пробежал несколько сот ярдов среди густых нижних ветвей. Внезапно открылась
перед ним крутая поляна, окруженная гигантами джунглей, как исполинскими
часовыми. В центре этого естественного амфитеатра было маленькое плоское
возвышение плотно убитой земли.
Сотни раз до того бывал Тарзан в этом уединенном месте, так густо
заросшем колючими кустарниками, виноградниками и огромными лианами, что даже
Шита-леопард, при всей своей гибкости, не мог проскользнуть туда, и
Тантор-слон, при всей своей гигантской силе, не мог проложить себе дорогу
сквозь живую стену, защищающую зал собраний больших обезьян от всех
обитателей джунглей, кроме самых безобидных.
Пятьдесят переходов сделал Тарзан, пока перенес все самородки в пределы
амфитеатра. Потом из дупла старого, расколотого молнией дерева вытащил ту
самую лопатку, которой когда-то выкопал сундук профессора Архимеда К.
Портера, им же перед тем здесь зарытый. Вырыв длинную канавку, он сложил
туда состояние, которое его черные воины принесли для него из забытой
сокровищницы города Опара.
Эту ночь он проспал в амфитеатре, а рано поутру на следующий день
отправился навестить свою хижину перед возвращением к Вазири. Найдя все в
прежнем виде, он углубился в джунгли поохотиться с тем, чтобы принести
добычу в хижину и там спокойно попировать и выспаться на удобной постели.
Он блуждал милях в пяти к югу на берегу реки, впадающей в море милях в
шести от хижины. Он отошел от берега на полмили, когда вдруг ноздри его
втянули запах, который взбудораживает джунгли, -- запах человека.
Ветер дул с океана, и Тарзан понял, что источник запаха к западу от
него. К запаху человека примешивался, однако, и запах Нумы. Человек и лев.
-- Надо спешить, -- подумал человек-обезьяна, запах белого человека, --
Нума, пожалуй, охотится.
Когда он добежал деревьями до опушки леса, он увидел женщину,
опустившуюся на колени в молитве, а перед ней дикого, примитивного вида
белого мужчину, закрывшего лицо руками. Позади мужчины старый лев медленно
подвигался к легкой добыче. Лицо мужчины было повернуто в сторону, женщина
низко нагнула голову. Он не видел черт лица.
Нума уже приготовился к прыжку. Нельзя было терять ни секунды. Тарзан
не успел бы снять лук и вправить в него стрелу. Он не мог пустить в ход
ножа. Оставалась только одна надежда, один выход. И человек-обезьяна
действовал с быстротой мысли.
Бронзовая рука откинулась назад, на миг копье легло на плечо гиганта --
и затем мощная рука выбросила его вперед, и быстрая смерть из зеленой листвы
влетела прямо в сердце прыгнувшего льва. Не издав ни единого звука, он упал
мертвый к ногам тех, кто чуть было не сделался его жертвой.
Несколько мгновений ни мужчина, ни женщина не шевелились. Потом она
открыла глаза и с изумлением взглянула на мертвого зверя, лежащего позади ее
спутника. Когда красивое лицо приподнялось, у Тарзана от обезьян захватило
дыхание от изумления: он не верил своим глазам. Неужели он сошел с ума? Не
может быть, чтобы это была женщина, которую он любит. Но, конечно, это была
она.
И женщина поднялась, а мужчина обнял и поцеловал ее, и тогда сразу
кровь бросилась в голову человеку-обезьяне, кровавый туман поплыл перед
глазами, и старый шрам на лбу выступил на темной коже ярко-красной полосой.
Страшное выражение появилось на диком лице, когда, подняв лук, он
заложил в него отравленную стрелу. Злой огонек блестел в светло-серых
глазах, пока он целился в спину ничего не подозревающего человека.
Он бросил взгляд на гладкую стрелу, сильно оттягивая тетиву, чтобы
стрела пронзила насквозь сердце, для которого была предназначена.
Но он не выпустил рокового вестника. Медленно опустился лук. Шрам на
лбу побледнел, и Тарзан от обезьян, склонив голову, медленно повернул в
джунгли.
