Вот вкратце Тетушкина "виа кручис":
Любила (нечто)... верила (в ничто)...
Кавалергарды... множество их, мучась,
Ей объяснялося в любви... как то:
Мне все равно --
Страдать иль счастьем
наслаждаться...
К страданьям я привык давно --
Мне все равно, мне все равно!
Она: Здесь каждый стих любовью дышит,
А сердце холодно, как лед!
Или: Человеческим стремлениям
В душе развиться не мешай...
С ними ты рожден природою,
Возлелей их, сохрани:
Братством, истиной, свободою --
Называются они...
Народные заступники, соскучась,
В Европу выехали. Но не то,
Однако, Тетушка. Живет оконно,
Цветочно, комнатно... возле канона.
Не то, чтобы Европа не по ней,
Чтобы она не по Европе... нет, но...
Кто бросил там идей, а кто -- детей,
А тетя безыдейна и бездетна.
Я стал на свет с родительских затей,
А Тетушку в себе согрела Этна --
Щуплая, махонькая с вьюшкой печь --
На ней неможно яблоко испечь.
Но Этнин пепел всюду, так легонек,
Так махонек -- не параграф, не гриф, --
Усеял рифмами лишь подоконник
С тоской и нежностью наперерыв.
Качается, -- как птаха, сев на донник, --
Писаньице и, перышки раскрыв, --
"Антоша, милый, ты у нас бываешь,
А кушать забываешь... " Ты жива ишь
Моя старушка! Только где вы, где?
Вы, нежная, вы, ягодка-малина,
В каком пруду иль на какой звезде?
Следы на черном бархате камина --
Не ваши ли? На ряске, на воде
Проточной, на стене, в блестке кувшина --
Следочки ваших туфелек -- мой бог --
Во всей России самых милых ног.
Идете вы, не смяв душистой кашки --
Ну и названьице -- как тихий шелк! --
Высокую прическу, край рубашки
Осыпал тонкий львиный порошок,
Славите Господа -- ну и замашки!
Но с вами мне бесцельно, хорошо --
Останьтесь, а? Ну, приходите сниться,
Расклеванная утренней синицей...
Уже четвертый час --
Господь, помилуй нас --
Аминь!
Сжимая теплый деревянный посох,
Весь в муравьиных тонких письменах,
Ищу взахлеб следочки ножек босых
В песках солонки, в синих пламенах
Цветка -- напоминанья, в кислых росах,
Тоскующих на козьих выменах,
В удодовых эстрадовых гобоях,
В разломе ситника, в златых обоях,
В цветистом ухарстве, в сквозной беде
Ищу мое, как ищут день вчерашний,
И в нежности -- о, в медвяной воде
Людских сношений! -- гордости незряшной,
В асбесте, шпате, янтаре, слюде --
Тетю мою слежу, в ткани пестряшной
Людского говора -- скифский платок,
Где тетя -- тоненький цветной уток!
Опрокинутый в мир, где ходят в главки,
Где радуются, любят лишь на зло,
Где наизнанку носят камилавки,
Где время из клепсидр водой стекло,
Где не дождется кончика булавки
Лжи пуленепробойное стекло --
В лжи, как в стекле, критические точки, --
Ищу сладчайших туфелек следочки.
И я ищу тетю мою в стихах,
В душистых тропах, в камерных созвучьях,
Поющих ветром в елочных верхах,
Желтым закатом в обнаженных сучьях,
Глядящих в нас, -- ищу тетю в строках
Прозрачной ясности, в печалях сучьих,
В волчьей тоске -- и пополам с тоской --
И в верности и теплоте людской.
Когда есть все -- мне не хватает тети.
Химеры канут: тетя -- враг химер.
Они ж не вынесут реальной плоти
Тетушкиных стихов. Она -- Гомер!
Овидий! Тасс! -- и вряд у них найдете
К стихам столь редкой ревности пример!
Химера -- существо совсем без веса.
Тетя -- величайшая поэтесса
Всех эр и рас. И снежных риз. И рос.
Вкусов и стилей. Без страха. Без лести.
Очес забрало водрузив на нос,
Сражает их стихом тихой прелести,
Жалом пчелы в гирлянде чайных роз.
