беспокойный простор
мечется за сукном
перепутанных штор.
Ты ребенок почти, -
спи, почему не спишь? -
лучше это прочти
после, а не услышь
в полумраке, вовне
всяческих ссор, ругни,
мы с тобой наравне
ненадолго - на дни,
на часы... Полусвет
проявляет черты
тускло, реалий нет
в этом мире, и ты
растворяешься в нем,
ты почти не видна. -
Отгородившись днем,
оставаясь одна,
помни меня, не плачь -
все случится опять,
то, что несется вскачь,
не повернется вспять
так уж просто. Поток,
нас влекущий вперед,
в этом движеньи строг,
и знаменье не врет
понапрасну, и наш
взласканный на слуху,
взятый на карандаш
кем-то там, наверху,
выдуманный побег
состоится, как рок,
как недоступный век,
впущенный на порог.
Полусвет. Посмотри -
отражает трюмо
все предметы внутри
этой комнаты, но
их отрешенный вид -
друг от друга, от нас -
почему-то корит
и удивляет глаз.
Оборотням сродни,
страсть позабыв и страх,
повисают они
в разных своих мирах.
Схваченные вдвоем,
неподвижны, немы,
каждый в мире своем
отражаемся мы. -
Стертый коврик для ног.
Покрывало. Кровать. -
Кто из нас одинок
больше, надо ли знать? -
Незакрытых дверей
узкий косой проем. -
Кто был к кому добрей,
мы едва ли поймем. -
Смятая простыня.
Зеркало наших снов. -
Ты бежишь от меня
по границе миров
к свету. - Счастливый путь.
Сохрани тебя бог.
Лишь, оступаясь чуть
в раздвоеньи дорог,
помни меня мой друг...
Ливнем насквозь прошит,
непокорно упруг,
ветер все ворошит
рваные клочья фраз -
тех, что не понимал
я, готовя для нас
самый лучший финал,
ветер ярится, тщась
о стекло истолочь
нашу скупую связь,
безрассудную ночь,
но среди пустоты
в подступающем дне
отражаешься ты,
возвращаясь ко мне.
Знаю я, что умру
в одиночестве - там,
где отыщу нору,
скрывшись от по пятам
следующей за мной
разномастной тоски -
вычурной, нутряной,
холодящей виски.
В месте печальном том
сверзнусь я со щита
в опрометь, и потом
подползет нищета
с немощью впереди,
и опротивлю я
всем, мелькавшим среди
моего бытия,
и, достигшего дна,
сброшенного с коня,
ты, быть может, одна
не проклянешь меня.
Фишки швыряя в круг
черно-белых полей,
помни меня, мой друг,
не суди, не жалей.
Отражаясь на миг
в растворенном окне,
словно времени вскрик,
ты посылаешь мне
из неуютных стен
зазеркальной глуши
взмывшего надо всем
состоянья души
полузабытый знак -
и, увиденный вновь,
он неизменен, как
неизбежна любовь.
1991
ОЗЕРО
Проживая в согласии с голодранцем-ежом,
я упиваюсь ленью, тягучим слогом,
не желая мешать друг другу, мы стережем
очарованный дом, который молчит о многом,
откупаясь ворохом звуков - невнятных отчеств
торопливо представленных нам малинника, сосен,
или легкой свободной поступи одиночеств,
проходящих, гадая, скоро ль настанет осень.
Это лето, конечно, кончится - увядание,
ощутимое остро в начале, уже стучится
в затуманенный берег Озера Ожидания,
обещая привычно все, что должно случиться
в наступающем времени, зная наверняка,
что все это, по большей части, придет едва ли,
и, стыдясь, укрывается в зарослях ивняка,
понимая, что в это место его не звали.
Очень много воды. Сегодня дождливо. Дом
поминает обиды, сбившись давно со счета,
под крыльцом копошится еж по имени Джон,
раздраженно урча, как будто учуяв что-то,
ожидание нам не в тягость, в такую пору
незатейливой прозы, колыбельного стука
через тонкие стены не просочиться спору,
и дремота явно сильней, чем скука.
