Приятен он отцу и важен сыну,
Их взгляды полны нежной добротой.
Еще скорее поздно, нежли рано,
И потому и старший, и меньшой
Идти и мыслить могут невозбранно --
Порвав на время с нужной томашой,
Беседуя любовно и пространно,
Как муж и муж с младенческой душой.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
Пятнадцать
сократических диалогов
на тему
иудейского псалма
сонетная корона
При реках Вавилона -- там сидели мы
и плакали, когда вспоминали о Сионе.
На вербах посреди его повесили мы
наши арфы...
***
Чужим рекам мы наши слезы лили
О родине давно забывшей нас
Презрев звезду надежды в этот час
Мы наши арфы вербам поручили
Могли ль мы петь осилившей нас силе
Цветы темниц смочив их влагой глаз
Простые наши песни без прикрас
Мы как и судьбы обрекли могиле
Но пусть прилипнет к горлу мой язык
Когда тебя я вспоминать не буду
Тебя веселья моего родник
Пусть почернеет день когда забуду
Я моего врага веселый лик
И ненависть стенаньем не избуду
I. Антигона
Я ненависть стенаньем не избуду
К богам, мой Полиник, мой Этеокл,
Пусть клекот мой, как волглый мякиш, клекл
И хрипл, как бы не мой, а взятый в ссуду.
Как стук костяшкой пальца по сосуду
Надтреснутому, чей облив надтекл,
Да дребезжанье выставленных стекл,
Мой голос, поднятый богам в осуду.
Он так неверен, так печально слаб,
Так стелется дымком сырой игили,
Что вправду лишь чадком смолистых лап
Мне кажется -- и все ж ему по силе
Кто знает равный -- как елей хотя б
Чужим рекам мы наши слезы лили.
Чужим рекам мы наши слезы лили --
Я с Этеоклом в Фивах, Полиник
В шести дворцах враждебных нам владык,
Чтоб бросить шестерых на Фивы в силе.
Чтоб Этеокла, брата, убедили
Те шестеро вернуть без выкавык
Трон брату, год спустя, как он привык,
Когда еще их договор был в силе.
Но год прошел, а Этеокл все пас
Ленивых подданных, не помышляя
Вручить бразды Полинику -- вот раз!
Тут брата и подвигла воля злая
Покинуть Фивы, крепко замышляя
Супротив родины, забывшей нас.
О родине, давно забывшей нас,
Мой Этеокл, наш узурпатор, пекся...
Их рати рядом, в щит и шлем облекся,
Взял меч и меч короткий прозапас.
-- Вы против нас, мы будем против вас,
Однако чтоб не каждый в схватке пекся, --
Он начал громко, но слегка осекся, --
Пусть раньше судит бой промеж двух нас. --
И, словно с дикобразом дикобраз,
Они сошлись страшно и возмужало
И, меч вонзив, себя проткнули враз.
И воинство пока соображало,
То шестеро от Фив тут побежало,
Презрев звезду надежды в этот час.
Презрев звезду надежды в этот час,
Враги решили не нести потери,
Поскольку оба брата, две тетери
Лежали рядом, кровию сочась.
Креон, наш дядя, властью облечась,
Стал говорить, что город в полной мере
Понять не может весь объем потери,
Что Этеокл их всех благая часть.
Что шестеро коварством огорчили
Его до слез, а этот... этот гад...
Нет, надо, чтобы гада проучили...
Но гад был мертв, отправлен то ли в Ад,
То ли в Элизий, ну, а мне он -- брат,
Мы наши арфы вербам поручили.
Мы наши арфы вербам поручили,
Чтоб на пирах им слух не услаждать...
"Изменник! Вранам и волкам предать!"
Креон -- они, конечно, умочили.
Так обращаться с теми, кто почили,
Немыслимо. Скорей земле предать.
"Как он посмел отечество предать!"
А вы бы в школе мыслям тем учили.
Вы в голове одних себя носили
И выносили, судя по всему,
А мертвых нечего учить уму.
Ах, как своим молчаньем вас бесили
Мы, мертвецы, я только не пойму --
Могли ль мы петь осилившей нас силе?