Ушами прядают и, сжав челюсти,
Бегут! Где ступит голою пятой --
Там с незабудкой лютик золотой
Качаются. И венчиков радаром
Ведут к себе шмеля. А тетин дух
Уже витает в фартуке над паром:
С доски стреляет лука мелкий пух --
И шепчутся пельмени. Рифмы чарам
Подстать волшебство лучшей из стряпух.
Что Рудаки! Заканчивался чей там
Стих самым милым в этом мире бейтом:
Антоша, милый, ты у нас бываешь,
А кушать забываешь!?
Смотрит на календарь: недалеко
Первое -- праздник труда и зарплаты!
И Иппокрена снова бьет легко.
Редакторы, гурманы, психопаты,
Потеют над Тетушкиной строкой.
И вот эстеты недоумевато
Глазеют в свежий номер "Октября",
Где тетя -- одописец Октября!
Стихи в газетах "Правда", "Труд", "Известия",
"Московский комсомолец", например,
Мы с Тетушкой писали вместе. Я
Вгонял болванку в заданный размер,
Необходимый в жанре благочестия.
Тетя же выдавала полимер
Стиха, вроде волокон каучука,
Где отзывалась на событье чутко.
Мы это сами сделали и то,
Что нынче не секрет от тех, за стенкой...
То, что, читатель, встретишь у Барто
И, не боюсь сказать, у Евтушенко,
На свет смог в муках произвесть никто
Как Тетушка. Обугливалась гренка,
А мы корпели над строкой "Труда" --
Я -- в муках совести, она -- труда.
У многих нынче есть пристрастье к Рильке.
Я перевел для тети "Часослов" --
Так поступив не из участья к Рильке,
Но чтоб помочь ей уяснить со слов,
Как современно написать о кильке,
Чтоб "Комсомолка" приняла без слов.
А Тетушка, набравши в зубы шпильки,
Уж думала о Лорке, не о Рильке!
Рильке, Лорка и Кафка -- три кита
Тетушкиной программы. На затравку,
Где что-то сбрасывалось со щита, --
Бюрократия, например, там Кафку.
Рильке -- где обнажалась нищета
Рабочих Запада. А там, где травку
Воспеть и Первомай, и шум полей, --
Там Лоркин дольник был всего дельней.
Но тайной страстью тети был не Лорка,
Не Рильке и не Кафка. Некий стих,
Домашний как полынь, и как касторка
Комнатный. Привнесенный не из книг
(им даже возмутилась бы "Вечорка").
Но Тетушка им грезила, постиг --
Нуть тайну жуткой прелести не в силах
Племяннических строк. Простых и милых:
Это бывает, когда рояль выбрасывает
Судороги в припадке.
Это бывает, когда скрипач растрясывает
С башки волос остатки.
Когда начинают дамы,
Воспаряя в горние сферы,
Ронять с балконов номерки в партеры --
Тогда и бывает
вот это самое!!!!
И я ищу тетю мою в годах
Минувших, в быте, позабытом ныне.
В стране, куда не ездят в поездах.
В воспоминаньях, дневниках, где иней
Годов осеребрил чернильный прах
И где страницы желтые пустыней
Пахнут, где в вереске просохших строк
Гнездится Время. И студеный ток
Несет форель величиной с теленка.
Ах, на муравчатом на бережке
С лукошком босоногая девчонка --
Рыба в струе и ягодка в леске.
А птицы-то! Гористая сторонка.
В ней села дремлют на большой реке.
Поуживают рыбаки, не тужат,
Попы в баских церквах вечерни служат.
Жгут угли углежоги. На пожог
Везут руду крестьяне при заводе.
Кто в сундуках таит какой лишок,
А кто с утра не сыт, живет в заботе.
Кто просит, опершись на посошок,
И девочка до вечера в работе --
Ей чистить, мыть, косить, пасти, качать
И на тычки улыбкой отвечать.
Она удивительна, моя тетя.
Кротость и воля сочетались в ней
С быстрым умом. Она -- хоть в устном счете,
Хоть в грамоте -- поповен всех сильней.
И вот заезжий человек: Пойдете
Ли в семинарию? -- Нет, нет: нужней
Семье кормилица... -- Но вы, быть может,
Живую душу губите... Поможет
Земство -- стипендией... И вот она
Становится учителем. И едет
Служить в село Клевакино. Война
И голод. Марксом и Черновым бредит.
