Об этом жестче думается, чем
о смерти - в темноте, когда под утро
одна звезда, как позабытый челн
поманит неприкаянно и утло
немного постаревшего тебя,
и ты увидишь, как на остановке,
своей судьбе беспомощно грубя,
стоит прохожий, хмурый и неловкий.
Когда кольнет предутренняя дрожь,
и чье-то непридуманное горе
тебя пронзит, и ты его поймешь,
трезвея в городском таксомоторе.
Когда шоссе пустынно на беду,
и нет надежды встретиться глазами
и замереть, остаться на виду,
скуля от нетерпенья тормозами.
1991
ГОРОД
Вечереет. Выбившись из тона,
рыщут звуки, в царство кутерьмы
плавно опускается истома,
размягчая души и умы.
Город погружается в дремоту,
зябнут руки, падает пенсне,
теребя единственную ноту
в беспокойном зрячем полусне.
Светотень, растерянные краски -
он обманчив, странен, многолик,
мудрый лжец, оставшийся без маски
перед строем каверзных улик.
Он недобр. В его круговороте
не спастись, не прокричать отбой
бессловесной невесомой плоти
одиночеств, занятых собой.
Он недобр, и нет идеи в этом,
перепутав истины в клубок,
он спешит отделаться ответом,
и ответ бывает неглубок.
Он всегда готов за пару гривен
запродать, до дна истеребя,
он порою сам себе противен,
но ему не выверить себя.
Нет идеи. Пакостно и плоско
липнет к стенам грязноватый цвет,
светофор в пучине перекрестка,
как паяц, подмигивает вслед,
город спит: нахмуренные брови,
крепких скул угрюмая гряда -
маленькое кладбище любовей
на пути, ведущем в никуда...
Тишину встревожив полупьяно,
переулкам головы вскружив,
город спит, исполненный обмана,
сам себе обман наворожив,
как порыв в желаньи невеликом,
как слова, которыми хитрим,
как виденье девичьего лика
в западнях притушенных витрин.
Нет идеи. Отголоском стона
будоражит каменный редут
тщетный изыск избранного тона,
что впотьмах столетия ведут
средь громад, поднявшихся гурьбою,
меж огней, парящих впереди...
Девочка, возьми меня с собою,
дай мне сон и стон переведи.
1990
* * *
Вот такие дела.
Этих дней череду
прокрути, как кино,
в полуночном бреду
и запомни навек,
вколоти в глубину,
не доверив бумаге,
как нелепы слова
и объятья пусты
там, где рушат мосты
и сжигают кресты,
и, смеясь над собой,
опускают к ногам
присмиревшие флаги.
Ты все выдумал сам.
У обочин дорог,
приводящих к домам,
что воротят порог,
на глухих чердаках,
в паутине, в пыли,
средь оконец-отдушин
ты придумал себе,
как схватился за круг,
все невзгоды навзничь
опрокинувший звук -
будто колокола
по ее, по твоей
зазвонили по душам.
Зазвучали басы,
да не вызвали дрожь,
если в нотах разброд,
то мелодия - ложь,
никому,
кроме, разве, себя самого,
не поставишь в вину ты,
что в украденный миг,
как в отпущенный срок,
не рискнув напрямик,
уложиться не смог,
потоптался и сник,
на пустые слова
растранжирив минуты.
Вот такие дела.
Знать, не выдался толк,
расстарался оркестр,
да обиженно смолк,
невесомой рукою
взмахнул дирижер,
да остался не понят,
и настала пора
возвращаться тебе
по знакомой тропе
к надоевшей судьбе,
в торопливые дни,
где ни колокол, ни
телефон не зазвонит.
Это будет плохой,
неудачливый год,
он недобро начнется,
нескоро пройдет,
отхлестает пургой по лицу
и дождливым
закончится летом,
и тогда, подустав
от неловких утех,
победивший не в том,
позабывший не тех,
променявший покой
на безрадостный смех,
ты напишешь об этом.