Могли ль мы петь осилившей нас силе,
Когда есть сила большая ее,
Ну, правда -- именем небытие,
Что невсваренье самое могиле.
Но крики дяди очень нас давили,
На нервов действовали вервие --
Ведь у него веревка и копье,
А что у нас? Любовь, и ту забили.
Да и на что любовь мне в этот час?
В моей груди сомнительные страсти
Она зажгла к увеселенью власти.
Пойду ль страстями? И гляжу, сейчас
Меня ведут под белы руки: здрасте,
Цветы темниц, вы радуете глаз.
Цветы темниц, смочив их влагой глаз,
Несу виновнику их Полинику,
Два яблока, орех и землянику,
Чтоб соглодал, уйдя в подземный лаз.
Дорога, помню, под гору вилас,
И возле каждого витка по шпику,
Высматривавших бдительно улику,
Когда бы таковая вдруг нашлас.
А возле трупа, в двух шагах, в острас --
Два охламона при ножах и пиках,
Один на козырях, другой на пиках.
Я соскользнула под земельный стряс
И там запела, думая о шпиках,
Простые наши песни без прикрас,
Простые наши песни без прикрас
В моем грудном, тоскливом исполненьи
Имели отзыв в слюноотделеньи
Сердец под жестким панцырем кирас.
Игру забросив, стали шарить стряс
Тот и другой вои в остервененьи, --
По долга неотступному веленьи,
Близ трупа вылезла худая аз.
Покамест на девонской этой жиле
Аукаться хватало дела им, --
Я малый холмик нагребла над ним.
И плакала, и плакала, и выли
Со мною волки над родным моим,
Над ним, на безымянной той могиле.
Мы, как и судьбы, обрекли могиле
Все остальное в нас, мой милый брат.
При жизни ты сносил попреков град, --
Зачем в утробе мы с тобой не сгили?
Зачем все те ж сосцы и нас вспоили,
Что и отца -- теперь отец нам брат,
И то, что ты пошел на братнин град,
Не хорошо, хотя любовь и в силе.
Не всех отпугивает злобный цык, --
Есть все и те, что чувствуют превратно.
Возьми меня к себе, мне здесь отвратно.
Здесь волчий вой, но чаще сытый рыг, --
И если не верна тебе я братно --
То пусть прилипнет к горлу мой язык.
Но пусть прилипнет к горлу мой язык,
Когда тебя не обзову я: шлюха! --
Сказал герой, подняв меня за ухо, --
Я не заметила, как он возник.
А рядом тут как тут его двойник,
И по виску мне зазвенела плюха,
Лишившая меня почти что слуха,
Но в общем-то тот и другой поник.
-- И что за ветер нам принес паскуду, --
Сказал тот, что постарше и брюнет. --
Как пред властями нам держать ответ? --
-- Отвертится, не будет девке худу, --
Сказал блондин, и я сказала: Нет!
Зачем мне отпираться? Я не буду. --
Когда тебя я вспоминать не буду
С признательностью, дивная судьба?
Два честных гражданина (два раба)
Меня влекли под псовью улюлюду.
Встречь мигом расступавшемуся люду,
О стену не пытающему лба,
Боящемуся каждого столба,
На коем сушат медную посуду.
И к дяде втащена за воротник,
Сознаться я тотчас не поленилась,
Что мной оплакан бедный Полиник.
Стояла молча и не повинилась,
И эта твердость дядей оценилась
На весь мой вес, ведь не его род ник.
Тебя, веселья моего родник,
День яркий, оставляю ради ночи.
В проклятом склепе, не закрывши очи,
Усну последним сном, когда б кто вник,
Мой Этеокл! Мой бедный Полиник!
Поверьте, что нельзя страдать жесточе, --
Я, кажется, не вытерплю, нет мочи
Вообразить сиротский мой пикник, --
Ведь я подобна хрупкому сосуду.
Не понимала все, но поняла:
Меня раздавит тяжестью скала.
Не сразу, медленно, как исподспуду,
Уйдет вся жизнь, которой я жила,
И почернеет день, и я не буду.
Пусть почернеет день, когда забуду
Все радости и жизнь, ее саму,
Когда с исходом лет сама пойму,
Куда пора мне, и... там буду, буду!
