обычному типу, т.е. воспринять произведение существенно новой художественной
воли с точки зрения воли старой - и привычной. Одни, порабощенные самой
содержательной стороной идеологических воззрений отдельных героев, пытались
свести их в системно-монологическое целое, игнорируя существенную
множественность неслиянных сознании, которая как раз и входила в творческий
замысел художника. Другие, не поддавшиеся непосредственному идеологическому
обаянию, превращали полноценные сознания героев в объектно воспринятые
опредмеченные психики и воспринимали мир Достоевского как обычный мир
европейского социально-психологического реалистического романа. Вместо
события взаимодействия полноценных сознании в первом случае получался
философский монолог, во втором - монологически понятый объективный мир,
коррелятивный одному и единому авторскому сознанию.
Как увлеченное софилософствование с героями, так и объективно безучастный
психологический или психопатологический анализ их одинаково не способны
проникнуть в чисто художественную архитектонику произведений Достоевского.
Увлеченность одних не способна на объективное, подлинно реалистическое
видение мира чужих сознании, реализм других "мелко плавает". Вполне понятно,
что как теми, так и другими чисто художественные проблемы или вовсе
обходятся или трактуются лишь случайно и поверхностно.
Путь философской монологизации - основной путь критической литературы о
Достоевском. По этому пути шли Розанов, Волынский, Мережковский, Шестов и
др. Пытаясь втиснуть показанную художником множественность сознании в
системно-монологические рамки единого мировоззрения, эти исследователи
принуждены были прибегать или к антиномике или к диалектике. Из конкретных и
цельных сознании героев (и самого автора) вылущивались идеологические
тезисы, которые или располагались в динамический диалектический ряд или
противоставлялись друг другу как не снимаемые абсолютные антиномии. Вместо
взаимодействия нескольких неслиянных сознании подставлялось взаимоотношение
идей, мыслей, положений, довлеющих одному сознанию.
И диалектика и антиномика, действительно, наличны в мире Достоевского.
Мысль его героев, действительно, диалектична и иногда антиномична. Но все
логические связи остаются в пределах отдельных сознании и не управляют
событийными взаимоотношениями между ними. Мир Достоевского глубоко
персоналистичен. Всякую мысль он воспринимает и изображает как позицию
личности. Поэтому даже в пределах отдельных сознании диалектический или
антиномический ряд - лишь абстрактный момент, неразрывно сплетенный с
другими моментами цельного конкретного сознания. Через это воплощенное
конкретное сознание, в живом голосе цельного человека логический ряд
приобщается единству изображаемого события. Мысль, вовлеченная в событие,
становится сама событийной и приобретает тот особый характер "идеи-чувства",
"идеи-силы", который создает неповторимое своеобразие "идеи" в творческом
мире Достоевского. Изъятая из событийного взаимодействия сознании и
втиснутая в системно-монологический контекст, хотя бы и самый
диалектический, идея неизбежно утрачивает это свое своеобразие и
превращается в плохое философское утверждение. Поэтому-то все большие
монографии о Достоевском, созданные на пути философской монологизации его
творчества, так мало дают для понимания формулированной нами структурной
особенности его художественного мира. Эта особенность, правда, породила все
эти исследования, но в них, менее всего она достигла своего осознания.
Это осознание начинается там, где делаются попытки более объективного
подхода к творчеству Достоевского, притом, не только к идеям самим по себе,
а и к произведениям, как к художественному целому.
Впервые основную структурную особенность художественного мира
Достоевского нащупал Вячеслав Иванов [3] - правда, только нащупал. Реализм
Достоевского он определяет как реализм, основанный не на познании
(объектном), а на "проникновении". Утвердить чужое "я" не как объект, а как
другой субъект - таков принцип мировоззрения Достоевского. Утвердить чужое
"я" - "ты еси" - это и есть та задача, которую, на Иванову, должны разрешить
герои Достоевского, чтобы преодолеть свой этический солипсизм, свое
отъединенное "идеалистическое" сознание и превратить другого человека из
тени в истинную реальность. В основе трагической катастрофы у Достоевского
всегда лежит солипсическая отъединенность сознания героя, его замкнутость в
своем собственном мире. [4]
Таким образом, утверждение чужого сознания как полноправного субъекта, а
не как объекта является этико-религиозным постулатом, определяющим
{содержание} романа (катастрофа отъединенного сознания). Это принцип
мировоззрения автора, с точки зрения которого он понимает мир своих героев,
Иванов показывает, следовательно, лишь чисто тематическое преломление этого
принципа в содержании романа и притом преимущественно негативное; ведь герои
терпят крушение, ибо не могут до конца утвердить другого - "ты еси".
Утверждение (и не утверждение) чужого "я" героем - тема произведений
Достоевского.
Но эта тема вполне возможна и в романе чисто монологического типа и,
действительно, неоднократно трактуется в нем. Как этико-религиозный постулат
автора и как содержательная тема произведения, утверждение чужого сознания
не создает еще новой формы, нового типа построения романа.
Иванов, к сожалению, не показал, как этот принцип мировоззрения
Достоевского становится принципом художественного видения мира и
художественного построения словесного целого - романа. Ведь только в этой
форме, в форме принципа конкретного литературного построения, а не как
этико-религиозный принцип отвлеченного мировоззрения, он существен для
литературоведа. И только в этой форме он может быть объективно вскрыт на
эмпирическом материале конкретных литературных произведений.
