говоря уже о его ликвидации. Какой смысл? Числясь "государевыми людьми",
куда сподручнее тащить по домам не только выращенное на полях, но и
полученное в виде разного рода ссуд и дотаций. И уж кому-кому, но не
нынешнему председателю было рубить сук, на котором так удобно сиделось. Да
и люди не жаловались. Строились, везли в город овощи, свинину, - словом,
не бедствовали. Пусть у дяди в агропроме голова болит, что из тех
стройматериалов, что получил за последние годы колхоз, можно половину
района застроить коттеджами.
Стайки "шабашников" потянулись в Россию давно. Пожалуй, этому
начинанию уже не меньше четверти века. Строили фермы и кормохранилища,
работали не хуже здешних мужиков. Но и зарабатывали столько, что за такие
денежки выкладывались бы от темна до темна и свои. Однако председателям со
своими дело иметь не с руки. Свои и дать не догадаются, а если разъяснишь,
как оно положено, да заставишь поделиться, - язык за зубами удержится
только до первой рюмки.
Приезжие, в основном из Закавказья, поначалу работавшие от души, тоже
быстро разобрались, что к чему. Практическим умом, слава Богу, не
обделены. Зачем вкалывать, когда вокруг трется столько голодных,
спившихся, бездомных? Клиентуру поставляли в основном продавщицы
винно-водочных отделов и "тройняшки" да дихлофоса, получая за каждого
"алика", взятого в дело, особую плату. Поначалу "аликов", среди которых
были бомжи и алиментщики, мелкие воришки и другой люд, которому некуда
приткнуться, - просто продавали богатым хозяевам. Нет, не в Подмосковье, а
в глубинку, куда-то за калмыцкие степи, где их ожидал рабский труд под
надзором свирепой охраны в обширных поместьях.
Однако спустя какое-то время "шабашники" спохватились: зачем
продавать рабочую силу за тридевять земель, когда ее можно успешнее
использовать здесь? Ощущая за спиной дыхание участкового, "алики" охотно
подписывали любое трудовое соглашение. Дальше события развивались по
одному и тому же сценарию. В дальнем сельском районе, через полмесяца
после начала строительных работ "аликам" выдавался желанный аванс. В
результате работяги устраивали грандиозную пьянку. Наутро, когда, мучимые
похмельем, они сползались на стройплощадку, неумолимый бригадир, выстроив
работничков, сурово напоминал им, кто есть их благодетели, кто взял их в
бригаду без документов, кто обеспечил им крышу и заработок и кто отвечает
за них перед властями - тем же участковым.
Тем, известное дело, куда деваться? А здесь и курево, и жратва, а в
перспективе - приличные деньги. И работа кипела. А в конце сезона
наступала развязка, всегда одна и та же. Шеф местного отделения милиции
внезапно учинял грандиозную, с пристрастием, проверку соблюдения
паспортного режима. Не получив ни гроша, "алики" разбегались, как
перепуганные зайцы, и никто ни разу и не попробовал качать права.
Безупречная работа органов правопорядка оплачивалась не только купюрами,
но и лояльностью - если удавалось вынюхать у "аликов" подробности их
прежней жизни, их закладывали со всеми потрохами.
Вообще в здешних местах открывались все новые просторы для
деятельности бывших "шабашников". Маковые коробочки и конопля на огородах
аборигенов подчас доставляли им приятные минуты. Когда же они осознали,
что мак растрачивается на пирожки, а конопляное семя - на масло, то
удивлению их не было границ. В обмен на водку можно было получить
несметное количество драгоценного сырья.
Поначалу были попытки "разобраться" с еще не укоренившимися
приезжими. Заканчивались они, как правило, плачевно: "народные мстители" в
лучшем случае попадали в больницу.
