ничего больше. Вы хотите жить, а он заставляет вас умирать
двадцать раз на день. Что сделали бы вы на месте Бени Крика? Вы
ничего бы не сделали. А он сделал. Поэтому он король, а вы
держите фигу в кармане.
Он пошел к Фроиму Грачу, который тогда уже смотрел на мир
одним только глазом и был тем, что он есть. Он сказал Фроиму:
"Возьми меня. Я хочу прибиться к твоему берегу. Тот берег,
к которому я прибьюсь, будет в выигрыше".
Грач спросил его:
- Кто ты, откуда ты идешь и чем ты дышешь?
- Попробуй меня, Фроим, - ответил Беня, - и перестанем
размазывать белую кашу по чистому столу.
- Перестанем размазывать кашу - ответил Грач, - я тебя
попробую.
И они собрали совет, чтобы подумать о Бене Крике. Я не был
на этом совете. Но говорят, что они собрали совет. Старшим был
тогда покойный Левка Бык.
- Что у него делается под шапкой, у этого Бенчика? -
спросил покойный Бык.
И одноглазый Грач сказал свое мнение:
- Беня говорит мало, но он говорит смачно. Он говорит
мало, но хочется, чтобы он сказал еще что-нибудь.
- Если так, - воскликнул покойный Левка, - тогда попробуем
его на Тартаковском.
- Попробуем его на Тартаковском - решил совет и все, в ком
еще квартировала совесть, покраснели, услышав это решение.
Почему они покраснели? Вы узнаете об этом, если пойдете туда,
куда я вас поведу.
Тартаковского называли у нас "полтора жида" или "девять
налетов". "Полтора жида" называли его потому, что ни один еврей
не мог вместить в себе столько дерзости и денег, сколько их
было у Тартаковского. Ростом он был выше самого высокого
городового в Одессе, а весу имел больше, чем самая толстая
торговка. А "девятью налетами" прозвали Тартаковского потому,
что фирма Левка Бык и компания произвела на его контору не
восемь налетов и не десять, а именно девять. На долю Бени,
который еще не был тогда королем, выпала честь совершить на
"полтора жида" десятый налет. Когда Фроим передал ему об этом,
он сказал "да" и вышел, хлопнув дверью. Почему он хлопнул
дверью? Вы узнаете об этом, если пойдете туда, куда я вас
поведу.
У Тартаковского душа убийцы, но он наш. Он вышел из нас.
Он - наша кровь. Он - наша плоть, как будто одна мама нас
родила. Пол-Одессы служит в его лавках. И он пострадал через
своих же молдаванских. Два раза они выкрадывали его для выкупа,
и однажды во время погрома его хоронили с певчими. Слободские
громилы били евреев на большой Арнаутской. Тартаковский убежал
от них и встретил похоронную процессию с певчими на Софиевской.
Он спросил:
- Кого это хоронят с певчими?
Прохожие ответили, что это хоронят его, Тартаковского.
Процессия дошла до Слободского кладбища. Тогда наши
молдаванские вынули из гроба пулемет и начали сыпать по
слободским громилам. Но полтора жида этого не предвидел.
Полтора жида испугался до смерти. И какой хозяин не испугался
бы на его месте?
Десятый налет на человека, уже похороненного однажды, -
это был грубый поступок. Беня, который еще не был тогда
королем, понимал это лучше всякого другого. Но он сказал Грачу
"да" и в тот же день написал Тартаковскому письмо, похожее на
все письма в этом роде:
"Многоуважаемый Рувим Осипович! Будьте настолько любезны
положить к субботе под бочку с дождевой водой и так далее. В
случае отказа, как вы это себе в последнее время начали
позволять, вас ждет большое разочарование в вашей семейной
жизни. С почтением знакомый вам Бенцион Крик".
