- Вместе с "наганом". Револьвер, кстати, в смазке. Такое впечатление,
что из него никогда не стреляли. Заявление, судя по всему, написано его
рукой.
- Тут и сомнений быть не может. Только когда? Не потерто на сгибах?
На какой поверхности лежала бумага во время написания? Пусть срочно
проверят.
- Да тут все срочно, Андрей Михайлович. Чуть потянем - и все, какие
ни есть улики уничтожат, едва только узнают, что Хутаев задержан...
- Он был один?
- Сын, Хутаев-младший, ожидал в машине у сберкассы. Достойный
представитель семьи - "не знает" абсолютно ничего. Весьма самодовольный и
спокойный малый. Сейчас с ним Тищенко работает. Картинка - будто это он,
Степан Георгиевич, капитана допрашивает.
- Тылы за собой чувствует.
- Именно так. Вот оттуда и будем ждать следующего хода.
Обыск в доме Хутаева шел уже второй час, но результатов не было. В
этом добротном кирпичном особняке в центре Баланцево, естественно,
попадалось много любопытного. Неброская, матового дерева мебель - та, что
сегодня приобретается только за валюту, пушистые, мягких тонов ковры на
стенах, увешанных кинжалами и рогами в оправах черненого серебра,
китайские вазы, бронза, картины в массивных золоченых рамах, - все
подобрано в тон и оставляет впечатление тяжеловесной солидности, с умом
потраченных больших денег. В сарае, сложенном из белого кирпича, и в
гигантском бетонном подвале громоздились залежи продуктов и всевозможных
напитков, являя картину наступившего века изобилия.
Тринадцатилетний Арслан - младший из двух отпрысков - повсюду
следовал за бригадой, проводившей обыск, с миной брезгливого отвращения на
нежном, почти девическом лице. Закинув ногу за ногу, в шелковом, затканном
драконами халате, хозяйка дома лениво следила, как тянется прядь голубого
дымка от длинной коричневой сигареты. Заметно нервничали только понятые.
Не то от взвинченного любопытства, не то от затаенного страха.
Мелодично зазвонил телефон. Лейтенант сделал предупреждающий жест,
остановив движение Хутаевой.
- Я возьму, не стоит беспокоиться, - Шиповатов поднял серо-стальную
трубку радиотелефона, лежащую на столике. - Тем более, что это меня.
В трубке заторопился голос Тищенко. Прижав как можно плотнее телефон
к уху, лейтенант коротко ответил, однако по его лицу было видно, что на
другом конце линии его не слышат. Он встряхнул трубку, подул.
- Ой, да нажмите же кнопку! Не эту - вон ту, слева, - голос Хутаевой
звучал снисходительно, словно она говорила с дикарем, дорвавшимся до
дорогой игрушки.
Однако успевшие прозвучать из аппарата несколько слов лишили ее
равновесия, заставили сжаться в тревожном ожидании. Тищенко не унимался:
- Лаз в подвал, по-видимому, под будкой овчарки. Ты с ней осторожно.
Собака - сущий зверь. В случае чего - стреляй к чертям. Если что, я
подъеду помочь.
- Не стоит, сам управлюсь.
- Все. Я у себя. Звони.
Это уже было лишнее. Сбоку телефона, на крохотном дисплее вспыхнули
цифры номера телефона капитана, подтверждая, что так оно и есть. Но до них
никому не было дела. Взгляды лейтенанта и Хутаевой встретились: любопытный
и даже отчасти сочувственный с испуганным, панически мечущимся.
- Так как, уберем собачку? - осведомился Шиповатов.
Неохотно, упираясь и глухо порыкивая, палевый красавец дал себя
увести из своего логова. Смотрел на хозяйку, словно спрашивал, как это
вдруг случилось, что чужие хозяйничают в доме, подрагивал от едва
сдерживаемого желания броситься и рвать в клочья. Глядя на это, понятые
зябко поеживались.
Хозяйка захлестнула цепь за прочный кованый крюк, с которым даже
ярости пса было не совладать, а затем, внезапно успокоившись и уже
улыбаясь, направилась к Шиповатову.
- Я прошу прощения, мне кажется, вы здесь старший?
- По-моему, я представился. Лейтенант Шиповатов.
