Чтоб западный тут фронт для нас не вышел.
С письмом тебе, я тут без всяких фронд
И заявление пишу -- на фронт.
* * *
20 мая 1941
Иринушка моя, родная лада,
Небесный луч, нет, солнышко само!
Приехал я в Коряжму для доклада,
И воспитатель мне вручил письмо.
Иринушка -- и мне, и мне отрада
Воспоминать холодных зорь письмо
В том Санатории при белой ночи --
Да только вспомню -- выплачу все очи.
Блеск ночи белой (и твои черты,
Любимая, над мрамором блестящим)
Я вспоминаю более, чем ты, --
Поскольку здесь, в разладе с настоящим,
Одним прошедшим мысли заняты,
Здесь счастие в однех мечтах обрящем,
А нынешнего нет у нас -- пером
Не описать, но покатить шаром!
Кругом и изумительно, и пусто,
Куда ни бросишь огорченный взгляд,
Повсюду за людей краснеешь густо --
Переродились на глазах в мозглят.
Да и чему я, собственно, дивлюс-то --
Мне этот лагерь будет сам-девят,
Да и работ в таком рабочем аде
Я перепробовал немало стадий.
Я знаю обстановку, быт, людей,
Кто -- как, за что -- подвергнут заключенью,
И знаешь что? -- не разменяв идей,
Пришел теперь к какому заключенью,
К какому руслу, так сказать, идей?
Чего кладу в основу злоключенью?
Зачем концов нигде мы не найдем?
Нет... мы уж личной встречи обождем.
Тяжел мне белый пламень ночи белой,
Иринушка, небес полунакал.
Смогу ли позабыть душою целой
То, чем ты был и чем сейчас ты стал.
Нет, только кто, от страха помертвелый,
Сам знает то, что здесь ты испытал,
Кто вынес шкурою, а не из штудий
Всю гнусность воспитательных орудий,
Кто клял ночами белый пламень ламп
По анфиладам выкрашенных комнат,
Кто корчился в виду позорных блямб,
Те, разумеется, все это помнят, --
Тому и зрелища невинных самб
В песочницах -- всю душу изоскомнят --
Но дальше этого я не пойду,
Имея перлюстраторов в виду.
Все перевытолкут, перетолкуют,
Все клеветою клейкой облекут,
Пусть лучше на безрыбице кукуют -
Я с думкою моей останусь тут.
Но пусть кликушствуют и морокуют -
Мой большевизм они не угнетут.
Я ссыком ссу в бесовские их рожи.
Мне Родина моя всего дороже.
А ты? Чиста ты, Ира, и честна
Чтоб сделать мне какую-нибудь гадость.
Вся жизнь у нас вдвоем проведена,
Тебе, конечно, не было бы в сладость
Меня покинуть посередь гумна --
Теперешним мучителям на радость.
И то, любовь, ты сознаешь вполне,
Каким бы это боком вышло мне.
Да и твоя-то собственная мама
Тебе твоей измены не простит.
Вы -- честные и слишком, и упрямо.
Забудете -- самих замучит стыд.
Вы не допустите такого срама,
Чтоб вами оказался я забыт.
Не так ли? Правда? Как хочу припасть я
К твоим ногам -- благодарить за счастье!
Меня расформировывают вновь
И гонят дальше -- на поселок Межог,
Приказано идти -- и вся любовь.
Но я теперь крылат и не из пеших,
И мне седую согревает кровь
В кармане самой тонкой из одежек --
Начальств суровых благосклонный жест --
Добро на летний твой ко мне приезд.
Приятно мне и то, что ты в Райплане
Так ценишься и на большом счету --
Да это и понятно мне в том плане,
Что ты в работе любишь остроту.
Так твой успех, любовь к тебе заране
Я предсказать смогу и не сочту
За дело оптимальные прогнозы...
Но, лада... извини за каплю прозы.
Прошу: ты мне побереги себя.
Легко гореть, легко все соки выжать
Из сердца -- для людей вокруг тебя,
Да очень трудно в этом круге выжить.
Телесными недугами скорбя,
Увы, жить тоже надобно, абы... жить.
Не для того, чтоб многих греть других,
Но просто жить -- для самых дорогих.
