под вечер довольно рано. Не успел он полежать немного на мягкой траве
круглой полянки, как он услышал знакомый звук, доносящийся с юга. Это идет
по джунглям толпа больших обезьян, ошибиться невозможно. Несколько минут он
прислушивался. Они направлялись к амфитеатру.
Тарзан лениво поднялся и потянулся. Тонким слухом он следил за
малейшими движениями приближающегося племени, а скоро почуял их запах;
впрочем, подтверждения ему уже не требовалось.
Когда они подошли совсем близко к амфитеатру, Тарзан от обезьян
спрятался на дереве с противоположной стороны арены. Он хотел оттуда
рассмотреть пришельцев. Ждать ему пришлось недолго.
Вот внизу, между ветвями, показалось свирепое волосатое лицо. Злые
маленькие глазки одним взглядом охватили всю полянку, потом было
протараторено донесение. Тарзан слышал каждое слово. Разведчик сообщал
остальным членам племени, что путь свободен и они могут спокойно войти в
амфитеатр.
Первым легко прыгнул на мягкий травянистый ковер предводитель, а вслед
за ним, одно за другим, до сотни человекообразных. Были тут огромные
взрослые обезьяны и много молодых. Несколько младенцев уцепилось за косматые
шеи своих диких матерей.
Тарзан узнавал многих членов племени, того самого, в которое он попал
крошечным малюткой. Многие из взрослых были еще маленькими обезьянами, когда
он был ребенком. В детстве он играл и шалил вместе с ними в этих самых
джунглях. Теперь он задавался вопросом, узнают ли они его? У некоторых
обезьян память очень короткая, и два года могли показаться им вечностью.
Из их разговоров он узнал, что они собрались, чтобы выбрать нового
царя, так как старый погиб, свалившись с высоты ста футов с обломавшейся
веткой.
Тарзан подвинулся на самый конец ветви, чтобы лучше их рассмотреть.
Быстрые глазки одной из самок первые заметили его. Горловым лаем она
обратила внимание других. Несколько огромных самцов выпрямились, чтобы лучше
рассмотреть незваного гостя. С оскаленными зубами и ощетинившимися затылками
они медленно направились в его сторону, издавая низкое, отвратительное
ворчание.
-- Карнат, я Тарзан от обезьян, -- заговорил человек-обезьяна наречием
племени. -- Ты помнишь меня? Еще совсем маленькими обезьянками мы вместе
дразнили Нуму, бросая в него палочки и орехи с безопасной высоты.
Зверь, к которому он обратился, приостановился, с выражением смутного
понимания, смешанного с тупым изумлением.
-- А ты, Мгор, -- продолжал Тарзан, обращаясь к другому, -- разве ты не
помнишь вашего прежнего царя? того, что умертвил могучего Керчака?
Обезьяны толпой подошли ближе не столько с угрожающим, сколько с
любопытствующим видом. Они что-то побормотали друг с другом несколько минут.
-- Что тебе нужно от нас? -- спросил Карнат.
-- Только мира, -- отвечал человек-обезьяна. Обезьяны опять
посовещались. Наконец, Карнат заговорил:
-- Если так, иди с миром, Тарзан от обезьян.
И Тарзан от обезьян легко спрыгнул на траву посреди свирепой и
уродливой орды, -- он прошел полный цикл, и опять вернулся к зверям, чтобы
зверем жить среди них.
Не было взаимных приветствий, как у людей, если бы они не виделись два
года. Большинство обезьян вернулось к делам, которые были прерваны
появлением человека-обезьяны, и обращали на него так же мало внимания, как
если бы он никогда не уходил из племени. Один -- два самца, которые были
тогда недостаточно взрослыми и не помнили его, подкрались к нему на
четвереньках, обнюхивая его, и один из них обнажил клыки и угрожающе
зарычал: он хотел сразу поставить Тарзана на свое место. Если бы Тарзан
ответил ему таким же ворчанием, молодой самец был бы, вероятно,
удовлетворен, но зато в глазах остальных обезьян он имел бы преимущество
перед Тарзаном.