Но этого Вячеслав Иванов не сделал. В главе, посвященной "принципу
формы", несмотря на ряд ценнейших наблюдений, он все же воспринимает роман
Достоевского в пределах монологического типа. Радикальный художественный
переворот, совершенный Достоевским, остался в своем существе не понятым.
Данное Ивановым основное определение романа Достоевского, как
"романа-трагедии", кажется нам глубоко неверным. [5] Оно характерно как
попытка свести новую художественную форму к уже знакомой художественной
воле. В результате роман Достоевского оказывается каким-то художественным
гибридом.
Таким образом, Вячеслав Иванов, найдя глубокое и верное определение для
основного принципа Достоевского - утвердить чужое "я" не как объект, а как
другой субъект, - монологизовал этот принцип, т.е. включил его в
монологически формулированное авторское мировоззрение и воспринял лишь как
содержательную тему изображенного с точки зрения монологического авторского
сознания мира. [6] Кроме того, он связал свою мысль с рядом прямых
метафизических и этических утверждений, которые не поддаются никакой
объективной проверке на самом материале произведений Достоевского. [7]
Художественная задача построения полифонического романа, впервые разрешенная
Достоевским, осталась не вскрытой.
Сходно с Ивановым определяет основную особенность Достоевского и С.
Аскольдов. [8] Но и он остается в пределах монологизованного
религиозно-этического мировоззрения Достоевского и монологически
воспринятого содержания его произведений.
"Первый этический тезис Достоевского, - говорит Аскольдов, - есть нечто
на первый взгляд наиболее формальное и, однако, в известном смысле наиболее
важное. "Будь личностью", - говорит он нам всеми своими оценками и
симпатиями". [9] Личность же, по Аскольдову, отличается от характера, типа и
темперамента, которые обычно служат предметом изображения в литературе,
своей исключительной внутренней свободой и совершенной независимостью от
внешней среды.
Таков, следовательно, принцип этического мировоззрения автора. От этого
мировоззрения Аскольдов непосредственно переходит к содержанию романов
Достоевского и показывает, как и благодаря чему герои Достоевского {в жизни}
становятся личностями и проявляют себя как таковые. Так, личность неизбежно
приходит в столкновение с внешней средой, прежде всего - во внешнее
столкновение со всякого рода общепринятостью. Отсюда "скандал" - это первое
и наиболее внешнее обнаружение пафоса личности - играет громадную роль в
произведениях Достоевского. [10] Более глубоким обнаружением пафоса личности
в жизни является, по Аскольдову, преступление. "Преступление в романах
Достоевского, - говорит он, - это жизненная постановка религиозно-этической
проблемы. Наказание - это форма ее разрешения. Поэтому то и другое
представляет основную тему творчества Достоевского... ". [11]
Дело, таким образом, все время идет о способах обнаружения личности в
самой жизни, а не о способах ее художественного видения и изображения в
условиях определенной художественной конструкции - романа. Кроме того, и
самое взаимоотношение между авторским мировоззрением и миром героев
изображено неправильно. От пафоса личности в мировоззрении автора
непосредственный переход к жизненному пафосу его героев и отсюда снова к
монологическому выводу автора - таков типичный путь монологического романа
романтического типа. Но менее всего это путь Достоевского.
"Достоевский, - говорит Аскольдов, - всеми своими художественными
симпатиями и оценками провозглашает одно весьма важное положение: злодей,
святой, обыкновенный грешник, доведшие до последней черты свое личное
начало, имеют все же некоторую равную ценность именно в качестве личности,
противостоящей мутным течениям все нивелирующей среды". [12]
Такого рода провозглашение делал романтический роман, знавший сознание и
идеологию лишь как пафос автора и как вывод автора, а героя лишь как
осуществителя авторского пафоса или объекта авторского вывода. Именно
романтики дают непосредственное выражение в самой изображаемой
действительности своим художественным симпатиям и оценкам, объективируя и
опредмечивая все то, во что они не могут вложить акцента собственного
голоса.
Своеобразие Достоевского не в том, что он монологически провозглашал
ценность личности (это делали до него и другие), а в том, что он умел ее
объективно-художественно увидеть и показать как другую, чужую личность, не
делая ее лирической,. не сливая с ней своего голоса и в то же время не
низводя ее до опредмеченной психической действительности. Высокая оценка
личности не впервые появилась в мировоззрении Достоевского, но
художественный образ чужой личности (если принять этот термин Аскольдова) и
многих неслиянных личностей, объединенных в единстве события, впервые в
полной мере осуществлен в его романах.
Поразительная внутренняя самостоятельность героев Достоевского,
отмеченная Аскольдовым, достигнута определенными художественными средствами:
это прежде всего - свобода и самостоятельность их в самой структуре романа
по отношению к автору, точнее - по отношению к обычным овнешняющим и
завершающим авторским определениям. Это не значит, конечно, что герой
выпадает из авторского замысла. Нет, эта самостоятельность и свобода его как
раз и входят в авторский замысел. Этот замысел как бы предопределяет героя к
свободе (относительной, конечно) и, как такого, вводит в строгий и
