ну извини, я заболталась. Ну,
прости меня. Давай еще нальем.
Скажи-ка мне, как там твоя малютка,
ты ей еще завязываешь бант? -
Ведь вы же, кажется, хотели стричься? -
Ну да, она вообще очаровашка...
3
- Мне не о чем рассказывать: в моей
истории недостает сюжета -
события не связаны одной
понятною канвой, разобщены,
считая, видимо, что одиночки
всегда мудрее замерших в строю.
Осмотр же отдельных образцов
прошедшего позволит лишь сказать,
что имярек слегка страдал занудством,
был невоздержан, вычурен, нескромен,
за что впоследствии и поплатился - впрочем,
характеристику дополнит то,
что в настоящем он вполне готов
со многим согласиться, и при этом
его манера дразнит абсолютом
чрезмерной независимости (так
от расстановки не зависит сумма).
Короче, я уже не нахожусь
в том милом возрасте, когда блужданья
в искусственных придуманных мирах
несут в себе значительность, однако,
быть может, невостребованность, может -
дурной пример завзятых мудрецов,
кончавших очень плохо, а скорее -
призыв уже давно шагнувших дальше
и там оставшихся меня толкает
отсюда прочь, понятным языком,
однако же, не сообщая адрес.
И, понемногу думая о них,
я примиряюсь с мелочным кошмаром
тоски, бессилия и прочих козней
невзрачного божка, который мстит
всем тем, кто посягнет на однозначность
его распределения ролей.
А здешний мир, почуявший нутром
причуду, выходящую за рамки,
конечно же, не выглядит добрее,
и я не выгляжу добрей к нему,
хоть не желаю злобствовать... Об этом
тебе расскажет Лидия. Она,
не знаю почему, пока со мной -
не часто это тянется так долго,
а тут - как видишь. Но пора признать,
что мы уже все чаще злим друг друга,
и эта злость уже нужнее нам,
да и, пожалуй, проще остального.
Поэтому случился этот отпуск
ее на этом пошлом островке
в компании угрюмого дрочилы
с соседней кафедры, о чем, конечно,
мне доложили в тот же самый вечер
любезные подруги. Знаешь, мне
никак не прививается искусство
держать себя в подобных милых сценах,
но тут, к тому же, я внезапно понял,
что мне не помогают отстраненность,
ирония, и что на этот раз
я потерял так много, что, боюсь,
я вряд ли этому найду замену.
Ты знаешь, мне знакомо ощущенье,
когда асфальт уходит из-под ног,
и здания ползут на мостовую,
вздымая тучи пыли, вязнет воздух,
и чем-то забивается гортань, -
когда все рушится, но это - в прошлом,
в далеком прошлом, тут же вышло так,
что все вокруг осталось неизменным,
но с Лидией я потерял ту нить,
которая, быть может и непрочно,
но сохраняла связь с живой и теплой
дышащей сутью - с тем тугим мирком,
где копошатся миллионы тел
и толпы неприкаянных желаний,
и возникают дрязги, пересуды,
суетная возня - все то, короче,
чему я чужд и от чего бегу,
все время возвращаясь - не из страха
и не от одиночества, от них
едва ли лечат - возвращаясь, чтобы,
готовя свой очередной побег,
себя заставить в следующий раз
забраться дальше, где, наверняка,
у одиночества покрепче хватка.
Я возвращаюсь в то же окруженье
людей, которым безразличны все
мои усилия, и им назло
я довожу усталость до абсурда
и ясно вижу через пелену
в натруженном мозгу всю бестолковость
натужных построений, до которых
сумел добраться, и, когда тупик
становится надежно различим,
я сбрасываю лишние оковы,
безжалостно зачеркиваю все,
к чему уже не захочу вернуться,
и получаю редкую свободу
избавиться от самых строгих пут -
не часто достижимую, но все же
возможную, - ведь, связанный собой,
своею волей, молчаливый дух
на самом деле ждет освобожденья
со стороны, и, ставшая помехой,
абстракция тем выглядит прочней,
чем меньше повода ее разрушить.
А Лидия - о, Лидия и есть
как раз тот мост, которым я бреду
сдаваться милосердному отряду
живущих тем, что не звучит во мне, -
и Лидия уходит... Вместе с ней
отодвигается плавучий остров,
сомнительный и нелюбимый праздник,
и вот, я чувствую, что часть меня,
к несчастью, остается там, на нем,
и я раздваиваюсь, не умея
приблизить то, что оттолкнул однажды.
Конечно же, я мог бы разорвать
с какой-то из частей, давно признаться
себе, что я вливаюсь навсегда
в одну из этих непохожих армий,
и что навеки расстаюсь с другой...
Тогда, покинутый своей судьбой,
я, может быть, употреблю уменья,
и у меня появятся желанья,
понятные не только чудакам,
но вовсе даже досточтимым прочим,
которые сумеют подобрать
ко мне слова, названия, ключи.