За окном серебрится озеро - еле видное
в подступающих сумерках, вычурное, холодное,
с перепрелой листвы, вполне безобидное,
пучеглазо таращится земноводное,
подпевая скрипучему дереву в унисон -
мелодично порой, но, в общем, довольно вяло,
а потом - пропадает мир и приходит сон,
словно рыбий плавник, раздваивая одеяло.
1991
ВСАДНИКИ
Низиной светлой луговой,
почти не замечая зноя,
я шел, укрытый с головой
травою свежей медвяною.
Звенела юркая пчела,
из под камней журчала влага,
дорога торная вела
по краю древнего оврага.
Она кончалась у реки
брусничником, еще неспело
белели ягоды с руки,
сосна дремучая скрипела.
Свое величие храня,
изгибом ветви одинокой
она направила меня
к покойной заводи глубокой.
И в этой темной глубине
рождались образы ретиво,
и плыли истины ко мне
из сонного речитатива.
А после набежала муть,
и чей-то голос потаенный
мне посоветовал взглянуть
на дымный берег удаленный.
Там проступали вдалеке
остроконечные чертоги,
спускались всадники к реке,
смелы, невозмутимы, строги.
Их кони сдерживали прыть,
их голоса пленили силой,
и я решился переплыть
поток темнеющий и стылый.
Они направились ко мне
суровым скученным отрядом
и задержались в стороне,
издалека пытая взглядом.
Внезапно выросшей стеной
невозмутимая дружина
в прогалине берестяной
стояла молча, недвижимо.
И я им был необходим,
они во мне признали брата,
мой конь, упрям и нелюдим,
прядал ушами виновато
и с благодарностью косил
чуть диковатым глазом шалым,
и нес меня, что было сил,
по гиблым мхам и топям ржавым,
и звери скалились из нор,
закат с надеждою венчался,
мы вылетали на простор,
и равный мне поодаль мчался.
1991
ПРИЗРАК
Смутный отзвук легконогий проникает через двери
безлюбовного привета, голосов забытых, давних.
Бродят тени по карнизу, словно сумрачные звери
и выкусывают иней, намерзающий на ставнях.
Паутина снегопада ловит призраков, и кто-то,
промышляющий тенями, вырывается из плена.
Входит женщина и плачет, и навязывает фото,
у потрепанного кресла опускаясь на колено.
Бродит ночь по коридору - темный облик, теплый признак
отделения печали от суетной канители,
и, давящийся слезами, сам себя пугает призрак,
отражаясь в заоконной нескончаемой метели.
Нет причин для наблюденья. В водосток обледенелый
гулко катятся минуты - медяками, бубенцами,
в паутине снегопада ходит кто-то неумелый
и приманивает души мишурой и леденцами.
Безлюбовная интрига. Нет причины мучать слово.
Звери, звери, что ж вы взвыли, нас не слышат на дороге -
только ветер в водостоке подпевает бестолково,
да непрошенные звуки суетятся на пороге.
Снежный склон. На светлом фоне нет укрытия для глаза,
только избы - пятна, кляксы, их уют непрошибаем.
Загорается бумага, нерасслышанная фраза
кормит крохотную печку, у которой доживаем.
Бродят звери... Лучшим ходом, верно, было бы проклятье:
нет закона, только случай - слишком скупо для надсада.
Вспоминается и тут же забывается объятье.
Бьется призрак безутешный в паутине снегопада.
1992
КИСКА
Помнишь ли акварели,
споры до утомленья,
печку, в которой тлели,
прогорали поленья,
и себя - боязливой,
невысокого роста,
в поволоке игривой
и без имени - просто
Киской, - морозной павой,
или, в полночи летней,
помнишь себя лукавой,
восемнадцатилетней -
в скрипе узорных ставен,
в доме, со мною вместе,
в затемнениях спален,
в неразгаданном месте?
Ласковая подруга,
помнишь ли передряги,
дни, сплетенные туго
на шершавой бумаге,
время, когда порыву
не выдавался случай,
небо скалилось криво,
бестолково, и тучи
так нависали низко,
что перечили вдоху? -
Ты нужна была, Киска,
мне, моему молоху,
зверю, без передышки
жаждущему раздора,
