Средь скопища негодников есть малость
Порядочных людей, но то скоты...
(Должно быть, многим в тот момент икалось).
Что я? Я, Эренбург, ращу цветы... --
Взгляд искоса: и гордость и усталость,
Улыбка слабости и доброты,
И руки быстрые, как если клавиш
Касанье -- о, ты нежишь их и давишь, --
Комки, где брызжет соками навоз,
Где смотрит сотня глаз из-подо Ржева...
Он продолжал: За саженцами роз
Я шел -- мне их прислала королева.
С цепи тут не один был спущен пес.
Я что? Стою и жду, без страха, гнева
И этому подобного. А псы,
Остервенясь, уж рядом. -- Подлецы, --
Сказал я им, -- и злобные придурки,
Конечно, могут рвать до срамоты
Штаны на этом старом Эренбурге,
Но он не бросит взращивать цветы! --
Собаки сели, вылизали шкурки
И отошли мочиться на кусты.
Когда я занят делом, пресно ль, квасно, --
Псам делать нечего, им это ясно! --
Я улыбнулся, отошел и сел
В сторонке, Эренбургу не мешая.
Он все возился и жужжал и пел,
Песок с землей и с семенем мешая,
Он был как шмель, что в чашечке шипел,
Ну, он растил цветы, как бы решая
Задачи необъятной полноты.
Я не мешал: он взращивал цветы!
Лишь иногда проронит свой особый
Чуть хитрый взгляд: мол здесь еще ли ты?
И все эти друзья: гелиотропы,
И те меланхоличные листы,
Ну, как их, огородные укропы, --
Под пальцами его как бы персты
Живых детей над клумбами качались
И в светлой ласке рук его касались.
Бокалы маков, тоненьких гвоздик
Полетные пылающие пачки,
Из зева львиного пыльцы язык
И парусники лилий в легкой качке,
Многоповерхностный шумливый бриг
Высокой липы, чернозем на тачке,
Веранда в сорок два цветных огня,
Зрачки двух крупных птиц, навоз коня,
Колючки роз бельгийской королевы,
Осетр на цинковом холодном дне,
Псы, раки, злобные придурки, девы,
Я сам, воздевший руки как во сне,
Воздушные струи, холмы, посевы
И пожилой поэт, кричавший мне
Слова привета и насмешки вместе, --
Все мчалось в белый грозный блеск созвездий...
А дома непременно спросит мать:
Где ты шатался? -- и возьмет линейку.
Она отвыкла сына понимать --
Выстраивает, словно на линейку,
И с ней опять комедию ломать,
Чтоб не сломать о задницу линейку,
Чтоб в теле не зацвел гелиотроп --
И это, разумеется, не троп!
Ну как же троп? Тропаться мать не любит:
Оттроплет так, что хоть живой, а труп:
По первому, иль даже по нолю бит,
Лежишь, визжишь, почесывая круп.
Вот тут она тебя и приголубит,
Заметив, что ты с ней "немного груб",
Не хочешь петь (в тетрадке кол по пенью),
И что пришел конец ее терпенью.
Тут станет восклицать она "доколь",
На зверский русский перейдя с латыни,
Речь запестрит ее "не оттого ль",
Унизясь до "ниже" и до "отныне",
Взвиясь до "все-таки" (такая боль!)
"Днесь оступишеся своей гордыни!"
И станет жженье вовсе невтерпеж.
-- Сейчас споешь! -- Не стану! -- Ты споешь! --
-- Нет! -- Несмотря на боль и униженье?
Подумай, ты ведь сам себе не враг! --
И тело увеличивает жженье,
Под задом, точно, разведен очаг,
И в мысли входит головокруженье,
Как будто переходишь вброд овраг,
Бурлящий по весне кипливым током --
Оступишься и сгинешь ненароком!
А как снежна и холодна вода!
Как быстро ни идешь -- она обгонит!
И горло разверзается тогда
На некий крик, что так же тонет, тонет
В пространстве, где бежит одна вода --
Дрожит и "то не ветер ветку клонит",
И крик из непрожеванных острот
Внезапно покидает жаркий рот.
Он вьется над водой пока бескрылый,
Как по утрам туман, стесняя грудь --
Ах, если бы теперь собраться с силой --
Вдохнуть его в себя, но нет: отнюдь, --
Вон кто-то молит в тучах: Спой мне, милый!
