М. М. БАХТИН
ПРОБЛЕМЫ ТВОРЧЕСТВА ДОСТОЕВСКОГО (1929)
ОБЩИЙ ТЕКСТ TEXTSHARE http://textshare.da.ru textshare@aport. ru
Киев, Next, 1994, сс. 9-179
В фигурных скобках {} текст, выделенный курсивом.
В круглых скобках () номер подстраничных примечаний автора.
ОГЛАВЛЕНИЕ
Предисловие
Часть I Полифонический роман Достоевского (постановка проблемы)
Глава I. Основная особенность творчества Достоевского и ее освещение в
критической литературе
Глава II. Герой у Достоевского
Глава III. Идея у Достоевского
Глава IV. Функции авантюрного сюжета в произведениях Достоевского
Часть II Слово у Достоевского (опыт стилистики)
Глава I. Типы прозаического слова. Слово у Достоевского
Глава II. Монологическое слово героя и слово рассказа в повестях
Достоевского
Глава III. Слово героя и слово рассказа в романах Достоевского
Глава IV. Диалог у Достоевского
Заключение
Предисловие
Предлагаемая книга ограничивается лишь теоретическими проблемами
творчества Достоевского. Все исторические проблемы мы должны были исключить.
Это не значит, однако, что такой способ рассмотрения мы считаем
методологически правильным и нормальным. Напротив, мы полагаем, что каждая
теоретическая проблема непременно должна быть ориентирована исторически.
Между синхроническим и диахроническим подходом к литературному произведению
должна быть непрерывная связь и строгая взаимная обусловленность. Но таков
методологический идеал. На практике он не всегда осуществим. Здесь чисто
технические соображения заставляют иногда абстрактно выделять теоретическую,
синхроническую проблему и разрабатывать ее самостоятельно. Так поступили и
мы. Но историческая точка зрения все время учитывалась нами; более того, она
служила тем фоном, на котором мы воспринимали каждое разбираемое нами
явление. Но фон этот не вошел в книгу.
Но и теоретические проблемы в пределах настоящей книги лишь поставлены.
Правда, мы пытались наметить их решения, но все же не чувствуем за собою
права назвать нашу книгу иначе как "Проблемы творчества Достоевского".
В основу настоящего анализа положено убеждение, что всякое литературное
произведение внутренне, имманентно социологично. В нем скрещиваются живые
социальные силы, каждый элемент его формы пронизан живыми социальными
оценками. Поэтому и чисто формальный анализ должен брать каждый элемент
художественной структуры как точку преломления живых социальных сил, как
искусственный кристалл, грани которого построены и отшлифованы так, чтобы
преломлять определенные лучи социальных оценок и преломлять их под
определенным углом.
Творчество Достоевского до настоящего времени было объектом
узкоидеологического подхода и освещения. Интересовались больше той
идеологией, которая нашла свое непосредственное выражение в провозглашениях
Достоевского (точнее, его героев). Та же идеология, которая определила его
художественную форму, его исключительно сложное и совершенно новое романное
построение, до сих пор остается почти совершенно нераскрытой.
Узкоформалистический подход дальше периферии этой формы пойти не способен.
Узкий же идеологизм, ищущий прежде всего чисто философских постижений и
прозрений, не овладевает именно тем, что в творчестве Достоевского пережило
его философскую и социально-политическую идеологию, - его революционное
новаторство в области романа, как художественной формы.
В первой части нашей книги мы даем общую концепцию того нового типа
романа, который создал Достоевский. Во второй части мы детализуем наш тезис
на конкретном анализе слова и его художественно-социальных функций в
произведениях Достоевского.
ЧАСТЬ I
ПОЛИФОНИЧЕСКИЙ РОМАН ДОСТОЕВСКОГО (ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ)
ГЛАВА I.
ОСНОВНАЯ ОСОБЕННОСТЬ ТВОРЧЕСТВА ДОСТОЕВСКОГО И ЕЕ ОСВЕЩЕНИЕ В КРИТИЧЕСКОЙ
ЛИТЕРАТУРЕ
При обозрении обширной литературы о Достоевском создается впечатление,
что дело идет не об {одном} авторе-художнике, писавшем романы и повести, а о
целом ряде философских выступлений {нескольких} авторов-мыслителей -
Раскольникова, Мышкина, Ставрогина, Ивана Карамазова, Великого Инквизитора и
др. Для литературно-критической мысли творчество Достоевского распалось на
ряд самостоятельных и противоречащих друг другу философем, представленных
его героями. Среди них далеко не на первом месте фигурируют и философские
воззрения самого автора. Голос самого Достоевского для одних сливается с
голосами тех или иных из его героев, для других является своеобразным
синтезом всех этих идеологических голосов, для третьих, наконец, он просто
заглушается ими. С героями полемизируют, у героев учатся, их воззрения
пытаются доразвить до законченной системы. Герой идеологически авторитетен и
самостоятелен, он воспринимается как автор собственной полновесной
идеологемы, а не как объект завершающего художественного видения
Достоевского. Для сознания критиков прямая полновесная интенциональность
слов героя размыкает монологическую плоскость романа и вызывает на
непосредственный ответ, как если бы герой был не объектом авторского слова,
а полноценным и полноправным носителем собственного слова.