Не знаю, кем я стану - то ли скрягой,
стяжателем, примерным семьянином,
а может быть, правителем химер,
отшельником - при выборе обратной
возможной стороны... Одно лишь точно:
любой единственный доступный мир
меня задушит - по большому счету
пространство, замкнутое на себя,
пригодно лишь для ожиданья смерти.
И я, не находя других путей,
иду своей привычною тропою -
пугая окружающих, смеюсь
ухмылками своих многообразных
обличий, выдуманных или явных,
и поклоняюсь нескольким богам...
Ты понимаешь, это есть болезнь,
и я не знаю, где я больше болен,
точнее, для которой из частей
еще не безнадежно состоянье,
и доктора не вынуждены лгать, -
хотя, быть может, безнадежны обе,
и мне осталось только подождать,
пока на празднике погасят свет,
и темнота сгустится понемногу,
все больше отвоевывая мир
у моего сознания, а после
придет забвенье и излечит разум -
скорей излечит, чем освободит.
4
- Мой Ганимед, я не могу понять
устройства этой небольшой планеты,
которая - ты помнишь? - лишь недавно
нам сделалась доступной. Может ты
мне объяснишь, какой из наших книг
разумно следовать, чтоб разобраться,
зачем несчастные, что там живут,
так много совершают всяких разных
движений, от которых мало прока,
и, вслед за тем, другие чудаки
всю эту суету воспроизводят,
не получая ничего взамен? -
Им, верно, не у кого попросить совета?
Наставников там, видимо, не много,
и все ужасно заняты... А ты
жалеешь их? Ведь это же ужасно,
когда хотя бы день проводишь без
Наставника - ведь можно перепутать
все следствия, и каждая минута
тогда не будет содержать в себе
понятного и видимого смысла,
точнее, этих смыслов будет столько,
что в них заблудишься... Ох, Ганимед, мне страшно.
Скажи, быть может, это просто шутка,
полезный поучительный пример
того, что может быть, когда рискнешь
ослушаться - как, помнишь, этот Гарвик
из нулевого сектора - и в нашей
великолепно выполненной жизни
таких реалий быть не может вовсе?
Ну объясни мне, я не успокоюсь,
пожалуйста... Мне правда неуютно -
у страшной сказки должен быть конец -
простой, понятный - ну а где же в этих
историях содержится разгадка?..
- Ах, Эрника, Вы сущее дитя.
Миры разнообразны, до всего
у нас, ведь, тоже не доходят руки.
Улучшить что-то можно только если
весь матерьял созрел для улучшенья,
а что до этой разноцветной точки,
которая, Вы видите - отнюдь
не в центре мирозданья, то боюсь,
что в очередь она не встанет первой.
Что ж до устройства этого мирка -
его пример не слишком уникален:
планета вовсе не стара, однако,
вполне загажена; у населенья есть
врожденные зачатки пустоты
в самих себе, которые затем
определяют странные метанья,
немало Вас пугающие. Каждый
при этом выбирает образец
по собственному непростому вкусу
и в меру сил реализует прыть,
желая думать, что к нему стремится.
На самом деле, выбор невелик:
у большинства все сводится к наличью
примет преуспевания, опять же
понятных большинству - удобной спальни,
хорошей пищи, средств передвиженья
и прочей атрибутики, что им
докажет, что они не хуже многих
и, так сказать, "шагают в ногу с веком".
Амбиции других имеют цель
хоть чем-то постоянно отличаться
от большинства (но так, чтоб это знало
все то же большинство) - тут, без сомненья,
есть самый сильный раздражитель: власть,
которая притягивает прочно
и навсегда. Ради нее нередко
они переступают все границы,
но вряд ли есть хотя б один пример,
когда б об этом пожалели. - Так же
оправдан путь к значительным деньгам,
что, собственно, почти одно и то же -
и тут, и там конечным результатом
является возможность получать
от равнодушной разобщенной массы
всегдашний отклик на любой каприз
в угоду своему самообману
о нужности кому-то, и порой
самообман способен преуспеть,
впоследствии, однако же, всегда
пасуя перед ласковым цинизмом
какой-нибудь молоденькой красотки
и вырождаясь в стойкую привычку
к шампанскому и поеданью устриц.
Смешным же здесь является стремленье
облечь ожесточенную возню
(нередко - и кровавую) в какой-то
слащавый облик, привнести туда
оттенок выспренных идей, которым
так верят те, кто не способен их
прочувствовать, перерасти, отбросить.
Таким глупцам, бесспорно, несть числа,
и именно они бегут за флагом,
покорно вознося на пьедестал
хитрющих кратковременных кумиров,
легко разочаровываясь в них,
но не участвуя в игре, поскольку
идею может пользовать лишь тот,
кто ясно видит всю ее ущербность...
И, наконец, особая статья -
немногие несчастливые те,
