ее представляет собой небольшую площадку, покрытую травой и обставленную по
краям низкорослой ольхой и березой.
Сверху, с горы, открывался великолепный вид во все стороны. Перед нами
развернулась красивая панорама. Земля внизу казалась морем, а горы -
громадными окаменевшими волнами. Ближайшие вершины имели причудливые
очертания, за ними толпились другие, но контуры их были задернуты дымкой
синеватого тумана, а дальше уже нельзя было разобрать, горы это или кучевые
облака на горизонте. В этом месте хребет Сихотэ-Алинь делает небольшой излом
к морю, а затем опять поворачивает на северо-восток. Гора Тудинза находилась
как раз в углу излома. Сверху я легко мог разобраться в расположении горных
складок и в направлениях течений рек. К западу текли Ли-Фудзин и Ното, к
северо-востоку - Тютихе, к востоку - Динзахе и на юго-восток - Вангоу.
Покончив с кипячением воды, мы стали спускаться обратно к седловине.
Я не знаю, что труднее - подъем или спуск. Правда, при подъеме в работе
участвует дыхание, зато положение тела устойчивее. При спуске приходится все
время бороться с тяжестью собственного тела. Каждый знает, как легко
подыматься по осыпям вверх и как трудно по ним спускаться книзу.
Надо все время упираться ногой в камни, в бурелом, в основание куста, в
кочку, обросшую травой, и т. д. При подъеме на гору это не опасно, но при
спуске всегда надо быть осторожным. В таких случаях легко сорваться с кручи
и полететь вниз головой.
Восхождение на гору Тудинзу отняло у нас целый день. Когда мы спустились
в седловину, было уже поздно. На самом перевале находилась кумирня. Казаки
нашли в ней леденцы. Они сидели за чаем и благодушествовали.
И здесь, как и на реке Вай-Фудзине, при переходе через Сихотэ-Алинь,
наблюдателя поражает разница в растительности. За водоразделом мы сразу
попали в лиственный лес; хвоя и мох остались позади.
В истоках Вангоу стояла китайская зверовая фанза Цоцогоуза; в ней мы
заночевали.
Перед сумерками я взял ружье и отправился на разведки. Я шел медленно,
часто останавливался и прислушивался. Вдруг до слуха моего донеслись
какие-то странные звуки, похожие на певучее карканье. Я притаился и вскоре
увидел ворона. Птица эта гораздо крупнее обыкновенной вороны. Крики,
издаваемые вороном, довольно разнообразны и даже приятны для слуха. Он сидел
на дереве и как будто разговаривал сам с собой. В голосе его я насчитал
девять колен. Заметив меня, птица испугалась. Она легко снялась с места и
полетела назад. В одном месте в расщелине между корой и древесиной я заметил
гнездо пищухи, а затем и ее самое. Эта серенькая живая и веселая птичка
лазала по дереву и своим длинным и тонким клювом ощупывала кору. Иногда она
двигалась так, что приходилась спиной книзу и лапками держалась за ветки.
Рядом с ней суетились два амурских поползня. Они тихонько пищали и проворно
осматривали каждую складку на дереве и действовали своими коническими
клювами, как долотом, нанося удары не прямо, а сбоку, то с одной, то с
другой стороны.
На возвратном пути я убил трех рябчиков, которые и доставили нам хороший
ужин.
На рассвете (это было 12 августа) меня разбудил Дерсу. Казаки еще спали.
Захватив с собой гимпсометры, мы снова поднялись на Сихотэ-Алинь. Мне
хотелось смерить высоту с другой стороны седловины. Насколько я мог уяснить,
Сихотэ-Алинь тянется здесь в направлении к юго-западу и имеет пологие
склоны, обращенные к Дананце, и крутые к Тадушу. С одной стороны были только
мох и хвоя, с другой - смешанные лиственные леса, полные жизни.
Когда мы вернулись в фанзу, отряд наш был уже готов к выступлению.
Стрелки и казаки позавтракали, согрели чай и ожидали нашего возвращения.
Закусив немного, я велел им седлать коней, а сам вместе с Дерсу пошел вперед
по тропинке.