Совершенно справедливо отмечает эту особенность литературы о Достоевском
Б. М. Энгельгардт. "Разбираясь в русской критической литературе о
произведениях Достоевского, - говорит он, - легко заметить, что, за
немногими исключениями, она не подымается над духовным уровнем его любимых
героев. Не она господствует над предстоящим материалом, но материал целиком
владеет ею. Она все еще учится у Ивана Карамазова и Раскольникова,
Ставрогина и Великого Инквизитора, запутываясь в тех противоречиях, в
которых запутывались они, останавливаясь в недоумении перед неразрешенными
ими проблемами и почтительно склоняясь перед их сложными и мучительными
переживаниями". [1]
Эту особенность критической литературы о Достоевском нельзя объяснить
одной только методологической беспомощностью критической мысли и
рассматривать как сплошное нарушение авторской художественной воли. Нет, она
отвечает обычной установке воспринимающих произведения Достоевского, а эта
установка в свою очередь, хотя далеко не адекватно, схватывает самую
существенную структурную особенность этих художественных произведений.
{Множественность самостоятельных и неслиянных голосов и сознании,
подлинная полифония полноценных, голосов, действительно, является основною
особенностью романов Достоевского}. Не множество судеб и жизней в едином
объективном мире в свете единого авторского сознания развертывается в его
произведениях, но именно {множественность равноправных сознании с их мирами}
сочетаются здесь, сохраняя свою неслиянность, в единство некоторого события.
Главные герои Достоевского, действительно, в самом творческом замысле
художника {не только объекты авторского слова, но и субъекты собственного
непосредственно значащего слова}. Слово героя поэтому вовсе не исчерпывается
здесь обычными характеристическими и сюжетно-прагматическими функциями, но и
не служит выражением собственной идеологической позиции автора (как у
Байрона, например). Сознание героя дано как другое, {чужое} сознание, но в
то же время оно не опредмечивается, не закрывается, не становится простым
объектом авторского сознания.
Достоевский - творец {полифонического романа}. Он создал существенно
новый романный жанр. Поэтому-то его творчество не укладывается ни в какие
рамки, не подчиняется ни одной из тех историко-литературных схем, какие мы
привыкли прилагать к явлениям европейского романа. В его произведениях
появляется герой, голос которого построен так, как строится голос самого
автора в романе обычного типа, а не голос его героя. Слово героя о себе
самом и о мире так же полновесно, как обычное авторское слово; оно не
подчинено объектному образу героя, как одна из его характеристик, но и не
служит рупором авторского голоса. Ему принадлежит исключительная
самостоятельность в структуре произведения, оно звучит как бы рядом с
авторским словом и особым образом сочетается с ним и с полноценными же
голосами других героев.
Отсюда следует, что обычные сюжетно-прагматические связи предметного или
психологического порядка в мире Достоевского недостаточны: ведь эти связи
предполагают объектность, опредмеченность героев в авторском замысле, они
связывают и сочетают образы людей в единстве монологически воспринятого и
понятого мира, а не множественность равноправных сознании с их мирами.
Обычная сюжетная прагматика в романах Достоевского играет второстепенную
роль и несет особые, а не обычные функции. Последние же скрепы, созидающие
единство его романного мира, иного рода; основное событие, раскрываемое его
романом, не поддается сюжетно-прагматическому истолкованию.
Далее, и самая установка рассказа - все равно дается ли он от автора или
ведется рассказчиком или одним из героев - должна быть совершенно иной, чем
в романах монологического типа. Та позиция, с которой ведется рассказ,
строится изображение или дается осведомление, должна быть по-новому
ориентирована по отношению к этому новому миру: миру полноправных субъектов,
а не объектов. Сказовое, изобразительное и осведомительное слово должны
выработать какое-то новое отношение к своему предмету.
Таким образом все элементы романной структуры у Достоевского глубоко
своеобразны; все они определяются тем новым художественным заданием, которое
только он сумел поставить и разрешить во всей его широте и глубине: заданием
построить полифонический мир и разрушить сложившиеся формы европейского в
основном {монологического} (или гомофонического) романа. [2]
С точки зрения последовательно-монологического видения и понимания
изображаемого мира и монологического канона построения романа мир
Достоевского должен представляться хаосом, а построение его романов -
чудовищным конгломератом чужероднейших материалов и несовместимейших
принципов оформления. Только в свете формулированного нами основного
художественного задания Достоевского может стать понятной глубокая
органичность, последовательность и цельность его поэтики.
Таков наш тезис. Прежде чем развивать его на материале произведений
Достоевского, мы проследим, как преломлялась утверждаемая нами основная
особенность его творчества в критической литературе о нем. Никакого хоть
сколько-нибудь полного очерка литературы о Достоевском мы не собираемся
здесь давать. Из новых работ о нем, русских и иностранных, мы остановимся
лишь на немногих, именно на тех, которые ближе всего подошли к основной
особенности Достоевского, как мы ее понимаем. Выбор, таким образом,
производится с точки зрения нашего тезиса и, следовательно, субъективен. Но
эта субъективность выбора в данном случае и неизбежна и правомерна: ведь мы
даем здесь не исторический очерк и даже не обзор. Нам важно лишь
ориентировать наш тезис, нашу точку зрения среди уже существующих в
литературе точек зрения на творчество Достоевского. В процессе такой
ориентации мы уясним отдельные моменты нашего тезиса.
Критическая литература о Достоевском до самого последнего времени была
слишком непосредственным идеологическим откликом на голоса его героев, чтобы
объективно воспринять художественные особенности его новой романной
структуры. Более того, пытаясь теоретически разобраться в этом новом
многоголосом мире, она не нашла иного пути, как монологизировать этот мир по