И как бы высоко тебя ни нес дух,
Как славою ты ни воскрылена --
Попомнив о душе и теле, роздых
Ты временем давать себе должна.
Подумай и о тех, кому, как воздух,
Нужна ты и судьбой обречена,
На них в своем бесчувствии взгляни-ка...
Твоя старушка мать... твой жалкий Ника.
* * *
конец мая 1941
Любимая Иринушка, пишу
Тебе ответ с известным опозданьем,
За это извиненья приношу.
Нас занимали расформированьем,
Теперь я в Межоге себя ношу,
Все прочие отправились с заданьем
На Север, торопясь как на пожар, --
В Абес, да в Абдерму (Маточкин Шар) --
Бороться в тундре с Вечной Мерзлотою
И дале колею свою тянуть --
Да как же им с душевной добротою?
Как бы им вовсе ног не протянуть.
Поборются с подпочвенностью тою,
И отойдет, и станут в ней тонуть,
Мы, слава богу, знаем из работы,
Как вечны эти Вечные Мерзлоты.
Меня же переводят в Урдаму,
Где твой слуга работал и иначе...
Давно готов к приезду твоему.
Сойдешь ты в Виледи -- там... как на даче.
Начальник станции -- мой друг, к нему
Ты подойдешь при первой незадаче
И спросишь обо мне его, и он
Устроит все, как надо. Он учен.
Да, "мерзлота" мне тут поддала жару,
Я выдержал довольно жесткий бой.
Будь я теперь близ Маточкина Шару,
Не быть бы и свиданию с тобой.
Тянул бы колею теперь под тару,
Но, к счастию, у них тут вышел сбой --
На человеке делая насечку,
Машина иногда дает осечку.
Работы много, боле же всего
Жуликоватых мелочных злодеев,
Творящих на бесправье воровство,
Бегущих жрать, ни капли не посеяв.
Как скромный человек, их баловство
Мне отвратительно, всех этих беев,
Но жаловаться хватит -- и тебе
Есть, видно, повод попенять судьбе.
Нашли о старости такие думки
В головушку прекрасную твою,
Что все вокруг в восторге межеумки,
Настолько с ними стала ты в струю
И нюнишь, точно, после первой рюмки.
Не узнаю Иринушку мою:
Ты, вроде, люба, не из той породы
Чтобы вступать в бальзаковские годы.
Подумай, как могла ты написать
Подобное -- "я жутко постарела"?
Как будто нам не вместе угасать,
Как будто нас нужда не вместе грела
И есть черед любимых нам бросать
При легком признаке у ней прострела,
Как будто молодеем день от дня.
Иринушка, тревожишь ты меня.
Там хуже: "мне явилось сожаленье
О молодых моих годах...", затем:
"Вся жизнь прошла, как быстрое мгновенье,
А я ее не видела совсем,
А прошлому не будет возвращенья".
Иринка! Милая! Могу ль быть нем,
Когда подходишь ты так низко, гадко --
К огромной теме личного порядка!
Подумай -- ты советский человек
И Партии ты преданный работник --
Так нам ли думать о прошедшем ввек!
Ты будущего и кузнец, и плотник --
Так что искать нам прошлогодний снег!
Гляди, какой вокруг кипит субботник!
Какая творческая мысль везде!
Оставь ты эти вилы на воде.
Всех пакостниц, всех Раф гони ты в шею!
Ее за глупость можно бы простить,
Когда б не гадили они Идею,
Пытаясь сокровенное простить.
От грязи их и похоти зверею
И не могу я, честный, допустить
Чтоб чистая, нетронутая Ира
Запачкалась у этого сортира.
Итак, письмо мое в конверт кладу
С еще одним тебе напоминаньем,
Что адрес мой тебе известен, жду
Тебя, как бога, с сердца замираньем,
Как светлую небесную звезду,
Как руку нежную с уврачеваньем
Всех, всех моих болезней. Ну и с тем
Целую крепко-крепко. Ваш Н.М.
* * *
17 сентября 1941
Большой-большой привет тебе, Ирина!
Я жив, здоров, болею лишь о вас.