Тартаковский не поленился и ответил без промедления:
"Беня. Если бы ты был идиот, то я бы писал тебе, как
идиоту. Но я тебя за такого не знаю и упаси боже тебя за такого
знать. Ты, видно, представляешься мальчиком. Неужели ты не
знаешь, что в этом году в Аргентине такой урожай, что хоть
завались, и мы сидим с нашей пшеницей без почина. И скажу тебе,
положа руку на сердце, что мне надоело на старости лет кушать
такой горький кусок хлеба и переживать эти неприятности, после
того, как я отработал всю жизнь, как последний ломовик. И что
же я имею после этих бессрочных каторжных работ? Язвы, болячки,
хлопоты и бессонницу. Брось этих глупостей, Беня. Твой друг,
гораздо больше, чем ты это предполагаешь, - Рувим
Тартаковский".
Полтора жида сделал свое. Он написал письмо. Но почта не
доставила письмо по адресу. Не получив ответа, Беня рассерчал.
На следующий день он явился с четырьмя друзьями в контору
Тартаковского. Четыре юноши в масках и с револьверами ввалились
в комнату.
- Руки вверх! - сказали они и стали махать пистолетами.
- Работай спокойнее, Соломон, - заметил Беня одному из
тех, кто кричал громче других, - не имей эту привычку быть
нервным на работе - и, оборотившись к приказчику, белому как
смерть и желтому как глина, он спросил его:
- Полтора жида в заводе?
- Их нет в заводе, - ответил приказчик, фамилия которого
была Мугинштейн, а по имени он звался Иосиф и был холостым
сыном тети Песи, куриной торговки с Серединской площади.
- Кто же будет здесь, наконец, за хозяина? - стали
допрашивать несчастного Мугинштейна.
- Я здесь буду за хозяина, - сказал приказчик, зеленый,
как зеленая трава.
- Тогда отчини нам, с божьей помощью, кассу - приказал ему
Беня, и началась опера в трех действиях.
Нервный Соломон складывал в чемодан деньги, бумаги, часы и
монограммы, покойник Иосиф стоял перед ним с поднятыми руками,
и в это время Беня рассказывал истории из жизни еврейского
народа.
- Коль раз он разыгрывает из себя Ротшильда, - говорил
Беня о Тартаковском, - так пусть он горит огнем. Объясни мне,
Мугинштейн, как другу: вот получает он от меня деловое письмо;
отчего бы ему не сесть за пять копеек на трамвай и не подъехать
ко мне на квартиру и не выпить с моей семьей стопку водки и
закусить, чем бог послал? Что мешало ему выговорить передо мной
душу? Беня, - пусть бы он мне сказал, - так и так, вот тебе мой
баланс, повремени мне пару дней, дай мне вздохнуть, дай мне
развести руками. Что бы я ему ответил? Свинья со свиньей не
встречается, а человек с человеком встречается. Мугинштейн, ты
меня понял?
- Я вас понял, - сказал Мугинштейн и солгал, потому что
совсем ему не было понятно, зачем полтора жида, почетный богач
и первый человек, должен был ехать на трамвае закусывать с
семьей биндюжника Менделя Крика. А тем временем несчастье
шлялось под окнами, как нищий на заре. Несчастье с шумом
ворвалось в контору. И хотя на этот раз оно приняло образ еврея
Савки Буциса, но оно было пьяно, как водовоз.
- Го-гу-го, - закричал еврей Савка, - прости меня, Бенчик,
я опоздал, - и он затопал ногами и стал махать руками. Потом он
выстрелил и пуля попала Мугинштейну в живот.
Нужны ли тут слова? Был человек, и нет человека. Жил себе
невинный холостяк, как птица на ветке - и вот он погиб через
глупость. Пришел еврей, похожий на матроса, и выстрелил не в
какую-нибудь бутылку с сюрпризом, а в живого человека. Нужны ли
тут слова?
- Тикать с конторы, - крикнул Беня и побежал последним.
Но, уходя, он успел сказать Буцису:
- Клянусь гробом моей матери, Савка, ты ляжешь рядом с
ним...
Теперь скажите мне вы, молодой господин, режущий купоны на
чужих акциях, как поступили бы вы на месте Бени Крика? Вы не
знаете, как поступить. А он знал. Поэтому он король, а мы с
вами сидим на стене второго еврейского кладбища и
отгораживаемся от солнца ладонями.
Несчастный сын тети Песи умер не сразу. Через час после
того, как его доставили в больницу, туда явился Беня. Он велел
вызвать к себе старшего врача и сиделку и сказал им, не вынимая
рук из кремовых штанов:
- Я имею интерес, чтобы больной Иосиф Мугинштейн
выздоровел. Представляюсь на всякий случай - Бенцион Крик.