Исчеркаешь листы,
самозванец-творец,
и поверишь в себя,
отыскав наконец
выраженье теплу,
что когда-то судьба
ненароком воздала,
но прочистив гортань
и сподобившись спеть,
захлебнешься строкой,
порываясь успеть,
и сорвешься на крик,
все увидя, как есть,
да, увы, запоздало.
Стисни зубы на год,
это может помочь
в безвременье,
когда надвигается ночь
без надежды на сон,
как вопрос,
на который не будет ответа,
и в густой темноте,
как в чердачной пыли,
заскорузлой на вдох,
дотерпи, не скули,
лишь рукой разотри
основания скул,
онемевших к рассвету.
1988
ЧАЕПИТИЕ
Словно кошки в подземелиях по трупам,
привиденья пробираются по трубам,
тупиками, по заржавленным темницам
нескончаемой угрюмой вереницей.
Пробираются холодными ночами,
нелюбимы домовыми-сволочами,
разбредаясь с тихим шелестом змеиным
по квартирам, как по дремлющим руинам.
Объясняясь междометьями, да знаками,
выползают на линолеум из раковин,
бродят кухнями, остатки примечая
недопитого хозяевами чая,
и беседуют, усевшись полукругом
в лунном свете неподатливо-упругом.
Так в провалах торопливых сновидений
возникает чаепитье привидений -
изощренность, что окупится едва ли,
разговор, что безнадежно переврали,
панихида по усохшему лобзанью
в дивной местности забытого названья,
где стремленья неподвластны повеленью,
где желания не учатся смиренью,
где, порывом неосознанным придушены,
обстоятельства пасуют перед душами...
Ночь по дому рассылает причитанья,
сожаленья принимают очертанья,
утро близится, и кажется бесплодным
все содеянное призракам бесплотным.
Так чужбина привораживает искоса,
так, испробовав пленительного искуса,
злые дети, знаменитые с младенчества,
принимают государства за отечества,
так стыдиться уготовано хранящему,
как религию, тоску по настоящему,
так забвенье, потакающее тлену,
подбирается бессилию на смену.
1989
В БАРЕ
Они слегка покачивались, вторя
мелодии, плывущей вдалеке,
а к ним уже подкрадывалось горе
в коротком невидимке-парике,
он встал и потянулся к сигаретам,
и подошел, и попросил огня,
и я хотел сказать ему об этом,
но мужество покинуло меня.
Они сидели, все еще не видя
угрюмых сил, уже подавших знак,
она - разлуку в фальши и обиде,
а он - безумье, разрушенье, мрак,
они ушли, улыбками своими
других за равнодушье извиня,
и мне хотелось выбежать за ними,
но мужество покинуло меня.
Я их не знал, но грозное скрещенье
походки, черт, оцепененья глаз
не оставляло шанса на прощенье,
творя исход, не терпящий прикрас.
Я их не знал, но трудно ошибиться,
попав под гнет весомости улик -
когда судьбу определяют лица,
бессилен ум и выбор невелик.
1989
ПОХОД
Гарнизонный клуб. Офицер весел.
Он звонит жене. - За окном ветер
будоражит ветви. Октябрь. Осень. -
"Дорогая, мы выступаем в восемь."
Городская площадь. Поток звуков.
Отставной полковник в кругу внуков.
Невысокий чин в стороне, справа
со слезой в монокле. Восторг. Слава.
Безупречный строй. Офицер молод.
На руке небрежно лежит повод.
Чуть хрустит мундир с золотой строчкой.
Улыбаясь, машут жена с дочкой.
Восемь дней похода. Дожди. Ссоры.
"Подтянуться всем, впереди горы."
Подтекает лед на крутом склоне.
По размытым тропам скользят кони.
Неприятель рядом. "В дозор. Тихо." -
Эх, познавший кровь да хлебнет лиха...
От дыханья спящих дрожит воздух
под холодным небом в слепых звездах.
Утро зябко. Дрожь бередит тело.
"Отдохнули, братцы? Теперь в дело."
Голосит труба громовым слогом.
Замирает сердце. "Вперед. С Богом."
Разобщенность действа. В чужом прахе
копошится злоба, изгнав страхи.
Из отдельных схваток растет битва.
Обжигает веки клинка бритва.
