выслушивал других. К примеру, их," -
скользнув по нам глазами, - "или, скажем,
меня, когда решали мы, а стоит
вообще устраивать весь этот вздор..." -
Он замолчал. Мы выдохнули воздух.
"Но слушавших всегда бывает меньше,
чем знающих, " - опять продолжил Моно
с короткою усмешкой, - "ну а тем,
кто знает наперед, им никакой
доклад, отчет - я бы добавил, просто
совет - наверно, ни к чему, они
и так справляются. И непонятно,
что обсуждать тогда - все обсужденья,
пожалуй, лишни..." - Моно снял пенсне
и стал неторопливо протирать
стекляшки. Кто-то кашлянул и тут же
сказал: "Простите..." Моно быстро глянул
в ту сторону и снова стал брюзжать
на чьи-то прихоти, на чью-то блажь -
занудно, медленно - и нам казалось,
века пройдут, пока из липких слов
построится осмысленное что-то,
к чему ведет он, но договорить
ему не дали. "Замолчите, Моно, " -
раздался крик. Свалилась тишина
на головы и липкие слова
иссохлись вдруг и ссыпались бессильно
на пол - как будто обратились в пепел.
12
"Да, замолчите, Моно, - нет терпенья
выслушивать Ваш вздор, " - горя глазами,
со вздувшимися жилами на лбу
Роше еще раз крикнул, притянув
к себе все взгляды. - "Вы - бездарный лжец.
Вы - хитрый сплетник. Каждая свинья
Вас ненавидит, пусть, отвоевав
свой сладостный кусок, ни от кого
теперь не слышите Вы оскорблений -
не лезьте ж на рожон. Когда такой,
как Вы, себя записывает в судьи,
всем ясно: этот мир дошел до самых
низов..." - Роше, как будто захлебнувшись
своею яростью, вдруг замолчал
на несколько секунд. С полуулыбкой
на тонких, бледных старческих губах
молчащий Моно терпеливо ждал
развития событий. "Если Стерн
Вас не одернул, то теперь мои
наскоки не страшны, " - проговорил
Роше уже спокойнее, - "и я,
поверьте, Моно, не настолько глуп,
чтоб восковыми ядрами пулять
по Вашим крепостям - чугунным ядрам
их не разрушить, думаю. Но Вы
должны понять: всему бывает мера,
из Ваших демагогий ни одна,
пожалуй, не была еще такою
пронзительно-несносною, как та,
что Вы готовите сейчас. И я
прошу - уже не требую, прошу -
молчите, Моно, нам без Вас достанет
абсурда, горечи..." - Роше смешался
и, глядя в сторону, уже невнятно
пробормотал какие-то слова,
что мы не разобрали. Все глядели
теперь на Стерна. Тот, скользя глазами
поверх голов, все продолжал свистеть
сквозь зубы. "Ладно, Стерн, " - вальяжный Рональд
нарушил тишину, - "пришла пора
вмешаться, наконец. Претендовать
на то, что все уладится само,
приятно, нет сомнений, но, все видят,
разболтанность иных уже грозит
анархией - и, будто, создается
иллюзия, что некому теперь
одернуть нарушающих уклад -
иллюзия, не более, как все
иллюзии, которыми мы любим
себя побаловать..." - Стерн глянул зло
на Рональда. Тот не отвел глаза.
