когда тебе захочется вернуться,
закрыть каюту, скрывшись от подруг,
сорвать цветок с увядшего стебля,
швырнуть в окно - и потянуться к фляге,
и созерцать приспущенные флаги
задумавшего сдаться корабля.
Ну а пока - привет тебе от шлюх,
от сутенеров, гомиков и прочих -
припомни их, до малого охочих,
их имена, коробящие слух,
их голоса, бродящие в глуши -
припомни всех плебеев и корсаров -
растерянных, униженных вассалов
твоей ополовиненной души...
Мой капитан, теперь - все время снег,
он глушит шаг и падает за ворот,
с тех пор, как ты покинул этот город,
зима не прекращается. Вовек
не передать дрожанья немоты,
рожденья слез, как перемены горя
у всех у нас, не выходящих в море
с тех пор, как нам командуешь не ты.
Не выразить, как начинался год
пустых столов, дряхлеющего платья,
и мы тебе готовили проклятья
и грызлись, ожидая непогод,
а горизонт спрессовывал ветра
в громады туч, не принимая влагу,
и мы, пугаясь, запивали брагу
тягучим одиночеством с утра.
А нынче третий день бушует вест,
рожденье слез обкрадывает лица,
и катят волны, суетясь как птицы
в задумчивом покое этих мест.
И мы стоим, карманы теребя,
на берегу сгрудившись виновато -
поникшие, в безумии когда-то
зачем-то невзлюбившие тебя.
1990
ДЕНЬ ЧЕРНОЙ ЛУНЫ
То не ворон махнет крылом, до беды охоч,
то цыганская дочь помянет лихую ночь
и, плечом поведя, как лед опрокинув с круч,
от тяжелых ворот для нас приготовит ключ.
Мы дождемся попутных дрог на любом ветру
и себя умыкнем к себе, чтоб вернуть к утру, -
по репьям, по сухим корням, заметая след,
удерем под совиный всхлип и возничий бред.
Мы волкам проорем привет и спугнем лису,
мы в нетопленный гулкий сруб забредем в лесу,
и, прищурясь слегка от пыли, попавшей в нос,
расчихаемся до горячих смешливых слез.
Мы на яркий заморский плод поглядим, дрожа,
и с ладоней оближем сок, не сыскав ножа,
и, занозистый стол твоим застелив платком,
из бутылки себя огромным взбодрим глотком.
Мы зажарим большого зайца, запачкав пол,
и, на пальцы подув, свечу водрузим на стол,
и неярким лучом звезда, обойдя сукно,
как печальный воловий глаз, заглянет в окно.
Отраженья свои в стекле мы прогоним прочь,
а потом остановит взгляд и растянет ночь
не дающий сгореть свече раскаленный прут,
или впадина на плече, из которой пьют...
На рассвете мы будем, верно, чуть-чуть пьяны
и пойдем под началом каждый своей луны,
для которой едва ли вольно заказан цвет,
и узнавшие нас тайком перехватят след.
Нам в низине дурных теней перекроют путь,
из больших пистолетов мне продырявят грудь,
проходящий монах меня поцелует в лоб,
и руками всплеснет судья - негодяй и сноб.
Ты вернешься в привычный мир придорожных луж,
где - ребенок, большая стирка, какой-то муж,
и тогда, затмевая дни, подбредет тоска,
хрипловатая, как дыханье вокруг соска.
1990
ГУДВИНУ И КЕТ
Привет, приятель. Вот уже и ты
оставил мне не больше, чем подарок,
спеша к началу новых переделок -
мы так и не увиделись. Зато
я повидал огромное число
ненужных обязательных знакомых -
такая скука: вечные слова
о загранице, переездах, детях...
И все толстеют - просто перебор
самодовольной оживленной плоти,
имеющей желания. Хотя
желаний, прямо скажем, маловато.
Так вот, в одних очередных гостях
я слышал о каком-то новосельи,
а может, пикнике... Короче, я
уже немного знаю про тебя
и про небезызвестную особу. -
Чертовски рад. Я вспоминаю, как,
еще когда все было очень скверно,
ты говорил о ней, но как-то вскользь.
Потом я оказался с ней знаком...
Потом, в эпоху пачканья бумаги,
ты много напридумывал историй
про вас двоих - про выспренных слегка
каких-то Г. и К. Я не смеюсь.
Я помню, как сутуловатый Г.
поссорился с издателем. Без денег
они с девчонкой К., однако, жили
весьма недурно - века два назад,
в Неаполе - не помню - или в Риме.
Их так любили лавочники, что
давали в долг, и Г. порой сердился -
так, ни на что - чтоб подразнить девчонку,
а та была не дура и ему
за все прощала, даром что имела -
как там? - "сияние серо-зеленых глаз"?
Короче, было так сентиментально,
что где-то, даже, мило... Не сердись.
Давая перегруженным мозгам
какой-то отдых, занимая время,
я просто размышляю наудачу
и представляю вас наедине,
и это выглядит совсем не плохо.
