на которых лежат эти прекрасные отблески.
Так важно, чтобы человек получил кусочек счастья хотя бы в детстве.
Тогда он будет знать, что это такое. Это дает силы выносить жизнь. Это
мешает без необходимости отбирать счастье других. Сытый и довольный не
любит душить, ему лень. А если у человека не было счастья, он не даст его
и другим. Страшен такой человек у власти. Ему никого не жаль, нет у него
счастливых воспоминаний, смягчающих душу. Как они нужны, знаешь лишь, если
их имеешь.
Счастливые воспоминания нежны и ранимы. Я понял, что они угасают со
смертью людей, растений и вещей, связанных с ними. Вот оно то, что я
пытаюсь спасти. То, что еще осталось. Если погаснут счастливые
воспоминания, я опустею. Очень скоро опадет телесная оболочка. Кем стану
потом? Стану ли хоть кем-то? Стоит ли еще раз быть? Как мучительны такие
вопросы!
- Учитель, кем мы все же созданы? Богами?
Его сомнение мне нравится. Научиться может тот, кто сомневается.
Сомневается и спрашивает.
- Может быть. Но сейчас мы для них - всего лишь тени прошлого. Боги
живут в будущем.
- Они нас бросили?
- Либо бросили, либо они - не наши боги, либо они не боги вовсе,
поскольку у них есть свои боги. Я не знаю, кого назвать Брамой. И кто его
создал. И кто создал нас. Но я умею задавать вопросы. Вот, например,
почему мы так похожи на обезьян?
Ананда подавленно молчит. Обычно я не говорю ему чрезмерно тяжелого.
Нельзя взваливать на ученика всего сразу. Если, опять же, не чувствуешь
близкой смерти. Если же чуешь, разбрасывать надо пригоршнями. Чтобы другим
не приходилось начинать заново. Но трудно заталкивать мысли в слова,
мыслей больше. Арийцы придумали мало слов. Лишь изредка слова складываются
так, что начинают быть похожими на мысль. Будь у меня побольше слов, быть
может, я и упросил бы людей не убивать друг друга. Иногда они удивительно
добры. И если бы доброта не требовала чего-то отрывать от себя, зло бы
исчезло...
* * *
Мы оставляем утоптанную дорогу. Предстоит срезать путь через джунгли.
Места давно не хоженые, но памятные с беспечных времен. Я узнаю все. Гомон
птиц, маревый запах цветов и даже змею на пригорке. Кажется, она все та
же, ничуть не изменилась. А вот и необычное растение, от которого
перестает болеть голова у стариков, но болит у молодых. Чуден мир. Хочется
узнать его больше.
Петли лиан, следы стада буйволов в синей глине... Все так было до
меня, есть при мне, будет и после. Надо ли жить человеку, если от него
ничего не зависит? Хочется лечь, слиться с теплой почвой, уйти во прах...
Нужно ли к чему-то стремиться, утомлять ненавистные ноги, тревожить милую
мою спину? Чему быть, то и свершится. Будут вопли, избиение беззащитных,
новое переселение тысяч душ. Во имя этого большие стаи прямоходящих идут
сейчас под безмятежно-бездонным небом Шивы. Ни облачка, ни ветерка...
А в руках у прямоходящих - злые, греховные вещи. Колющие, тупо
бьющие, рубящие, режущие. Они сработаны умело, с большим старанием,
многовековым опытом. Люди всегда любили орудия смерти. Копья, стрелы с
зазубринами, шипастые дубины, кованые лезвия из драгоценного железа,
угловатые булыжники, - все это скоро пойдет в ход, начнет терзать тела,
причинит ослепляющую боль... Во имя чего вертится страшное колесо, кому
требуется, чтобы люди мучили друг друга? Почему этого не дано постичь, а
страсть познания дана? Если душа бессмертна, зачем так ужасна смерть тела?
Человек изо всех сил старается задержаться в этом мире. Неужели нет
других? Или они еще лучше?
Мне восемьдесят лет, редко кто доживает до такого возраста. Поэтому
меня обо всем спрашивают. Как могу, отвечаю. Говорю, что если есть разум,
им надо пользоваться. Это понимают, соглашаются. Да толку мало. Любой
хитрец поссорит мудрецов...