Но Тарзан от обезьян не ответил рычанием, а вместо того выбросил свою
гигантскую руку со всей силой своих могучих мышц и, поймав молодого самца за
голову, бросил его в растяжку на траву. Обезьяна в одну секунду вскочила на
ноги и кинулась на него. Они сцепились, действуя пальцами и зубами, по
крайней мере, таково было намерение-обезьяны, но не успели они упасть на
землю, как пальцы человека-обезьяны впились в горло противника.
Скоро молодой самец перестал бороться и затих. Тогда Тарзан разжал
пальцы и поднялся. Убивать он не хотел, а только показать и молодому самцу,
и свидетелям этой сцены, что Тарзан от обезьян все еще их господин.
Урок послужил на пользу: молодые обезьяны отодвинулись, как всегда от
старших, а старые самцы не оспаривали его прерогатив. Только самки с
детенышами несколько дней относились к нему подозрительно и, если он
подходил слишком близко, бросались на него с разинутыми пастями и
безобразным ревом. Но Тарзан скромно уходил от беды, таков обычай среди
обезьян: только обезумевший самец решится задеть мать. Но в конце концов и
они привыкли к нему.
Он охотился с ними, как в былые времена, и, когда они поняли, что,
благодаря своему более высокому разуму, он умеет находить лучшие источники
пищи, а его ловкая веревка захватывает такую лакомую дичь, которой им
никогда не приходилось пробовать, они снова стали относиться к нему так, как
в прежние времена, когда он был у них царем. И раньше, чем уйти из
амфитеатра и отправиться в новые странствования, они снова выбрали его своим
предводителем.
Человек-обезьяна был вполне доволен своей новой ролью. Он не был
счастлив, он вообще никогда не мог быть счастливым, но он, по крайней мере,
был далеко от всего того, что могло напомнить ему его горе. Он давно уже
решил не возвращаться в цивилизованные страны, а теперь отказался и от мысли
вернуться к своим друзьям, черным Вазири. Он отрекся от человека навсегда.
Он начал жизнь обезьяной, обезьяной и умрет.
И все-таки он не мог совсем вычеркнуть из памяти того обстоятельства,
что женщина, которую он любил, совсем недалеко от мест, по которым кочевало
его племя. Не умел он освободиться и от страха, что она постоянно может
подвергаться опасностям. Что защитник у нее плохой, в этом он убедился,
когда был свидетелем несостоятельности Клейтона. Чем больше думал об этом
Тарзан, тем больше мучила его совесть.
Наконец, он начал проклинать себя за то, что из эгоизма и ревности
пренебрег защитой Джэн Портер. С каждым днем все больше и больше не давала
ему покоя эта мысль, и он решил уже вернуться на берег и заняться охраной
Джэн Портер и Клейтона, когда до него дошли вести, которые перевернули все
его планы и заставили его помчаться с бешеной быстротой на восток, забывая
об опасностях и угрожающей смерти.
Еще до того, как Тарзан вернулся к своему племени, один молодой самец,
не найдя для себя подруги в своем племени, по обычаю, отправился бродить по
диким джунглям, подобно странствующему рыцарю прежних времен, разыскивая
прекрасную даму, чье расположение он мог бы завоевать.
Он только что вернулся со своей невестой и оживленно рассказывал о
своих приключениях. Между прочим, он упомянул, что видел большое племя
странного вида обезьян.
-- Все они волосатые самцы, кроме одной, -- говорил он, -- а самка
цветом светлее даже этого незнакомца, -- и он пальцем указал на Тарзана.
В одну минуту человек-обезьяна стал весь -- внимание. Он задавал
вопросы так быстро, что антропоид-тяжелодум едва успевал отвечать.
-- Самцы были короткие, с кривыми ногами?
-- Так.
-- У них на бедрах шкуры Нумы и Шиты, а в руках палки и ножи?
-- Так.
-- А на руках и на ногах у них много желтых колец?
-- Да.
-- А самка была маленькая и тоненькая и очень белая?
-- Да.
-- Она казалась членом племени или пленницей?