-----
Ты помнишь незадачливый июль,
когда убили Джона? В этот вечер
мы веселились в загородном доме
у Карбоне. Туда зашел капрал
забрать ее для опознанья трупа.
Я вызвался ее сопровождать.
В машине шорох полицейских раций
бесстрастно сообщал о всякой мрази,
я ожидал переживаний, слез -
однако, зря. Забыв о сигарете,
она была слегка напряжена,
но так, как будто ехала на встречу
с высоким и влиятельным лицом,
способным что-то изменить в карьере.
Затем, внутри, она была бледна -
да и не мудрено: перчатки, запах,
какие-то ужасные столы...
Капрал подчеркнуто спокойным жестом
откинул простыню: бедняга Джон
бывало, раньше выглядел получше.
Представь - худое серое лицо,
блестящие залысины, над бровью
две небольшие дырки и вдобавок -
размазанное черное пятно
почти у самой шеи. Непонятно,
чего она тогда ждала так долго,
и я, украдкой глянув на нее,
отметил лишь намек на удивленье -
да, да, она была удивлена
неправильным течением событий,
которые с ней обошлись не так,
как, видимо, ей представлялось верным,
и, в то же время, я уверен, что
она его любила. Наконец,
она вернула простыню обратно
и вышла прочь, проговорив: "Довольно.
Да, это он," - капрал отвел глаза
и промолчал. Тебе с ней будет трудно.
Я не могу об этом не сказать,
хотя сейчас далекое брюзжанье
едва ли что-то значит для тебя
и выглядит предельно неуместно,
как фаллос, нарисованный в тетради
у ясноглазой гордости семьи -
отличницы с косичками и бантом.
-----
Я представляю первый ваш побег
в укрытие какой-нибудь квартиры:
ты более спокоен, хоть об этом
тебе не догадаться. Голоса,
конечно же, звучат немного громче,
чем это нужно, ну и в этом духе
все остальное - плоские остроты,
неловкие движения и проч.
Вы много пьете. Постепенно все
становится на место. В разговоре
внезапно вы сближаетесь настолько,
что, право, трудно этого достичь
еще чем-либо. Прежние препоны
вам не мешают, наступает время
нечастой безмятежности, хотя
вы оба понимаете, что, в общем,
сюда вы направлялись не за этим.
Но сам собой момент не настает,
и, привлекая видимость момента
себе на помощь, ты меняешь тон,
переступая видимость черты,
которая должна существовать,
а значит - безусловно существует,
но, почему-то, не вполне заметна...
О чем я буду спрашивать тебя? -
уж не о ней: что я о ней спрошу -
стесняется ли света и кричит ли,
когда кончает? - лучше расскажи
о том, как вы заметите, что час
довольно поздний. Суетные сборы,
слегка скомкав последние минуты,
оставят ощущение утраты
(чего - не ясно), впрочем - небольшой
и восполнимой. По дороге ты
почувствуешь, что помнишь не процесс,
а только факт, и что она беспечна,
как будто не случилось ничего
особого, или, вообще, как будто
вы только познакомились, и с этим
неловким ощущеньем вы проститесь
дежурной фразой, не обговорив,
что будет дальше. Крайне озадачен,
ты, совершенно беспричинно злясь,
поднимешь руку, выйдя на шоссе,
усядешься в потертую машину
и сигаретой угостишь таксиста,
безмерно равнодушного к тебе.
-----
Ты спрашиваешь, будет ли еще
у вас свиданье? - Зряшные сомненья.
Вы оба, по случайности, из тех,
кто, лишь собрав последний матерьял,
оставит недостроенное зданье,
а вид его - и чертежи, прожекты -
как правило, притягивает больше,
чем, собственно, строительство. Порой
картины промежуточных конструкций
вас, может быть, насторожат, и споры
по поводу пропорций, красок, линий
не будут кратки... Так же иногда
несовершенный до безумья мир
уводит ненадежную опору
чуть в сторону, и некуда ступить,
и кажется, что весь дальнейший путь
не стоит шага. Но - проходят дни,
и вот уже опять веретено
кружится, на коленях вьется пряжа,
спадает кольцами без передышки,
светило не зайдет за горизонт,
пока рука обтачивает камень,
и каменщику нечего сказать
тем, кто ему пеняет на усталость... -
Лишь бойся слов. Насупленный декабрь
располагает к лишним откровеньям
и, чувствуя свой собственный конец,
все время норовит поставить точку,
хотя строка и не завершена
и выражает намеренье длиться -
по поводу, без повода, всегда.
Наверное, вам лучше бы уехать -
куда-нибудь, хотя бы и ко мне
в затерянный декабрьский ковчег,
собравший, в основном, пенсионеров,
да пару шлюх, уставших от работы
за эту осень. Здесь довольно мило,
но мало снега - я хотел бы снег
и тишину, которая доступна
лишь в совершенно неурочный час.
Но вам теперь едва ли до меня,