Ну, умереть самой по самосуду,
Уйти туда по сердцу своему,
Но как же, как же, вопреки уму,
Жизнь истребить в живом, как бы простуду.
Ах, лучше жить хоть жизнию калик,
Каким отец был -- немощным и слипым --
Вверять лицо морским соленым всхлипам.
Мало несчастье, а восторг велик,
Звенящим медью тополям и липам
Я б подставляла мой веселый лик.
И моего врага веселый лик
Меня бы, верно, не смущал нимало.
Что жизнь мою так грубо подломало
В том возрасте, когда есть тьма прилик?
Последний луч... потом последний блик...
Потом груди и воздуха не стало...
Ужели надо, чтоб меня не стало? --
Как не прогнать тогда -- ведь свет велик.
Ведь если к жизни ощущу остуду, --
Приду сама -- другой, а не такой:
Берите жизнь мою -- жалеть не буду --
И стану над подземною рекой,
И слез любви не осушу рукой,
И ненависть стенаньем не избуду.
***
Слежу чтобы лазури слезы лили
О той давным давно забывшей нас
Что кинула опережая час
Тех что ее заботам поручили
Пеняем ей и уступает силе
И для взыскательных рождает глаз
Красу возвышенную без прикрас
Собою не повинную могиле
Ее бессилен выразить язык
Которым тайны взламывать не буду
Пусть будут рядом тайна и родник
Но если я когда-нибудь забуду
Достоиной мудрости смиренный лик
Смешного любопытства не избуду
II. Эвпалинос
Смешного любопытства не избуду,
О Эвпалинос, до тех пор, пока
Не поведет нас твердая рука
Сквозь щербы площадей и зданий груду.
Ты вскоре объяснишь нам амплитуду
Работ, рассчитанных наверняка,
Во славу мастера и мастерка,
В листве дерев, подобной изумруду. --
-- Увы, среди строителей лишь крот,
Веду водою днища я и кили,
Прилично ль будет мне расторгнуть рот?
Ошибкою мне зодчего вменили:
Не возвожу, скорей, наоборот --
Тщусь, чтоб водам лазури слезы лили.
Слежу, чтобы лазури слезы лили
Зеленобраздой зыбкости морской,
Чтоб злую россыпь влаги воровской
Затворы шлюзов в чувство приводили.
Но если бы мои не повредили
Вам поясненья, я готов такой,
Как есть, развертку за строку строкой
Вам сообщать, чтоб вы за тем следили.
Все прославляет здесь ладонь и глаз:
Террасы, угнетенные садами,
Столпы мостов, повисших над водами, --
И, в выси экстатической лучась,
Сама лазурь, грозящая бедами,
Напоминает о забывшей нас.
О той, давным давно забывшей нас
Духовной родине, чей очерк дымный
Нам явлен в пенье дали многогимной
И этой близи, легкой, как экстаз.
В восторге киньте быстрый взор вкруг вас:
Вы ось иглы, чей циркуль безнажимный
Легко включает в свой уют интимный
Пространства многоликого запас.
Вы вскрикнете: там явственно угас
Холодный смысл и опыт геометра
В стихии мощной солнечного ветра.
Там тяжесть облак сжала быстрый газ,
И, весело глядясь в потоки ветра,
Взошла звезда, опережая час.
Что кинула, опережая час,
Звезда, Элизий свой -- приют кометы?
Лучом облив искусные предметы,
Керамиком слывущие у нас,
Где в дружестве отвес и ватерпас
На светлом воздухе свои разметы
Оставили, их слабые приметы
От форм к законам возвышают глаз.
Дожди, от века, почвы не мочили
На этих обезвоженных холмах,
Отвесные жары их облучили.
И вот карандаша счастливый взмах
Извел родник на инеи бумаг,
И мраморы пространство проточили.
Тех, что ее заботам поручили,
Земля охотно отдает назад:
Там ионический восплыл фасад,
Пред ним волюты мрамора почили.
Повсюду почвы нам не злак растили,
Не серых ив щебечущий каскад,
А бледных мраморов звенящий сад