-- Они тащили ее за собой, иногда за руку, иногда за длинные волосы на
голове, и всегда они толкали и били ее. О, это было очень весело!
-- Боже! -- прошептал Тарзан.
-- Где ты встретил их и какой дорогой они пошли? -- продолжал
спрашивать человек-обезьяна.
-- Они были у второй воды отсюда, -- он показал на юг. -- Когда они
прошли мимо меня, они шли на восход солнца, вверх возле края воды.
-- Когда это было? -- спросил Тарзан.
-- Поллуны тому назад.
Не говоря больше ни слова, человек-обезьяна бросился на дерево и
помчался как бесплотный дух на восток по направлению к забытому городу
Опару.
XXIV
ТАРЗАН ВОЗВРАЩАЕТСЯ В ОПАР
Когда Клейтон, вернувшись в шалаш, не нашел там Джэн, он был вне себя
от страха и горя. Тюран был в полном сознании, лихорадка внезапно
прекратилась, как это бывает с этой болезнью. Слабый и истощенный, русский
лежал в шалаше на своей травяной постели.
Когда Клейтон спросил у него, где Джэн, он выразил искреннее удивление:
-- Я не слышал ничего подозрительного, -- объяснил он. -- Но, правда, я
большую часть времени был без сознания.
Если бы не очевидная слабость человека, Клейтон заподозрил бы его в
том, что ему известно, где находится девушка. Но было ясно, что Тюрану не
хватило бы сил даже спуститься из шалаша, а тем более взобраться по лесенке
обратно.
До поздней ночи обыскивал англичанин ближайшие места в джунглях, ища
каких-нибудь следов пропавшей девушки или ее похитителей. Но хотя след,
оставленный пятьюдесятью страшными людьми, при их неопытности в охотничьем
искусстве, для каждого обитателя джунглей был бы также убедителен, как
городская улица для англичанина, Клейтон двадцать раз проходил мимо него, не
видя никаких признаков, что много человек проходили здесь всего несколько
часов тому назад.
Продолжая искать, Клейтон громко звал девушку по имени, пока, наконец,
не привлек внимание Нумы -- льва. По счастью, он вовремя заметил ползущую к
нему тень и взобрался на дерево. На этом закончились его поиски в тот день,
потому что лев проходил взад-вперед под деревом до поздней ночи.
Даже после того, как зверь ушел, Клейтон не решился спуститься во мраке
и провел на дереве страшную и тяжелую ночь. На следующее утро он вернулся на
берег, отказавшись раз навсегда от надежды оказать помощь Джэн Портер.
В течение следующей недели Тюран быстро набирался сил, лежа в шалаше,
тогда как Клейтон промышлял на двоих. Мужчины ограничивались только самыми
необходимыми фразами. Клейтон перешел в отделение шалаша, которое занимала
раньше Джэн Портер, и видел русского только тогда, когда приносил ему пищу и
воду, или оказывал ему, из чувства человеколюбия, другие услуги.
К тому времени, как Тюран уже мог принимать участие в добывании пищи,
свалился в лихорадке Клейтон. Долгие дни лежал он в бреду и мучился, но
русский ни разу не подошел к нему. Пищи англичанин все равно не тронул бы,
но жажда превращалась для него в настоящую пытку. Между двумя приступами
бреда он умудрялся, при всей своей слабости, раз в день кое-как
дотаскиваться до источника, чтобы наполнить водой жестяную кружку, одну из
тех, что была в лодке.
Тюран в этих случаях следил за ним со злорадным удовольствием, он,
видимо, радовался страданиям человека, который недавно еще, при всем своем
презрении к нему, старался, по мере возможности, облегчить ему такие же
страдания.
Наконец, Клейтон ослабел настолько, что не в состоянии уже был
спускаться из шалаша. День он промучился без воды, не обращаясь к русскому,
но затем, не выдержав больше, попросил Тюрана принести ему напиться.
Русский подошел ко входу в комнату Клейтона с кружкой воды в руках.
Скверная усмешка искажала его черты.
-- Вот вода, -- сказал он. -- Но я хочу напомнить вам, что вы поносили