- Хорошо, пусть будет лейтенант. Но есть же у вас имя, отчество...
Как вас зовут?.. Максим Витальевич? Прошу вас, Максим Витальевич,
буквально на два слова. Поверьте, дело сугубо личное. - Слегка прихватив
за локоть, Хутаева отвела лейтенанта в сторону и заговорила быстро,
вполголоса, с какими-то воркующими обволакивающими интонациями.
- Максим, вы простите меня, что я так вас называю. Я женщина, и
старше вас... Скажите, ну зачем вам все это? Будка, какие-то ямы... Ничего
там ровным счетом нет.
Я прошу вас, Максим, уходите, как угодно остановите это. Потом
загляните ко мне, можно и вместе с тем, кто только что звонил... Позже.
Сто, двести тысяч... А хотите - сейчас. Я не обману, все будет так, как вы
захотите. Никто не умеет так быть благодарным! Только помогите мне, ради
Бога. Ну же, Максим! Никогда и никого я так не просила...
Халат неосторожно распахнулся, обнажая высокую нежную грудь и белую
кожу бедра ровно настолько, чтобы это заметил Шиповатов, но не углядели
понятые - пожилые соседи. Все это великолепие, однако, не произвело
никакого впечатления. Поджав губы, женщина с оскорбленным видом
отвернулась, отошла и опустила руку на лохматую, размером с ведро, голову
пса.
Тем временем внимание всех присутствующих оказалось прикованным к
крышке люка, обнаруженного под собачьей будкой, снабженной массивным,
тронутым ржавчиной кольцом. Шиповатов, однако, контролировал ситуацию.
Короткий взгляд через плечо - и только с третьего выстрела ему удалось
срезать летящего с утробным рыком "кавказца". Он рухнул, истекая кровью, в
двух шагах от лейтенанта.
Гибель пса Хутаева приняла безразлично, как и все дальнейшее, что
происходило во дворе. Крышка люка откинулась, понесло затхлой сыростью.
Наружу вырвался не то стон, не то какое-то сдавленное мычание, заставившее
понятых отпрянуть от зияющего отверстия.
Перед тем как спуститься вниз, Шиповатов позаботился о том, чтобы
Хутаева находилась под надежным присмотром. Затем, осветив подвал мощным
лучом небольшого фонарика, встал на узкую ступеньку наклонной
металлической лестницы и пригнулся. В сумраке, в теплом густом смраде
нечем было дышать. У дальней стены, прикованный наручниками к трубе,
переминался с ноги на ногу мужчина лет сорока в теплой байковой рубахе и
спущенных, мокнущих в смрадной жиже штанах. Не дожидаясь, пока узник, на
время ослепший от света, смог выговорить хоть что-то членораздельное,
лейтенант расправился с наручниками. В замкнутом пространстве выстрел
"макарова" прозвучал оглушительно, звенья распались.
Глянув на брюки и трусы узника, пропитанные экскрементами, Шиповатов
не нашел ничего лучшего, как предложить несчастному прикрыть срам
рубашкой. Когда они уже собирались подняться по лестнице, сверху прогремел
голос, которого лейтенант в этот момент никак не ожидал услышать:
- Эй, там, в подвале! Выходи по одному с поднятыми руками!
Сашу Абуталибову нашли мертвой, в луже крови. На шее девочки зияла
разверстая резаная рана. Она лежала под лестницей в райотделе милиции,
касаясь пальцами правой руки рукоятки окровавленного столового ножа. Кровь
попала в стоящее рядом с мертвой девочкой ведро. На блестящей оцинкованной
поверхности бурые пятна были менее заметны, чем на белом платье. На груди
мертвой, за крохотным детским лифчиком обнаружили короткую записку. Бумага
подплыла кровью и фактически никак не поясняла происшедшее:
"Я не могу больше лгать. Я безумно устала притворяться. Я вру, даже
когда меня не заставляют. Не верьте мне - все, что я говорила, - ложь. Не
ищите Ника. Его нет. Он не спас меня, а я всех запутала. Вы все поймете.
Мамочка, где ты? Это я - Саша".