XXIII
ПЯТЬДЕСЯТ СТРАШНЫХ ЧЕЛОВЕК
Несколько долгих минут простояли молча Джэн Портер и Вильям Сесиль
Клейтон у трупа хищного зверя, добычей которого они едва не сделались.
Девушка заговорила первая после молчания, последовавшего за ее
неожиданным, импульсивным признанием.
-- Кто мог бы это сделать? -- шепнула она.
-- Бог весть! -- только ответил мужчина.
-- Если это друг, почему он не покажется? -- продолжала Джэн. -- Не
следует ли окликнуть его? Хотя бы поблагодарить.
Клейтон машинально исполнил ее желание, но ответа не было.
Джэн Портер вздрогнула. -- Таинственные джунгли, -- прошептала она.
-- Странные джунгли. Даже проявления дружбы здесь пугают.
-- Вернемся лучше в шалаш, -- предложил Клейтон. -- Вы будете там, по
крайней мере, в безопасности. Я плохой защитник, -- с горечью добавил он.
-- Не говорите этого, Вильям, -- поспешила она перебить его, искренне
огорченная, что своими словами ранила его, -- вы делали все, что могли; вы
вели себя благородно, самоотверженно. Не ваша вина, что вы не сверхчеловек.
Только один человек мог сделать больше. В волнении я плохо выбирала слова,
но я не хотела обидеть вас. Мне нужно только, чтобы оба мы признали раз
навсегда, что я не могу выйти за вас, что это было бы дурно.
-- Мне кажется, я понял, -- отвечал он, -- Не будем больше говорить об
этом, -- по крайней мере до тех пор, пока не вернемся к культурной жизни.
На следующий день Тюрану стало хуже. Он почти непрестанно бредил. Они
ничем не могли помочь ему, да Клейтон и не особенно стремился сделать
что-нибудь. Из-за девушки он боялся русского -- в глубине души даже желал,
чтобы тот умер. Мысль о том, что, случись с ним что-нибудь, она осталась бы
всецело во власти этого животного, пугала его, и он забывал, что совсем
одна, на краю этого жестокого леса, она, наверное, погибла бы очень скоро.
Англичанин вытащил тяжелое копье из трупа льва и теперь, когда по утрам
выходил на охоту, чувствовал себя гораздо увереннее, чем раньше, а потому и
уходил дальше от шалаша.
Чтобы не слышать бреда больного, Джэн Портер спустилась к подножью
дерева, дальше она не решалась отойти. Сидя у грубой лесенки, которую сделал
для нее Клейтон, она печально смотрела на море с неугасимой надеждой, что
когда-нибудь да покажется желанное судно.
Сидя спиной к джунглям, она не заметила, как раздвинулись травы, и
оттуда выглянуло лицо дикаря. Маленькие, налитые кровью, близко посаженные
друг к другу глаза внимательно оглядывали ее, по временам шмыгая вдоль
берега, чтобы убедиться, нет ли тут еще кого-нибудь.
Вот показалась другая голова, еще одна и еще... Человек в шалаше
забредил громче, и головы скрылись так же быстро, как показались. Но вскоре
опять выглянули, так как девушка, видимо, не обращала внимания на голос
мужчины, доносящийся сверху.
Одна за другой уродливые фигуры поползли из джунглей к ничего не
замечающей девушке. Слабый шорох в траве привлек ее внимание, она обернулась
и, вскрикнув, вскочила на ноги. Тогда они разом сомкнулись вокруг нее. Один
поднял ее своими длинными гориллоподобными руками и понес в джунгли.
Волосатая лапа зажала ей рот. После долгих недель страданий, испытание
оказалось свыше ее сил, и она потеряла сознание.
Когда она пришла в себя, она лежала в чаще девственного леса. Была
ночь. Большой костер ярко горел на маленькой полянке. Кругом разместились
несколько десятков человек. Густые волосы на головах у них были спутаны,
лица тоже заросли волосами. Они сидели, охватив длинными руками согнутые
колени коротких, кривых ног.