Река Вангоу имеет вид горной таежной речки, длиной около 20 километров,
протекающей по продольной межскладчатой долине, покрытой отличным строевым
лесом. На этом протяжении она принимает в себя пять небольших притоков: три
с левой стороны - Тунца, Сяоца и Сиявангул, и два с правой - Та-Сица и
Сяо-Сица.
К несчастью, река Вангоу сплавной быть не может, потому что русло ее
засорено галькой и завалено буреломом.
Около устья первой речки мы остановились, чтобы подождать вьючный обоз.
Дерсу сел на берегу речки и стал переобуваться, а я пошел дальше.
Тропинка описывает здесь дугу градусов в сто двадцать. Отойдя немного, я
оглянулся назад и увидел его, сидящего на берегу речки. Он махнул мне рукой,
чтобы я его не дожидался.
Едва я вступил на опушку леса, как сразу наткнулся на кабанов, но
выстрелить не успел. Заметив, куда побежали животные, я бросился им
наперерез. Действительно, через несколько минут я опять догнал их. Сквозь
чащу я видел, как что-то мелькнуло. Выбрав момент, когда темное пятно
остановилось, я приложился и выстрелил. В то же мгновение я услышал
человеческий крик и затем болезненный стон. Безумный страх овладел мной. Я
понял, что стрелял в человека, и кинулся через заросли к роковому месту. То,
что я увидел, поразило меня как обухом по голове. На земле лежал Дерсу.
- Дерсу! Дерсу! - закричал я не своим голосом и бросился к нему. Он
уперся левой рукой в землю и, приподнявшись немного на локте, правой рукой
закрыл глаза. Я тормошил его и торопливо, испуганно спрашивал, куда попала
пуля.
- Спина больно, - отвечал он.
Я спешно стал снимать с него верхнюю одежду. Его куртка и нижняя рубашка
были разорваны. Наконец я его раздел. Вздох облегчения вырвался из моей
груди. Пулевой раны нигде не было. Вокруг контуженного места был кровоподтек
немногим более пятикопеечной монеты. Тут только я заметил, что я дрожу, как
в лихорадке. Я сообщил Дерсу характер его ранения. Он тоже успокоился.
Заметив волнение, он стал меня успокаивать:
- Ничего, капитан! Тебе виноват нету. Моя назади был. Как тебе понимай,
что моя впереди ходи.
Я поднял его, посадил и стал расспрашивать, как могло случиться, что он
оказался между мной и кабанами. Оказалось, что кабанов он заметил со мной
одновременно. Прирожденная охотничья страсть тотчас в нем заговорила. Он
вскочил и бросился за животными. А так как я двигался по круговой тропе, а
дикие свиньи шли прямо, то, следуя за ними, Дерсу скоро обогнал меня. Куртка
его по цвету удивительно подходила к цвету шерсти кабана. Дерсу в это время
пробирался по чаще согнувшись. Я принял его за зверя и выстрелил.
Пуля разорвала куртку и контузила спину, вследствие чего у него отнялись
ноги.
Минут через десять подошли вьюки. Первое, что я сделал, - это смазал ушиб
раствором йода, затем освободил одну лошадь, а груз разложил по другим
коням. На освободившееся седло мы посадили Дерсу и пошли дальше от этого
проклятого места.
После полудня там, где река Вангоу принимает в себя сразу три притока, мы
нашли еще одну зверовую фанзу. Дальше идти было нельзя: у Дерсу болела
голова и ломило спину.
Я решил остановиться на ночлег. Раненого мы перенесли на руках в фанзу и
положили на кан. Я старался окружить его самым заботливым уходом. Первым
долгом я положил ему согревающий компресс на спину, для чего разорвал на
полосы один комарник.
К вечеру Дерсу немного успокоился. Зато я не мог найти себе места. Мысль,
что я стрелял в человека, которому обязан жизнью, не давала мне покоя. Я
проклинал сегодняшний день, проклинал кабанов и охоту. Ведь если бы на
сантиметр я взял левее, если бы моя рука немного дрогнула, Дерсу был бы
убит! Всю ночь я не мог уснуть. Мне все мерещился лес, кабаны, мой выстрел,
крик Дерсу и куст, под которым он лежал. В испуге я вскакивал с кана и
несколько раз выходил на воздух; я старался успокоить себя тем, что Дерсу
жив и находится со мной, но ничто не помогало. Тогда я развел огонь и
попробовал было читать. Скоро я заметил, что представляю себе не то, что
написано в книге, а другую картину... Наконец стало светать. На мое счастье,
проснулся очередной артельщик. Он принялся готовить утренний завтрак, а я
стал ему помогать.