Однако ситуация стала меняться. Отмена дотаций убыточным колхозам
лишила председателей возможности щедрой рукой финансировать деятельность
проверенных товарищей. Новый источник дохода оказался рядом - нагнись и
возьми. Деньги произрастали под ногами: в огородах и заброшенных садах. Но
не везти же сырье и готовые наркотики в родные края через полстраны,
сквозь кордоны линейной милиции и ГАИ, где нынче завели специально
натренированных спаниэлей, которые "на лапу" не берут вовсе. А дома своя
мафия - с конкурентами не будут церемониться. Дома вообще все сложнее.
Попробуй там пошалить так, как в деревенской России, - только тебя и
видели.
Нужен был рынок сбыта здесь и сейчас. А значит, в первую очередь, -
потребитель. Подростки садились на иглу моментально. Чем моложе, тем
быстрее. Еще быстрее - совсем молоденькие девчонки. С иглы ложились в
постель по первому требованию. Особенно если непокорной давали денек
посидеть "на кумаре". Когда девчонка надоедала, ее отправляли "на
заработки"...
В лагерь труда и отдыха в "Зарю коммунизма" текстильный техникум
продолжал выезжать по давно укоренившейся традиции. Как бы ни приходилось
туго в колхозе, скучно там не бывало никогда. Компенсацией за прозаическую
дневную борьбу за остатки урожая служили прохладные сельские вечера,
дурманящий запах листвы, речная свежесть. Прокуренному клубу девушки
предпочитали посиделки в своем кругу, не чураясь двух-трех глотков
желтоватого местного самогона, который служил как бы неотъемлемым
атрибутом местной романтики. Девушки обычно держались стайками, и даже за
"атрибутом" к местному шинкарю ходили вместе, а то и в сопровождении
преподавательниц, которым, как известно, так же не чуждо ничто
человеческое.
После обеда из третьего отряда исчезла Лариса Минеева - высокая
белокурая девушка с не по возрасту развитыми формами и спортивной осанкой.
Куда она направилась, никто из подруг не заметил. Впрочем, как они знали,
у девушки была довольно веская причина отлучиться: накануне она получила
письмо от парня, с которым, как принято выражаться, "ходила". Что было в
письме подробно никто не знал, но, судя по всему, отношения этой пары
близились к завершению, а Лариса по складу своего характера считала, что
последнюю точку обязана поставить сама.
Лагерному начальству об этой версии сообщили; тем не менее в Москву
отрядили гонца. Но и дома девушки не оказалось. Вечером в столовой, сидя в
полумраке, подруги с живым интересом обсуждали романтические подробности
происшедшего.
- А что, девы, - внезапно сказала худенькая темноволосая Саша
Абуталибова - вечный "хвостик" Ларисы, - вдруг сейчас дверь откроется,
кто-то войдет и - представляете! - бросит на стол отрезанную голову
Лариски?
Двое девчонок прыснули, а третья, такая же трусиха, как и Саша,
съежилась и подумала - с чего бы это Сашка несет такую чушь? После этого
разговор увял, и все довольно скоро разошлись спать.
В палате Саша вдруг захотела перебраться со своей койки у окна на
пустующую Ларисину кровать у двери. "Дует, девочки, - нету сил!" Вообще в
тот вечер, как все потом припомнили, она была какая-то взвинченная и
растерянная.
Ранним утром неподалеку от лагеря в перелеске обнаружили
обезглавленный труп девушки со следами садистских надругательств. Но самое
жуткое - практически вся кожа с трупа была снята.
Все, кто был способен передвигаться в райотделе, выехали на
прочесывание. Прибыло подкрепление и от соседей. Рассыпавшись редкой
цепочкой, в глубоком молчании, начали двигаться по неровной, изрезанной
мелкими овражками местности. Через час в шестистах метрах севернее
наткнулись на голову девушки.
Иссиня-бледный, не выспавшийся, едва сдерживающий ярость Лобекидзе
сейчас наверняка не стал бы обсуждать вероятность наличия у Саши
Абуталибовой дара ясновидения. В помещении сельсовета, срочно
превратившемся в импровизированный кабинет следователя, девочка, дрожа и
запинаясь, рассказала следующее:
- Два дня назад, во вторник... пошли мы с Ларой на речку... ну,
конечно, самовольно, тут же рядом... Познакомились там с парнем - высокий
такой, худой... одет классно, нашего возраста, может, чуть старше.
