непобедимых бурь, слепых стихий,
перед которыми бессилен разум,
которым доводы смешны, как щепки,
разбившихся о камни кораблей,
которым безразличны сожаленья,
как жалобы неверящих. Как смерти...
Мы жили горечью его мечты.
Свистели ветры. Музыка гремела.
От яростного зова осмелев,
как парусник раскачивался дом,
скрипя победно, удалью своей
неназванным морям бросая вызов.
В тьму коридора, в темное пятно
Стерн уходил, прощальными словами
не затрудняясь, растворяясь в нем,
как путник незаконченных историй,
их оставляя тем, кто дочитать
еще способен. И на долгой ноте
звучал аккорд, не в силах сам с собой
расстаться. И утих, непобежденный.
Дом пел ему вослед. Великой грустью
дразнила песня, но влекла не всех,
отталкивая многих, отрицая
их стоны в такт, их голоса не в тон.
Оркестр привстал и опустил смычки,
и музыка звучала без смычков,
упрямые слова переплетая
канвою, вязью - но все тише, тише.
И в сумрачном, всклокоченном пространстве
как будто словом яростным гоним,
а может - призван им, оповещен,
Стерн скрылся, дирижеру не кивнув,
не обернувшись, не махнув рукой,
и нам не бросив взгляда напоследок.
И музыка пропала. Только ропот
далеких вихрей будоражил слух,
как чей-то неразборчивый призыв,
расслышанный уже, но смутным словом
вдруг обратившийся, себя решивший
овеществить, потом - переиначить,
начав все заново. И потому -
еще легендой до конца не ставший.
И, даже, не готовый к пересказу -
что б ни пытались выдумать себе
хулители его, апологеты,
его скитальцы и проводники -
все те, которым, будто, несть числа,
но, если приглядеться, как же мало
их, слышащих. И, право, как без них
в пространстве пусто. Темное пятно -
не более. И ничего за ним -
ни очертаний, ни огня, ни крика -
не разобрать. И даже имена
их, слышащих, не вспомнить второпях.
Да и зачем? Что имена? - Пустяк.
Ведь и моря, бывает, остаются
не названы. А если и придумать
названье, то понять не затруднит:
им, почему-то, поделиться не с кем.
1996-1999
(С) Вадим Бабенко, 1999
