его.
-- Сейчас же, -- пробормотал он и жадными глазами впился в англичанина.
-- Не подождете ли вы до темноты? -- спросил Клейтон. -- Не надо, чтобы
видела мисс Портер. Ведь мы собирались обвенчаться, знаете?
Тень разочарования пробежала по лицу Тюрана.
-- Хорошо, -- нерешительно отвечал он. -- До ночи недолго. Ждал много
дней, подожду еще несколько часов.
-- Благодарю вас, мой друг, -- прошептал Клейтон. -- Теперь я пойду к
ней и побуду с ней, пока пробьет час. Я хотел бы перед смертью провести с
ней час или два.
Когда Клейтон добрался к девушке, он нашел ее без сознания. Он видел,
что она умирает, и рад был, что она не увидит и не узнает о страшной
трагедии, которая здесь скоро разыграется. Он взял ее руку и поднес к своим
потрескавшимся и распухшим губам. Некоторое время он нежно гладил то нечто
иссохшееся, похожее на птичью лапку, что было недавно прекрасной, красивой
формы белой ручкой балтиморской красавицы.
Уже стемнело, но он ничего не замечал, пока его не привел в себя голос
из темноты. То звала его судьба.
-- Иду, мсье Тюран, -- поспешил он отозваться. Три раза пробовал он
повернуть на четвереньках, чтобы ползти навстречу смерти, но за последние
часы он настолько ослабел, что уже не мог вернуться к Тюрану.
-- Придется вам прийти, мсье, -- позвал он слабым голосом. -- У меня не
хватает сил опуститься на колени.
-- Черт возьми! -- буркнул Тюран. -- Вы намерены надуть меня, отнять у
меня мой выигрыш.
Клейтон слышал, как тот волочился по дну лодки. Но вдруг раздался
безнадежный стон.
-- Я не могу ползти. Поздно. Вы обманули меня, англичанин-собака.
-- Я вас не обманул, мсье, -- запротестовал Клейтон. -- Я всячески
старался, я буду пробовать еще, пробуйте и вы; может быть, каждый из нас
проползет полпути, и тогда вы получите свой выигрыш.
Снова Клейтон собрался с силами, слыша, что и Тюран напрягает все
усилия. Прошло около часу, и англичанину удалось приподняться на колени, но
при первом же движении вперед он упал лицом вниз.
Минуту спустя, он услышал довольный возглас Тюрана.
-- Иду, -- шепнул русский.
Снова попробовал Клейтон двинуться навстречу судьбе и снова растянулся
на дне лодки, и уже не мог больше подняться, несмотря на прилагаемые усилия.
Последний раз он свалился на спину и лежал, глядя на звезды, а сзади все
ближе и ближе слышалось прерывистое дыхание русского, с трудом волочившегося
по дну лодки.
Клейтону казалось, что прошло не меньше часу, как он лежал так,
поджидая подползающее существо, которое должно было положить конец его
мучениям. Оно было совсем близко уже, но проходили все большие и большие
промежутки между одним его усилием и следующим, а подвигалось оно каждый
раз, как казалось англичанину, на самое ничтожное, почти неуловимое
расстояние.
Наконец, он услышал, что Тюран тут, возле него. Кудахтающий смех,
что-то коснулось его лица, и Клейтон потерял сознание.
XIX
ГОРОД ЗОЛОТА
В ту самую ночь, когда Тарзан от обезьян сделался вождем племени
Вазири, женщина, которую он любил, умирала в лодке среди Атлантического
океана, в двухстах милях к западу от него. В то время, как он --
олицетворение физической силы и совершенства сложения -- плясал среди голых
дикарей, своих приятелей, и отблески пламени играли на его сильных крутых
мышцах, женщина, которую он любил, лежала, исхудавшая и изможденная, в
последнем оцепенении, которое предшествует смерти от жажды и истощения.
Первые недели после того, как Тарзан был облечен царской властью над
племенем Вазири, ушли на то, чтобы отвести мануемов, как обещал Тарзан, к
северным границам земли Вазири. Прежде, чем отпустить их, он потребовал от
них клятвенного обещания никогда больше не участвовать в экспедициях против
этого племени, и, надо сказать правду, обещание было дано охотно. Они
достаточно испытали на себе боевую тактику нового вождя Вазири и не имели ни
малейшего желания сопровождать опять каких-нибудь грабителей в пределы его
владений.
Почти тотчас по возвращении в деревню Тарзан принялся за приготовления
к экспедиции для розысков разрушающегося города золота, который описывал ему
старый Вазири. Он выбрал пятьдесят самых смелых воинов, только из тех,
которым очень хотелось сопровождать его в трудном походе и делить с ним
опасности, ожидающие их в незнакомой и враждебной стране.
С того самого времени, когда Вазири рассказал ему чудесные приключения
первой экспедиции, случайно попавшей к древнему городу, Тарзан почти не
переставал думать о сказочном богатстве сказочного города. Предпринять
экспедицию побуждала Тарзана настолько же любовь к приключениям, как и
желание раздобыть золото; и последнее говорило достаточно сильно, потому
что, живя среди цивилизованных людей, он узнал, какую волшебную власть дает
желтый металл тому, кто им обладает. Что бы он стал делать с золотом в
сердце дикой Африки, над этим он не задумывался, достаточно, что у него
будет власть творить чудеса, даже если ему никогда и не предоставится
возможность воспользоваться этой властью.