Ананда трогает меня за плечо. В кустах перед нами - два кшатрия. Вот
и все. Кажется, успели.
* * *
Один из них молод, высокомерен, избыточно обвешан вооружением. Жизнь
его не будет слишком долгой.
Второй уже зрелый мужчина. Он пониже, но жилист, равнодушен и очень
цепок взором. Этот куда опаснее.
Наконечник копья упирается в мое горло. Я хриплю.
- Странное имя, - усмехается молодой.
- Перестань, - говорит старший. - Кто ты, старик?
Я называюсь.
- Куда идешь?
Я объясняю.
Молодой презрительно сплевывает, а старший задумывается.
- Свяжи их, - коротко бросает он.
- Шакья! Стоит ли возиться?
- Не стоит быть дураком. Удовольствие короткое.
- Да какая им цена?
- Редкость всегда имеет цену. Готамид встречается не под каждым
тамариндом.
Молодой хохочет.
- Верно. Скоро их вообще ннигде не встретишь!
Нас связывают, как скотину, ведут сквозь кустарник. Веревку дергают
так, что мы спотыкаемся. Но ведут туда, куда я хотел попасть, и пока не
убивают. Можно считать, что начало получилось удачным. Повезло.
Молодой кшатрий идет позади, покалывает Ананду копьем в ягодицы и
хохочет. Наверное, с ним плохо обращались в детстве.
* * *
Войско располагалось на ночлег. Дымы множества костров поднимались в
темнеющее небо. Мы шли мимо шалашей, пирамид копий, задумчиво жующих
слонов, шатров военачальников, у которых с ноги на ногу переминалась
скучающая стража, и я все отчетливее понимал безнадежность своей попытки.
Собрать такую силу стоило огромных трудов и денег. Виручжака не может
оставить себя без добычи, он не повернет. Кампиловаста, а значит, и вся
Косала, обречены. Сакии смогут выставить одного кшатрия против трех или
даже четырех врагов. Никакие стены не спасут гордых шакья. Видимо,
осознавая это, Виручжака не торопился, шел не спеша, чтобы слухи о его
мощи успели ослабить дух вражеской армии. Действительно, требовалось
настоящее безумие, чтобы привести древнее и богатое государство к такому
положению. Будь я царем, этого могло не случиться. Но я отказался от трона
ради истины. Истину так и не нашел, а Косала гибнет. Следовательно, я
виноват.
Виноват? Но разве я не имел права распорядиться своей судьбой по
собственному усмотрению? Боги тогда позволили. А теперь наказывают
зрелищем того, к чему это привело.
Недобрые боги! Я не мог знать, что так получится. Да и не дожил бы до
своих лет на царских харчах, затосковал бы, как тот павиан.
* * *
Как ни странно, Виручжака принял нас и довольно скоро. Он сидел в
низком золоченом кресле. Вероятно, царь только что совершил омовение - две
рабыни массировали его волосатые ноги, а вечернее солнце блестело на
мокрой лысине.
- Подойди, старик. Я слышал о тебе. Говори.
Меня подняли с колен и поставили перед ним. Я долго шевелил
пересохшим языком, потом наступила тишина. Брамины из царской свиты
напряглись. Ах, как великолепно им удавалось смотреть поверх моей головы,
словно все они впервые любовались Гималаями! Но волнение, скрытое за
неподвижными масками лиц, я не мог не ощутить.
Волновались они напрасно. В наступившую тишину тяжко упало
одно-единственное слово. И оно перевесило все мои слова.
- Неужели я пришел так поздно, царь? - вопреки всему не поверил я.
- Нет, старик, слишком рано. Пройдут тысячи лет, прежде чем люди
научатся относиться друг к другу так, как ты говорил. Я иду разрушать
Кампиловасту, и многие меня за это возненавидят. Но почему я это сделаю,
поймут все, даже уцелевшие шакья. А вот почему ты отказался от трона, не
понимает никто. Или почти никто... Твое время наступит тогда, когда все
будет наоборот.
Неожиданно Виручжака встал, подошел и сверху вниз заглянул мне в
глаза. Сильный, бородатый, высокий. И несчастный.