"Иллюзий нет, " - сказал брезгливо Стерн, -
"есть только неудачные попытки
неполную картину наблюдений
логически дополнить, что едва ли
понять Вам, Рональд. Вы, " - он повернулся
к по-прежнему сверкавшему глазами
Роше, - "Вы забываетесь. Никто
у нас не прерывает говорящих
по моему распоряженью. Вольность
имеет рамки, коль заходит речь
о важном, о насущном. И демарш,
подобный Вашему, у нас не терпят -
пора бы знать. Да, всем пора бы знать..." -
Стерн поглядел по сторонам. Никто
не поднял головы. "Я полагаю, " -
продолжил он, - "Вам нужно объясниться -
чем Моно провинился перед нами,
чтоб прерывать его и оскорблять
при всех, как школьника, - и забывать
при этом о канонах поведенья
со старшими - по возрасту, по званью," -
Стерн сделал кислое лицо... "Ну что ж, " -
уже почти спокойно, отвернувшись
от всех, проговорил Роше, - "для Вас
я объясню. Каноны хороши,
как острые заточенные пики
тех, мудростью намеченных оград,
что обрамляют - не погосты, нет,
но жизнь, бурлящую без передышки,
пьянеющую от себя самой
порою, не способную себя
сдержать на необузданном аллюре,
чтоб оглядеться. Строгие каноны,
и правила, и желчное брюзжанье
тех, кто помедленней - они тогда
уместны, сознаю. Мы их терпели
без вздохов и без жалоб в ту эпоху,
в те дни, когда и кровь кипела наша,
и мысли наши не косили вспять,
не мучались собой. Однако ж, все
проходит. Почему-то побеждают -
в каком-то диком, непонятном мне,
но очень верном смысле - побеждают
почти всегда спокойные душой -
те, кто помедленней. И похитрей,
добавили б Вы, Стерн, когда бы были
такими, как они. И их победы
немедля обращаются в каноны -
тут я готов цитировать - в каноны
'почтенья к старшим', ибо, только те,
кто одряхлел достаточно для званья
по старшинству, хотят себе почтенья,
как сладкого, иным же, сгоряча
сигающим с уступа на уступ,
стремящимся все дальше, невзирая
на годы спутников, свои ли годы,
не знающим покоя - тем почтенье
в обузу лишь, они бы предпочли
угрюмый вызов равного себе,
не прячущего взгляд... Простите, Моно -
я, в общем, не держу прямого зла
на Вас - ни зла, ни спрятанного где-то
за пазухой кинжала, как бы кто
Вам ни нашептывал. Моя беда
лишь в том, что мой кинжал давно отброшен,
и, может быть, скучает по нему
рука, и гордых подвигов желая,
как в глупой сказке, сложенной навзрыд,
душа скучает по былым страстям,
не зная отдыха... Когда, примкнув
к ним, Моно, променяв богатство, слуг,
блестящую карьеру, что светила
мне просто по происхожденью, без
особенных усилий, - променяв
спокойный лад размеренных удач
на тяжкое бессонное горенье
чужой идеей, на случайный проблеск
удачи, что безмерно далека
в осуществленьи, - я как будто что-то
навеки предрешил в себе. Мальчишкой
пришел я к ним, и навсегда остался
таким - в глазах ли тех, с кем начинал
(которых можно перечесть по пальцам
теперь), в глазах ли (часто не таких
доверчивых) всех тех, кто поспешили
нас поддержать потом, в глазах ли тех,
кто к нам приходят нынче, не стесняясь
извилистости собственных натур,
столь чуждой нам - тогда, теперь же кто
поймет, насколько чуждой... Мне не жаль
казаться таковым, я есть мальчишка
в каком-то смысле - рядом с Вами, Моно,
с Корзоном рядом, - жаль лишь одного:
запальчивость моя пережила
свое отмеренное скупо время,
восторженность мою едва ли кто
поймет теперь, а коль поймет - едва ль
одобрит. Да, в серьезные затеи
юнцам на встрять - одним большим мужам
вертеть колеса прибыльной игры,
где фишки не картонные уж больше
мелькают - золотые... Только чем
живут они - мужи - и чем живете
Вы, Моно, чем свою питают старость
собратья Ваши, Ваши должники,
ценители? Рутиной ежедневных
обманов? Осторожной полуправдой?
Интригами, волнующими кровь?
Где ваши помыслы, которых нам -
мальчишкам - в небесах не разглядеть,
не дотянуться до которых? Где,
в конце концов, единственное нечто,
что отличило б вас от мертвецов,
представило б хоть шаткую причину -
одну хотя бы - вашей жизнью жить,
не разлагаясь заживо? Быть может,
способность ваша подмечать каверны
усталости в деяниях других,
что вас смелее?.. Я не говорю
про Стерна, я вообще не называю
имен, но, согласитесь, это ваш
всегдашний хлеб: немедля распознать
любую слабость - даже пусть намек
на слабость - и вцепиться мертвой хваткой,
и понемногу отгрызать свое,
пуская кровь, изматывая болью,
не разжимая стиснутых зубов -
пинкам, щипкам, побоям вопреки -
ни на минуту... Втиснуться в доверье...