Утром Дерсу почувствовал себя легче. Боль в спине утихла совсем. Он начал
ходить, но все еще жаловался на головную боль и слабость. Я опять приказал
одного коня предоставить больному. В девять часов утра мы выступили с
бивака.
В нижнем течении Вангоу немного болотистая. Здесь есть кое-где небольшие
полянки с землей плодородной, заросшей орешником, леспедецей, тростником и
полынью. Километрах в пяти от устья, слева, в Вангоу впадает маленький
ключик, называемый китайцами Та-лаза-гоу - Долина большой скалы.
Действительно, такая скала здесь есть. Порода, из которой она состоит,
разрушаясь под действием солнца, дождя и ветра, дает беловатую рыхлую массу,
похожую на глину. По словам тазов, летом во время пантовки здесь всегда
держится много изюбров. Они с какой-то особенной жадностью грызут эту землю.
При ближайшем обследовании скалы на ней действительно были найдены
многочисленные следы, оставленные зубами оленей. С одной стороны ими было
съедено так много породы, что образовалась выемка около аршина глубиной.
Неподалеку от скалы находилась лудева, то есть забор, преграждавший
животным доступ к водопою. Он был сделан частью из буреломного леса, частью
из живых деревьев. При помощи кольев валежник закрепляется так, чтобы
животные не могли разбросать его ногами. Кое-где оставляются проходы, в
которых копаются глубокие ямы, сверху искусно замаскированные травой и сухой
листвой. Ночью олени идут к воде, натыкаются на забор и, пытаясь обойти его,
попадают в ямы. Такие лудевы тянутся иногда на 50 километров с лишним и
имеют около двухсот действующих ям.
Лудева на реке Вангоу была заброшена. Видно было, что китайцы не навещали
ее уже давно. В одной из ям мы нашли матку изюбра. Бедное животное попало
туда, видно, суток трое тому назад. Мы остановились и стали рассуждать о
том, как его спасти. Один из стрелков хотел было спуститься в яму, но Дерсу
посоветовал не делать этого. Олень мог убиться сам и переломать охотнику
ноги. Тогда мы решили вынуть его арканами. Так и сделали. В две петли,
брошенные на землю, изюбр попал ногами, третью набросили ему на голову и
быстро вытащили наверх. Казалось, что он задохся. Но едва петли были сняты,
он тотчас начал ворочать глазами. Отдышавшись немного, олень поднялся на
ноги и, шатаясь, пошел в сторону, но, не доходя до леса, увидел ручей и, не
обращая на нас более внимания, стал жадно пить воду.
Дерсу ужасно ругал китайцев за то, что они, бросив лудеву, не
позаботились завалить ямы землей. Через час мы подошли к знакомой нам
Лудевой фанзе. Дерсу совсем оправился и хотел было сам идти разрушить
лудеву, но я посоветовал ему остаться и отдохнуть до завтра. После обеда я
предложил всем китайцам стать на работу и приказал казакам следить за тем,
чтобы все ямы были уничтожены.
После пяти часов полудня погода стала портиться: с моря потянул туман;
откуда-то на небе появились тучи. В сумерках возвратились казаки и доложили,
что в трех ямах они еще нашли двух мертвых оленей и одну живую козулю.
Весь следующий день мы простояли на месте. Погода была переменная, но
больше дождливая и пасмурная. Люди стирали белье, починяли одежду и
занимались чисткой оружия. Дерсу оправился окончательно, чему я несказанно
радовался.
После полудня мы услышали выстрелы. Это Г. И. Гранатман и А. И. Мерзляков
давали знать о своем возвращении. Встреча наша была радостной. Начались
расспросы и рассказы друг другу о том, кто где был и кто что видел.
Разговоры эти затянулись до самой ночи.