- Вот ты какой, Сакиа-муни... Тоже мучишься.
И я замер, мне показалось, что жизнь остановилась.
- Хотел бы я пожить в том твоем времени, - вдруг сказал царь. - Но не
пришло оно еще, гуру! Ступай своей дорогой. Приближай свое невероятное
время. Ты можешь никого не убивать, Счастливый...
Обернувшись к воинам, он кричит:
- Этих не трогать! Все слышали? Чтобы никто и пальцем!
Мы проходим мимо изумленного молодого кшатрия.
- Ну и счастливцы, - бормочет он.
- Это ты счастливец, - говорит старший кшатрий.
Мы спускаемся с холма. Какой-то военачальник с пышными перьями идет
перед нами и заставляет расступаться караулы. Солдаты пожимают плечами. На
то и царь, чтобы чудить.
Когда мы миновали последние посты, я оглянулся. Я хорошо вижу дали.
На своем холме, в своем кресле все еще сидел Виручжака и смотрел нам
вслед. Странно. Я думал, уж он-то счастлив.
- Куда идти, учитель?
- Идти нужно всегда вперед.
- Впереди ночь и джунгли.
- Утро тоже впереди.
- Ты прав, о учитель. Не стоит испытывать счастье.
Тут я понял, насколько он рад тому, что остался жив. Просто счастлив.
Мы вновь оставляем дорогу и вступаем в темный лес. Сухая лиана бьет
меня по лицу. Я отшатываюсь и получаю удар с другой стороны. В глазах
темнеет. Перевоплощение? Наконец-то. Немилосердные боги! Получайте то, что
дали. И да будет вам стыдно!
* * *
Мод увесисто шлепала меня по щекам.
- Хорош любовник, - сказал я.
- Ты все успел, Сережа.
- Правда?
- Не помнишь?
- Постой, постой. Мы начали с порога?
- Потом такое пошло... акробатический этюд. Как ты себя чувствуешь?
- Еще не понял. Наверное, я счастлив. Да, конечно. Я очень счастлив.
Только не знал об этом.
Мод села, упершись подбородком в колени.
- Я думала, это случится со мной.
- Инсайт?
- Инсайт.
- Тоже видишь дикости?
- Нет, сейчас уже другое.
- Это началось здесь, на Гравитоне?
- Да, как у всех.
- Значит, Кронос...
- Иначе не объяснишь.
- Как это все происходит?
- Разве ты не разговаривал с Зарой?
- Зара говорит со мной на другие темы.
- Она очень хорошая.
- Прелесть. Скорей бы повзрослела.
- Тогда ты не сможешь говорить, что она прелесть. Но шутки шутками, в
своей области Зара очень серьезный ученый. Не знал?
- Надо же. И что она изучает?
- Инсайты. Точнее, влияние Кроноса на человеческую психику.
И Мод прочитала лекцию в постели. За десять минут я узнал о мозге
больше, чем двести семьдесят шесть лет своей жизни. И что такое
лимбическая система, и про внутренние наркотики нервной системы, и как
астроциты помогают клеткам Беца.
Увлекшись, Мод набросила на эти... плечи мою рубашку и принялась
расхаживать лекторским шагом вдоль кровати.
- ...сначала думали, что серотонин всего лишь понижает половую
потенцию...
Тут я встрепенулся.
- Спокойно, спокойно, - сказала Мод. - Тебе это не грозит.
- Прости, а причем тут Кронос?
- Резонный вопрос, студент Рыкофф. Кронос притом, что посылает
гравитационные волны, надеюсь, вы об этом слышали.
- Чуть-чуть.
- Вот-вот. Гравитационные волны чуть-чуть не одновременно колеблют
молекулы нервных клеток, вызывая кратковременные деформации белков и
нуклеиновых кислот, что сказывается на их физиологической активности. Зара
считает, что модулируя силу и частоту гравитационного воздействия, можно в
определенной мере управлять образным мышлением человека.
- То есть, вызывать галлюцинации?
- Можно и так сказать.
- Значит, Кронос нами манипулирует?
- Такая возможность не исключена.
Я перевернулся на живот.