Сносить покорно вялые насмешки
усталых завсегдатаев... Обманом
их натравить, наивных, друг на друга
и делать удивленное лицо,
встречая подозрительные взгляды
в приемных, в коридорах, после - в залах
собраний, после - за дверьми, для всех
почти закрытыми, где заседают
немногие, решающие все
за остальных... Выслушивать упреки,
не отвечая - скрупулезно, впрочем,
их занося отточенным пером
в свои, такою тщательной линейкой
размеченные книги... Понемногу
вплетать скупые вкрадчивые фразы
живою ниткой в пылкий разговор,
как паутиной сковывая дух,
и ждать чужих оплошностей... Дождавшись -
ни вида не подать, ни восклицаньем
себя не выдать, но, поддакнув раз,
поспорив необидчиво, упрятав
за скорбной маской собственный триумф,
ошибки те, как нежные ростки
лелея, взращивать себе на пользу,
как чахлые зародыши интриг,
что, вознесясь, окрепнув, изумят
своею силою... Да: разогнать
последних из советников, способных
о чем-то мыслить, выдумать опасность
и с ней бороться, истощив казну,
и так полупустую. Или: взять
на мушку человеческую слабость
того, кто непомерно лучше вас,
упорной лестью заглушить призывы
других, потом - как будто невзначай
той слабости перечить, понимая,
что - поздно, завертелось колесо,
машина тронулась... Встречать у трапа
с любезными улыбками каких-то
заезжих умников, которым все
чужое здесь, чрезмерно восхвалять
заслуги их, затем в негодованьи,
в истерике их поносить, крича
на всех углах, что - вот она, измена,
что - вот он, тот таинственный навет,
что нам мешает жить, напоминая
тогда уже, что избранные лишь
об этом знали раньше... Развести
какую-то докучную возню
вокруг стараний тех же чужаков
себя спасти, не понимая толком,
чего от них хотят... Всех перессорить...
Настойчиво махать перед глазами
невиданными, будто, до сих пор
виденьями решающих усилий
закончить то, что начали... Свести
всех вместе - перепуганных гостей,
растерянных хозяев, - подключить,
быть может, слуг, кухарок, если кто
окажется под боком... Разродиться
уродцем - и с уверенной ухмылкой
пенять потом затянутым в ловушку
на их же слепоту... Ошеломить
абсурдом, подточив любую веру
сомненьями, которым нет числа,
и с этого плацдарма... - Подскажите,
что дальше? Что замыслили теперь
Вы делать, Моно? Может быть не Вы -
Корзон? Другие? Их теперь - чужих
всем помыслам, которым так желали
служить они - достанет на любую
зловещую затею..." - отвернувшись
к высоким окнам, сгорбившись слегка,
Роше швырял в глухую тишину
разборчивые фразы. - "Мне теперь,
я понимаю, лишь один конец -
отставка, " - он прищурившись взглянул
на Стерна. Тот, ни говоря ни слова,
не пряча взгляд, смотрел ему в глаза
с досадливым укором. "Я прошу
отставки, " - продолжал Роше, - "прошу
официально, не желая больше..." -
замешкавшись, - "я, впрочем, обо всем
сказал уже. Не буду повторяться.
Свидетелей достаточно..." Шумок
прошел по залу, словно налетел
короткий вихрь. Засуетились гости.
Корзон с немым вопросом заглянул
в лицо молчащему угрюмо Стерну,
пожал плечами и сказал негромко:
"Отставка принимается. Пожалуй,
теперь, Вы правы, ничего другого...
Не так ли, Стерн? " - но Стерн не отвечал,
лишь взгляд его смягчился, и черты
разгладились, как будто напряженье
какое-то оставило его
и унеслось бесследно. "Что ж, " - Корзон
задумался, - "Вы, может быть, хотите
каких-то компенсаций? " - осторожно
спросил он, - "может быть, каких-то пенсий,
почетных проводов..." "Вы ж не глупы,
Корзон, " - Роше сощурился, - "к чему ж
Вам ерничать? Все знают, у меня
достанет средств, чтоб обойтись без ваших
подачек - и достанет разуменья
убраться с глаз долой, на материк,
без всяких проводов..." Он подошел
к столу и стал сворачивать бумаги
в тугой рулон. "Не бойтесь за меня,
побойтесь лучше за свои такие
тревожные и хлопотные судьбы, " -
проговорил он тихо. - "Я уеду
к красивой жизни - к женщинам холеным,
к беседам образованных людей,
к шампанскому и скачкам... Посмотрите
вокруг - зачем мне проводы..." - он вышел,
не попрощавшись. Проскрипела дверь.
С минуту все молчали. Наконец,
Стерн обратился к Рональду: "С утра,
пожалуйста, оформите все это
как нужно..." "Да, " - он продолжал, - "еще
заботой меньше: лишним мненьем меньше,
сомненьем, я б сказал..." "Распорядитесь,
хоть кто-нибудь, чтоб принесли еды
нам наконец!" - он крикнул в пустоту,
и суетой наполнилось пространство,
и взвился гомон. Оживились гости,
заулыбались женщины, как будто
и не было тех нескольких часов,
где бились армии, ломались копья,
и дым стоял стеной... Подняв бокал,
красавец Рональд весело вещал
о чем-то постороннем. Хитрый Моно,
повязанный салфеткой, ковырял
в тарелке, тихо обсуждая что-то
со Стерном. Ночь кончалась. Ни один