И революцией. Потом, жена
Чекиста, борется с разрухой и дет-
Сады организует, сыпняком
Болеет, но жива -- худым пайком,
Идеями и будущим. К монголам
Направлена. По долам, по горам
И по монастырям, и мелким селам
Учат детей, расстреливают лам,
Сеют террор и знания. Уколом
Лечат люэтиков, а также драм-
Политпросветкружки организуют,
Скрывая, что по родине тоскуют.
Индустриализацья, коллекти-
Визацья, конституцья, революцья --
Вас выносить и воплотить! Снести
На раменах, чтобы была не куцья!
И, как огонь в ладонях, вас спасти,
Когда вокруг со скрежетом мятутся
Все силы мрака, сохранить очаг,
Держа революцьонный крепкий шаг!
Но как не вечно рушишь или строишь --
А делу и потехе время есть --
И вечным криком нервы лишь расстроишь,
Когда-нибудь стоящий должен сесть,
А коли сел, стал думать -- не герой уж --
Так революцья длится не Бог весть,
И то, что было трепетным и кровным,
Становится уставным и чиновным.
И революцья ревностно блюдет
Канон от нечиновных революций...
А Тетушка туда и не идет!
Ей дела нет до виз, благополлюций.
Она остаток жизни проведет
В благословенном поиске созвучий --
Чтобы прейти. Не так, как воск в свече, --
Но как вода в прозрачнейшем ключе.
БЕДНАЯ ТВАРЬ
Кто выдумал тебя? Кто источил?
Кто дал такую силу бедной твари?
Звучать томительнее страдивари
Кто твой хребет и ноги научил? --
Сказав так, из объятий исключил
Ее он и подумал: снова в паре! --
И вякнула она: А ты в ударе!
Смешно ты это, право, умочил! --
-- Да я тебя не кину! -- Уж не кинешь,
Покудова еще тебе дышу,
А коли кинешь, то куда и двинешь?
Я камышинку в позвонках ношу:
Ко мне уж языком, гортанью хлынешь, --
Исторгнешь душу -- или песню вынешь! --
Исторгнешь душу ей и песню вынешь
Бывало -- вот ведь что. Ведь какова?
Хотя -- ведь это что? Слова... слова...
В словах не тот эффект, а вот как вдвинешь!
Опять в глазах у ней простор и синь --
ишь! --
И в волосах засохшая трава,
В душе стоят озера, дерева, --
Короче говоря, не баба -- Синеж.
-- Давай-ка поспиваем, ревунок! --
Поет -- и голосок сбивает с ног:
В нем скрежеток, как если примус чинишь.
Зато гортань Жидкова -- что алмаз,
А Стешеньки -- сребро среди желяз, --
Так ей и обречен, куда ни кинешь.
Тому и обречен, куда ни кинешь,
Что, с ней скитаясь, века не избыть, --
Петь песни по дворам, тому и быть,
И сдохнуть с милой, с ней -- единый финиш.
Поди на родине, не на чужбине ж
Падешь. А ей равно -- запеть, завыть,
Цивилизованность в себе забыть,
Сермяжность бабью воскресить, все нынеш.
-- Ножи точить! -- мы тоже из точил,
Хотя не правим ни ножа, ни бритвы.
Берем не деньги -- слезы да коритвы,
И нам от кровельных жестяных крыл
Летит порой: Ах мать вашу едрит, вы!
И кто тебя лечил -- не долечил!
-- А кто тебя лечил -- не долечил!? --
И говорит с тоской: Пойдем, не надо!
Ин наша муза этим не отрада,
Заквакали, как жабы из бучил.
А мне и жалко этих дурачил! --
-- Жалей! -- я возражал. -- Какого ляда
Жалеть необразованное стадо... --
-- Им Господи сердца не умягчил, --
Она мне, -- вот и сердются напрасно.
Антоша, помни! Помни ежечасно,
Что нам Всесвятый дивный дар вручил,
Затем чтобы и в непогодь, как в ведро,
Мы наши голоса струили бодро... --
Тут в небесах вдруг некто заскворчил.
И только этот самый заскворчил, --
Она умолкла, вняв ему всем телом,