Итак, в одно роскошное тропическое утро Вазири, вождь Вазири, выступил
во главе пятидесяти стройных эбеновых воинов, отправляясь искать приключений
и сокровищ. Они шли тем путем, который старый Вазири описал Тарзану. Много
дней шли они вверх по одной реке, через невысокий водораздел, вниз по другой
реке и снова вверх по третьей, пока к концу двадцать пятого дня не
расположились лагерем на склоне горы, с вершины которой они рассчитывали
увидеть, наконец, чудесный город сокровищ.
На следующее утро они стали взбираться по почти отвесным скалам,
составляющим естественный барьер, последнюю преграду, отделяющую их от
места, к которому они стремились. Было около полудня, когда Тарзан, идущий
впереди всех, поднялся на вершину последней скалы и остановился на
маленькой, ровной, как стол, площадке.
Справа и слева от них высились величавые горные вершины, на много тысяч
футов выше тех, что замыкали проход, которым они подошли к заветной долине.
За ними тянулась лесистая долина, по которой они шли много дней; замыкалась
она низким горным хребтом, отграничивавшим их собственную страну.
Но то, что было впереди, больше привлекло внимание Тарзана: пустынная
равнина, неглубокая и узкая, с разбросанными по ней чахлыми деревьями, там и
сям усеянная большими валунами. А в дальнем конце равнины -- величественный
город, с толстыми стенами, стройными башнями, минаретами и куполами,
пламенеющими в солнечных лучах. Расстояние было слишком велико, чтобы можно
было заметить признаки разрушения, и Тарзану город показался дивно
прекрасным, а воображение уже рисовало ему широкие улицы и величественные
храмы, переполненные оживленной, счастливой толпой.
Около часа отряд отдыхал на верхушке горы, а затем Тарзан повел его
вниз, в долину. Дороги не было, но спуск был далеко не такой крутой, каким
был подъем с той стороны. Спустившись в долину, они быстро пошли вперед, и
было еще светло, когда остановились у стен древнего города.
Наружная стена была футов пятидесяти в вышину там, где она вполне
сохранилась, и вообще, насколько они могли охватить взглядом, стена
развалилась местами только вверху, не больше чем на двадцать футов от края.
Такие стены все еще могли служить прекрасной защитой. Несколько раз Тарзану
показалось, что кто-то шевелится в местах, где стена повреждена, как будто
живые существа следят за ними из-за старинных бастионов. И часто он
чувствовал на себе взгляд невидимых глаз, но ни разу не мог бы сказать с
уверенностью, что его не обманывает воображение.
В эту ночь они разбили лагерь у стен города, снаружи. В полночь их
внезапно разбудил пронзительный вопль, раздавшийся из-за стен. Он начался на
очень высокой ноте и постепенно спускался, пока не перешел в жалобные стоны.
Вопль оказал странное действие на черных, почти парализовав их ужасом; и
прошло по крайней мере с час, пока лагерь не улегся снова. Поутру влияние
испуга еще не рассеялось, и Вазири бросали боязливые, косые взгляды на
массивную, зловещего вида твердыню, возвышающуюся перед ними.
Тарзану пришлось долго уговаривать и убеждать, чтобы черные не
отказались от предприятия и не поспешили обратно по равнине к скалам, по
которым спустились накануне. Но, наконец, то приказаниями, то угрозами, что
он пойдет один, он заставил их сопровождать себя.
Они шли минут пятнадцать вдоль стены, пока попали на такое место, через
которое можно было проникнуть внутрь. Это была узкая щель, дюймов в двадцать
шириной, внутри которой шла бетонная, со ступеньками, вытертыми от времени,
лестница, делавшая скоро крутой поворот.
В этот узкий проход вошел Тарзан, протиснувшись боком из-за своих
широких плеч. За ним следовали черные воины. За поворотом лестница
обрывалась и начиналась ровная дорожка, которая шла, извиваясь и поворачивая
спирально, пока вдруг, круто обогнув угол стены, не вывела их на узкий двор,
по ту сторону которого поднималась вторая, внутренняя стена, такой же
высоты, как и первая. Эта внутренняя стена заканчивалась вверху маленькими
круглыми башенками, чередующимися с остроконечными монолитами. Последние
местами посваливались, и стена начала разрушаться, но в общем она была в
гораздо лучшем состоянии, чем наружная. Проход, такой же узкий, как и
первый, открывался и в этой стене, а, пройдя его, Тарзан со своими воинами
очутился в широкой аллее, в конце которой возвышались грозного вида мрачные
гранитные здания, начинающие приходить в упадок. Среди обломков вдоль зданий
росли деревья и виноград заплетал зияющие отверстия окон. Только здание
прямо напротив них заросло меньше других и как будто лучше сохранилось. Это
было массивное строение под огромным куполом. По обе стороны высокого входа
стояли ряды столбов, из которых каждый завершался огромной фантастической
птицей, высеченной прямо в камне монолита.
Пока человек-обезьяна и его спутники осматривались вокруг, выражая
различные степени удивления перед тем, что открывалось им в этом древнем
городе, расположенном в глубине дикой Африки, многие из них услышали
какое-то движение внутри здания, на которое они смотрели. Неясные тени как
будто двигались внутри в полумраке. Не было ничего такого, что глаз мог бы
отчетливо уловить -- только странное ощущение жизни там, где жизни как будто
не должно было быть, потому что все живое казалось неуместным в этом