Как звери, пожирали они неопрятно приготовленную пищу. Над огнем висел
котелок, из которого они заостренными палочками доставали себе куски мяса.
Когда они заметили, что их пленница пришла в себя, ближайший к ней
лакомка грязной рукой бросил ей кусок отвратительного кушанья. Кусок упал
возле нее, но она только закрыла глаза, почувствовав приступ тошноты.
Много дней шли они густым лесом. Девушка хромала, выбилась из сил.
Долгие, жаркие, томительные дни они то тащили ее, то толкали перед собой, а
когда она спотыкалась и падала, ближайший давал ей пинка ногой или бил
кулаком. Задолго до конца пути башмаки ее отказались служить, платье
изодралось в клочья, и сквозь лохмотья просвечивало тело, недавно еще белое
и нежное, а теперь огрубевшее, все в ссадинах и царапинах от тех колючих
кустарников, сквозь которые приходилось пробираться.
Последние два дня пути она была уже так истощена, что ни побоями, ни
бранью нельзя было заставить ее подняться на несчастные окровавленные ноги.
Поруганная природа мстила за себя, положив предел выносливости. Девушка
физически не могла встать даже на колени.
Животные обступили ее, угрожая и помахивая дубинками, осыпали ее
ударами ног и кулаков, но она лежала, закрыв глаза, моля
смерть-избавительницу поскорей прекратить ее мучения. Но смерть не
приходила, и пятьдесят страшных мужчин, сообразив, наконец, что жертва их не
может больше идти, подняли и понесли ее.
Незадолго до захода солнца она увидела впереди стены и развалины
величественного города, но она была так слаба и больна, что нисколько не
заинтересовалась. Куда бы они ни несли ее, конец среди этих свирепых
полуживотных может быть только один.
Наконец, они прошли две стены и очутились внутри разрушающегося города.
Они внесли ее в большое здание, и там сотни таких же точно существ окружили
ее; но были среди них и женщины, не такие страшные и уродливые. При виде их
слабый луч надежды зашевелился у нее в душе. Но ненадолго -- женщины не
проявляли никакого участия, по крайней мере, не оскорбляли ее.
После того, как все обитатели здания осмотрели ее, к общему
удовольствию, ее снесли в темный подвал и там положили на голый пол,
поставив около нее металлический сосуд с водой и такую же миску с пищей.
Неделю она видела только некоторых женщин, в обязанности которых
входило приносить ей пищу и воду. Силы, хотя медленно, все же возвращались к
ней -- скоро она будет в состоянии, пригодном для принесения в жертву
пламенеющему богу. По счастью, она не знала, какая участь ожидает ее.
Бросив копье, которое спасло Клейтона и Джэн Портер от когтей Нумы,
Тарзан от обезьян медленно возвращался джунглями, печальный, как человек,
сердечная рана которого снова раскрылась.
Он был рад, что вовремя опустил руку и не дал свершиться тому, что
задумал в припадке бешеной ревности. Одна секунда отделяла Клейтона от
смерти от руки человека-обезьяны. В короткий промежуток времени между тем,
как он узнал девушку и ее спутника, и тем, когда он опустил лук с
отравленной стрелой, направленной в англичанина, Тарзан был охвачен сильным
и диким порывом животного инстинкта.
Он видел женщину, которую желал, свою женщину, свою подругу, в объятиях
другого. Согласно безжалостному закону джунглей, которым он руководился
теперь, исход мог быть только один; но в последнюю минуту врожденное чувство
рыцарства заглушило пылающий огонь страсти и спасло его. Тысячи раз возносил
он благодарения за то, что восторжествовал над собой раньше, чем пальцы
пустили стрелу.
Вспомнив, что он возвращается к Вазири, он почувствовал, что все его
существо возмущается против этого. Он не хотел больше видеть людей. Он
поблуждает, по крайней мере, некоторое время в джунглях один, пока горе не
притупится немного. Как его друзья-звери, он предпочитал страдать молча, с
самим собой наедине.
Эту ночь он снова провел в амфитеатре обезьян и много дней выходил
оттуда на охоту, а на ночь возвращался обратно. На третий день он вернулся