Ни числа, ни подписи. Уборщица, наклонившаяся, чтобы взять под
лестницей свой нехитрый инвентарь, если и не упала в обморок, то лишь
благодаря специфике учреждения, в котором работала.
Когда Тищенко сообщили о страшной находке под лестницей, он
моментально слетел вниз. Сашу - юную, отчаянно напуганную свидетельницу
страшного преступления, он помнил отлично, и так не хотелось верить, что
это все-таки случилось...
Предоставив экспертам выяснять обстоятельства, он торопливо вернулся
в свой кабинет. На мертвую девочку взглянул мельком, но картина словно
врезалась в сознание. Тищенко помотал головой - нет, отвязаться
невозможно. Белое платье, загустевшая, тягучая лужица, нож, ослепительный
блеск цинка...
Машины одновременно припарковались на стоянке райотдела. В первой
рядом с Шиповатовым восседал гражданин Г.К.Сидоров, несколько
экстравагантно облаченный в набедренную повязку из фланелевой рубахи в
клетку. Было очевидно, что даже относительно удобное сиденье "жигулей"
причиняет ему неудобство, так как гражданин все время ерзал в поисках
более удобной позы.
Наверху, в кабинете следователя, речь его наконец стала внятной.
- Я прошу только одного - защитите меня! Страшно сказать, что они со
мной сделали. Я дам показания, только лучше, если вы не будете писать.
Как-нибудь так, неофициально. Скажите, а билет мне вернут? Ведь я же
выиграл?
- Если все законно, никаких сомнений, - Тищенко держался осторожно,
сочувственно. - Билет нами арестован так же, как и обратившееся с ним в
сберкассу лицо. Временно, до того, как на него будут предъявлены права.
Буду только рад за вас, если все окажется в порядке. Судя по всему, вы
попали в большие неприятности?
- Какие, к черту, неприятности! Верните мне билет, и пропади оно все
пропадом! Не хочу связываться! Что я - мстить им буду?
- При чем тут месть? Есть закон, и никто не должен остаться
безнаказанным. А билет вы получите, только для начала от вас требуется
полная откровенность. Нам нужно знать обо всех событиях - как до, так и
после того, как вы узнали, что стали обладателем счастливого лотерейного
билета. В противном случае, придется вам продолжить знакомство с восточным
гостеприимством.
Сидоров выложил руки на стол и умолк, тяжело задумавшись.
- Ишь ведь как вас напугали!.. А вот жена ваша, Геннадий Кузьмич,
более сообразительной оказалась. Сразу поняла, что "и нашим, и вашим" все
равно не угодить. Хутаев - серьезный преступник, и не надейтесь, что он
оставит вас в покое. А если мы будем иметь ваши показания, то и для его
задержания у нас появятся более веские основания. Не советую лукавить,
Геннадий Кузьмич. Тем более, что в общих чертах многое уже ясно.
- А что она могла рассказать? Как издевались надо мною? Как истязали?
Шел мимо сберкассы, зашел глянуть - и глазам своим не поверил. "Волга"! Уж
я-то знаю, сколько это на рынке стоит, еще и через лотерею. На рынок меня,
идиота, и понесло. Полдня присматривался. Там такой жирный Рустем есть,
лимонами торгует. Деньги - пачками во всех карманах, все прочие кавказцы к
нему с почтением, а наши так просто стелются. Подумать только - в
Подмосковье у мандаринников места, чтобы поторговать, выкупают! Рустем у
всех берет, никого не обижает. Вот ему-то я и предложил билет... - Сидоров
замолчал, пригорюнился, словно ожидая толчка в нужном направлении.
Тищенко ободряюще улыбнулся.
- Ну что вы, Геннадий Кузьмич, сникли? И нам ничто человеческое не
чуждо. Скажу откровенно - выиграй я "волгу", продал бы к чертям собачьим.
И хватило бы мне с семьей до конца дней. Но, - капитан склонился к
собеседнику, - во всяком случае, с базарным жульем связываться бы не стал.
Очень уж личности одиозные.
- Ну а я, дурень, влетел, как кур в ощип. Сделали из меня чахохбили.
А как стелили мягко! Рустем тут же лимоны свои бросил, позвал одного
своего, чтобы подменил, - и в ресторанчик, в "Ахтамар" этот, обсудить.