Не осуждай меня! Не обессудь!
"Аве Мариа" спой мне! Повтори! -- Я? --
-- Ну, да! Прошу тебя! -- А-авва, Мария! --
-- Ну вот -- и дальше так, я -- боль твоя,
Я -- мама, я -- поток неистощимый,
Хочу, чтоб пел ты в вечности мне! -- Я?
-- Конечно, ты, а кто ж еще, родимый?
Ведь голос твой как вешняя струя,
Журчит и льется в вир неуследимый...
Ну, хочешь -- я огонь подгорячу?
-- Не надо! Я запеть уже хочу! --
-- Но ты... ты не поешь... не любишь маму! --
-- Лю... бля! -- Не модулируй! Пой: люблю!
Ведь побежденные не имут сраму,
И я удары от судьбы терплю --
Кабы линейкой только да по сраму, --
Так нет! Хоть не пою, отнюдь, -- скриплю, --
Ты спой и за меня на страх всем бедам,
Услады для моей, на смех соседам!
Ну! Ну же! Ну! -- А! О! -- Давай же! -- На!
А-авва Мария! В по-а!-лной благодати
Ликуйййй, благосло-а!-венная жена!
А-а! Мне бо-а!-льно! -- Пой -- не то беда те! --
-- Небесной злобою искажена,
Прости меня! Я устаю страдать, и,
Как твой искус мне велие велит, --
Уже не тело, а душа болит!
А! Я не вынесу, мне нет силенок
Для самой верхней ноты в камыше!
Взгляни: я твой замурзанный ребенок
С одною бедной песенкой в душе,
И пащенка несчастного постонок
Прими с улыбкой в горнем шалаше,
Когда здесь, на земли, слепое тело
Мучительною песнью излетело.
А! Пе-асня -- дух мой, и когда она
Рот, искаженный мукой, либо страстью --
Оставит, -- ты, бля-а!-женная жена,
Не отлучи ее святою властью --
Все тою властью, что люблю сдавна,
Зане вкушаю присно только всласть ю,
И если не свершил что, занемог, --
Смогу, быть может, позже -- зане мог!
И вот уж школьного репертуара:
Великий Ленин, ты заботлив был! --
А публика взирает с тротуара, --
То прибыл голосок, а то убыл,
И вот уж подрастает, как опара,
С мольбою: "Где ты шляпу раздобыл?" --
Текут, велеречивы и ручьивы,
Слова -- доколь? -- "Скажите, чьи вы, чьи вы?"
Какой психотомительный экстаз! --
Сраженный чудом шепчет обыватель,
А там, в окошке, крови полон таз,
И доброй кобры шип: А, издеватель!
Вползает в тело, словно метастаз, --
Еще запой, мелодий издаватель!
Попробуй вот до "си" мне доберись! --
-- И доберусь уж! Только не дерись! -
Уж дойдено до "ля", уж "си" в проекте,
О Господи, спаси и пронеси!
Я, может быть, молиться буду век Те...
Какое ослепительное "си"!
Какое "си"! Молиться буду век Те!
Ну, как там? "Ты еси на небеси..."
Не помню... Ты, со мной единородый,
Додай еще! -- блаженнейшее "до" дай!
И додает -- и "до" дает -- да, да!
За что же, Боже, фора мне такая? --
По камушкам, по камушкам вода --
Куда бежишь? Куда журчишь, стекая?
И льются слезы из очей -- ну да!
Быть может, не вода -- струя токая?
А если даже не токай -- вода,
То это тоже, в общем, не беда!
Моя беда, мне ставшая виною --
Женою ставшая! Там, за чертой, --
Хор ангелов ее поет со мною
И милицейских хор с его тщетой,
Тюремный хор за крепкою стеною, --
И девы за, плющом перевитой,
Эдемского, сквозной решеткой, сада --
Поют ее со мной -- о том не надо!
Не надо, мама, мамочка! Когда
Разняли цепкой хваткой перевитых, --
Он был совсем бесчувственен. Ну да!
Улыбка на губах его побитых
Была еще беспомощно горда
От мук блаженства, в звуке неизбытых,
И кровью обесцвеченная бровь,
И возле рта запекшаяся кровь.