Чернявый, волосы волнистые, длинные - немного короче, чем у меня, - Саша
нервно встряхнула головой, запустила пальцы в свою мальчишескую стрижку и
внезапно, словно испугавшись чего-то, отдернула руку. - Он говорил, что
скрывается от кого-то. Мы поняли - не от милиции, а от каких-то людей.
Будто бы его за что-то должны убить, грозят ему. И не дружки, а просто
какие-то посторонние люди. Ошибка вышла, и ему надо время переждать, чтобы
все улеглось. Должны вроде разобраться. Он так в лесу и жил. Мы ему с
Ларисой оттащили печенье, колбасу - он попросил поесть принести, говорил,
что всех боится, а вот нам доверяет, обещал - не пожалеем. Деньги у него
были, мы видели. Предлагал и нам - мы, конечно, отказались. И в среду
пошли - он сказал, у реки ждать будет. Отозвал ее в сторону, и чего-то они
шептались. Я еще обиделась - подруга, называется! А вчера Лариска сказала,
что на встречу с Ником - он так назвался, - не пойдет, и мне не советует.
Ну, я сразу решила - что-то она темнит. Вот... - девушка запнулась, словно
горло перехватил спазм.
Лобекидзе как мог успокоил ее, стараясь не сбить, ободрить:
- Так что показалось-то, Саша? Почему Лариса не договаривала? Что она
имела в виду? Ты ведь знала подругу, как никто. Нам важно - как было дело
в действительности, и ты - единственный пока свидетель. Все зависит от
тебя, и, пожалуйста, ни о чем не думай, говори только правду, и помни -
все, что ты скажешь, останется между нами.
- Да, вам легко. Она ведь и вправду самая моя близкая подруга...
была. И вообще, может, я ее не так поняла, но мне показалось, что Лара...
Ну, я же сказала, ей всегда нравилось все шикарное. Говорила, вот бы
нашелся богатый, пусть и старый, и урод - ей плевать - только бы в
техникуме не гнить и в грязи не рыться. А Ник ей деньги показал, про
рестораны рассказывал: Сочи - "Жемчужина", Ленинград - "Астория" и еще там
какие-то. Она и загорелась. А меня решила отшить... Вот вчера я и начала
за ней следить. После обеда она тайком пошла туда, где мы с Ником обычно
встречались. Далеко в лес зашла, а когда все это началось, я чуть от
страха там не умерла. Лариска принесла Нику поесть и стала с ним
разговаривать. А дальше... - девушка всхлипнула, но взяла себя в руки и
продолжала отрывисто, словно бросаясь в омут: - Как в страшном сне... Ник
неожиданно выхватил нож и начал бить Лару, а когда она упала, разорвал
платье... и... ну, надругался... все это с ней сделал. Меня словно
парализовало - стою и с места тронуться не могу. Потом он ей голову
отрезал - и полез в чащу. Тут я пришла в себя - и бегом в лагерь. Хочу
рассказать - и не могу. Страшно! Ведь я... единственный свидетель... он
убьет меня!.. - Саша забилась в рыданиях.
Майор привел девочку в чувство. Вскоре она заговорила, и даже немного
спокойнее, чем раньше.
- Я не захотела у окна спать - боялась. А Лариска - ей уже ничего не
нужно было, вот я и перебралась на ее кровать - знала, что не придет.
Словесный портрет и приметы девушка описала довольно подробно.
Поработали и с фотороботом. Возник размытый образ узкогрудого парня с
порочным лицом и жестоким взглядом. Его никто не опознал, а сама Саша в
конце концов заявила, что все вроде бы было и так, как она рассказала, но
в то же время и не совсем.
Теплым сентябрьским днем Лобекидзе сидел в кабинете за своим еще
хранящим следы канцелярских чернил, а сейчас испятнанным солнцем старым
письменным столом, и зябко ежился. Напротив сидел лейтенант Шиповатов,