Камфору, воздушные подушки, отдельную комнату - давать с
открытой душой. А если нет, то на всякого доктора, будь он даже
доктор философии, приходится не более трех аршин земли.
И все же Мугинштейн умер в ту же ночь. И тогда только
полтора жида поднял крик на всю Одессу.
- Где начинается полиция, - вопил он, - и где кончается
Беня?
- Полиция кончается там, где начинается Беня, - отвечали
разумные люди, но Тартаковский не успокаивался и он дождался
того, что красный автомобиль с музыкальным ящиком проиграл на
Серединской площади свой первый марш из оперы "Смейся, паяц".
Среди бела дня машина подлетела к домику, в котором жила тетя
Песя.
Автомобиль гремел колесами, плевался дымом, сиял медью,
вонял бензином и играл арии на своем сигнальном рожке. Из
автомобиля выскочил некто и прошел в кухню, где на земляном
полу билась маленькая тетя Песя. Полтора жида сидел на стуле и
махал руками.
- Хулиганская морда, - прокричал он, увидя гостя, -
бандит, чтобы земля тебя выбросила, хорошую моду себе взял -
убивать живых людей...
- Мосье Тартаковский, - ответил ему Беня Крик тихим
голосом, - вот идут вторые сутки, как я плачу за дорогим
покойником, как за родным братом. Но я знаю, что вы плевать
хотели на мои молодые слезы. Стыд, мосье Тартаковский, в какой
несгораемый шкаф упрятали вы стыд? Вы имели сердце послать
матери нашего покойного Иосифа сто жалких карбованцев. Мозг
вместе с волосами поднялся у меня дыбом, когда я услышал эту
новость...
Тут Беня сделал паузу. На нем был шоколадный пиджак,
кремовые штаны и малиновые штиблеты.
- Десять тысяч единовременно, - заревел он, - десять тысяч
единовременно и пенсию до ее смерти, пусть она живет сто
двадцать лет. А если нет, тогда выйдем из этого помещения,
мосье Тартаковский и сядем в мой автомобиль...
Потом они бранились друг с другом. Полтора жида бранился с
Беней. Я не был при этой ссоре. Но те, кто были, те помнят. Они
сошлись на пяти тысячах наличными и пятидесяти рублях
ежемесячно.
- Тетя Песя, - сказал тогда Беня всклокоченной старушке,
валявшейся на полу, - если вам нужна моя жизнь, вы можете
получить ее, но ошибаются все, даже бог. Вышла громадная
ошибка, тетя Песя. Но разве со стороны бога не ошибкой было
поселить евреев в России, чтобы они мучились, как в аду. И чем
было бы плохо, если бы евреи жили в Швейцарии, где их окружали
бы первоклассные озера, гористый воздух и сплошные французы?
Ошибаются все, даже бог. Слушайте меня ушами, тетя Песя. Вы
имеете пять тысяч на руки и пятьдесят рублей в месяц до вашей
смерти, живите сто двадцать лет. Похороны Иосифа будут по
первому разряду: шесть лошадей, как шесть львов, две колесницы
с венками, хор из Бродской синагоги, сам Миньковский придет
отпевать покойного вашего сына...
И похороны состоялись на следующее утро. О похоронах этих
спросите у кладбищенских нищих. Спросите об них у шамесов из
синагоги, торговцев кошерной птицей или у старух из второй
богадельни. Таких похорон Одесса еще не видала, а мир не
увидит. Городовые в этот день одели нитяные перчатки. В
синагогах, увитых зеленью и открытых настежь, горело
электричество. На белых лошадях, запряженных в колесницу,
качались черные плюмажи. Шестьдесят певчих шли впереди
процессии. Певчие были мальчиками, но они пели женскими
голосами. Старосты синагоги торговцев кошерной птицей вели тетю
Песю под руки. За старостами шли члены общества
приказчиков-евреев, а за приказчиками евреями - присяжные
поверенные, доктора медицины и акушерки-фельдшерицы. С одного
бока тети Песи находились куриные торговки с Старого базара, а