Он некрасив и жалок был в напрасной
Своей невыявленной красоте --
А мать была в беспамятстве прекрасной --
Как будто бы, теперь на высоте
Печальной славы женской и безгласной,
Она ему простила муки те,
Взирая кротко вниз из Икарии
На взор его, молящий к ней, к Марии.
МРАМОРНЫЙ МУЖ
Покойник был суровый лейтенант,
Статуя мягче, хоть и лабрадора.
Так здесь похоронили командора?
А жаль, что уж не носят аксельбант!
Жаль -- в мраморе не произвесть дискант,
Цветущий, словно ветка помидора!
В глазах при жизни не было задора,
Да и звезда как на корове бант.
И рядом женщина живая, странно!
Кого она целует столь нежна?
Так женщина еще ему желанна?
Отец стоял и думал: Вот те на!
А эта -- неужель его жена?
Я гибну -- кончено -- о дона Анна! --
-- Покойник был суровый лейтенант, --
Сказал отец, дообозрев Статую
И рядом с нею женщину святую,
Чей юбчатый и кружевной брабант
Его слегка повел на тот Грумант,
О коем говорить все не рискую,
Раз уж о нем и мыслю и тоскую, --
Покойник был суровый лейтенант!
Так думается. Впрочем, нету вздора
Пустяе, нежли запоздалый суд
Об умерших актерах Термидора:
Их слепки чушь известную несут,
Хоть душу в нас суровостью трясут, --
На то нет камня лутше лабрадора.
Заглянем, кто сей муж из лабрадора? --
Я отсоветовал бы вам, сеньор:
Наш путь теперь лежит на скотный двор:
Там, видите ль, посадка помидора, --
Вон там, вдоль дровяного коридора,
Где там и сям раскидан жалкий сор,
Мы попадаем вон на тот угор
К спасительной наклонности забора.
Там смело мы дождемся темноты. -
-- Чтоб я, я, офицер, стал тенью вора!?
Кто старший в нашей банде -- я иль ты?
Так вот тебе приказ: Ступай, федора,
И разбери, где с ветвием слиты
И серп, и млат, прозванье Командора! --
-- Ну что за дело нам до Командора!
Вы голодны! Вам в мысли входит чушь!
Мы что же забирались в эту глушь
Чтоб здесь глядеть на вздор из лабрадора! --
-- Сейчас же прекрати дрожать, притвора!
Ступай! Не то -- дам в рыло! -- Уж иду ж!
За вашу душу лабрадорный муж
Не даст и ломаного луидора! --
-- Я что ж, по-твоему, капитулянт?
Я побегу при виде экспоната? --
-- Коль пропадем, Статуя виновата! --
-- Не мельтеши у гроба, пасквилянт!
Вот так стоять и я мечтал когда-то...
А жаль, что уж не носят аксельбант!
Вот, право, жаль: не носят аксельбант,
Сколь ни ищи -- не выищешь в уставе! --
Отец воскликнул, обратившись к паве,
Склонившейся к подножию акант.
Она же, обернувшись на дискант,
Ему сказала: Вы, конечно, в праве, --
Но где вдове помыслить об оправе! --
Отец отметил про себя: Шармант!
Вот мне б так зиждеться под бой курант,
И чтоб она под вечер приходила... --
-- И эту-то насилу учредила! --
Сказала женщина, одернув бант. --
А ваш дискант звенит не мене мило,
Жаль в мраморе не произвесть дискант!
Жаль: в мраморе не произвесть дискант! --
Отец же говорит: Я весь к услугам!
Ведь вы позволите быть вашим другом:
В дисканте я отнюдь не дилетант!
Я был бы ваш покорный адъютант,
Сюда бы мы езжали с вами цугом,
И вам в момент общения с супругом
Полезен был бы схожий с ним бель-кант! --
Она ж сурово: Не мелите вздора:
Прошу речами скорби не простить,
Не то расстанемся мы очень скоро... --
-- Не милостивы вы! -- Могу простить --
Чтобы ушам ваш голос возвратить,
Цветущий, точно ветка помидора! --
-- Цветущий, точно ветка помидора?
Вы побуждаете меня к речам!
И я начну их с похвалы плечам
И голубого с поволокой взора.
А ваши ноги в белизне подзора
Поистине приходят по ночам
В сны калужанам или москвичам,
Сводя с ума походкой без зазора! --
-- Однако вы... решительно смелы... --