Тяжелая для Родины година,
Но надо все перенести скрепясь,
Поскольку Родина для нас едина,
Ведь коммунизма родина у нас --
И надо пережить все потрясенья
И сделать все для Родины спасенья.
Я, за собратьями следя, живу
Одной надеждой -- вас на миг увидеть,
К твоим рукам на час склонить главу
И попросить простить, в чем смог обидеть,
Но только чтобы было наяву,
А сны я научился ненавидеть --
Бегут без парусов и якорей.
Ваш. Вечно с вами. Отвечай скорей.
* * *
10 февраля 1942
От вас нет ничего девятый месяц,
Весь измотался, исстрадал душой,
Особенно угрозу если взвесить
Нависшую над нашею Москвой.
Что с вами? Живы ли? Уж писем десять
Писал и посылал, но никакой
Ответ мне не приходит. Неужели
Вас больше нет. Что делать в самом деле?
Здесь все постыло молвить без прикрас,
А говоря фигурой -- без исходу.
Живу надеждою увидеть вас
И видами на скорую свободу,
Прошусь на фронт и даже взят в запас.
Домой поотпускали тьму народу
И в армию набрали целый краб,
Но я пока страдаю, божий раб.
* * *
14 апреля 1942
Привет, мои любимые, что с вами?
Трещит моя седая голова
От общих бед -- не выразишь словами,
Больное сердце сносит их едва,
А на духу два слова жерновами --
Что делать? И при том хотя бы два --
Два слова в целый год от вас! Тем боле
Другие -- письма получают с воли.
Меня, должно быть, в армию берут, --
Всяк месяц говорят мне: "Вы" пойдете.
Боюсь, однако, что в глаза мне врут,
И очень нервничаю на работе,
Со всеми уж переругался тут,
Бываю и неправ, зане в заботе,
Которая так давит мне на мозг,
Что я фантазией разделан в лоск.
Вообрази, я получаю письма,
Отправленные пару лет назад,
Которых, лада, оба заждались мы --
А сколько их, незнамо где, гостят,
Коварно сторожа, чтоб отреклись мы
От нас самих -- вот тут и навестят,
Чтоб разболтать, как праздный соглядатай,
Нам новость свежую за старой датой.
Вы, письма, вы без весел челноки,
Заблудшие во времени посланцы --
Зачем у вас борта так высоки,
Что не боятся ветра ваши шканцы?
Плывете по течению реки
В воде, которой не знакомы глянцы,
Подверженные всем капризам бурь.
И все-таки эфир у вас -- лазурь.
И я надоедаю всем -- вы живы!
И вижу в строчках столько свежих черт,
Пока, явясь во сне: Все письма лживы, --
Не скажешь мне. -- А ну, смотри конверт!
Проснусь -- мне тошно от моей поживы.
Нет, право, мой почтарь немилосерд.
Ему я, как какому-нибудь лорду,
Заутра разобью о шпалы морду.
Ау! Ау! Откликнись! Отзовись!
Ты где, мое единственное счастье?
Лучом иль беленьким снежком явись,
Иль ласточкой вломись в окно, ты -- ластье.
И ласточки летят в окно: свись-свись,
Но нет средь них тебя, и мне напастье --
Тебя нет ни у птиц, ни у зверей.
Мечта моя! Ау! Пиши скорей.
* * *
9 мая 1942, Урдама
На улице -- зима, в душе -- цикады!
С того апреля первое письмо,
Отправленное три тому декады,
Пришло, и у меня из уст само
Собою исторгаются рулады,
Хоть желдорлаг на окнах -- как бельмо,
Или бонмо в зубах продажной крали.
Я счастлив! Что так долго не писали?
Зачем каширский штемпель на письме?
В Москве не возят почту на телеге?
Ближайший ящик только в Костроме?
Все странно, как фиалка в хрупком снеге,
И радостно, и горько на уме.
Родная, мы великие стратеги.
Мы верим в честность мужа, но хотим,
Чтоб нас ошибкой не смешали с ним.
Голуба, брось, к чему теперь суеты!
Что значит "есть бесцветные поры,
Когда не пишется"? Самонаветы.
Или вот это -- "новости стары,
А новые похожи на клеветы --
Боюсь, что ты рассердишься" -- муры!
Известья не легки, но в чем вопрос-то:
