крестьянин рассказывал мне про свое житье и ругательски ругал всех и
каждого. Изругал он своих односельчан, изругал жену, соседа, досталось
учителю и священнику. Надоела мне эта ругань. Лошаденка его шла медленно, и
я видел, что при таком движении к вечеру мне не удастся дойти до Имана. Я
снял перчатки, отдал их возчику, поблагодарил его и, пожелав успеха,
прибавил шагу.
- Как, - закричал он вслед, - неужто вы мне не заплатите?
- За что? - спросил я.
- А за перчатки!
- Да ведь ты получил их обратно, - ответил я ему.
- Вот тебе раз! - протянул с недовольством мой благодетель. _ Я вас
пожалел, а вы не хотите денег платить?!
- Хороша у тебя жалость, - вмешались казаки. Больше всех рассердился
Дерсу. Он шел, плевался и все время ругал возчика разными словами.
- Вредный люди, - говорил он, - мой такой не хочу посмотри. У него лица
нету.
Выражение гольда "потерять лицо" значило - потерять совесть. И нельзя
было не согласиться, что у человека этого действительно не было совести.
История эта на целый день испортила мне настроение.
- Как такой люди живи? - не унимался Дерсу. - Моя думай, его живи не могу
- его скоро сам пропади.
После полудня мы подошли к реке Ваку и сделали привал на дороге.
По прямой линии до железной дороги оставалось не более 2 километров, но
на верстовом столбе стояла цифра 6. Это потому, что дорога здесь огибает
большое болото. Ветром доносило свистки паровозов, и уже можно было
рассмотреть станционные постройки.
Я втайне лелеял мысль, что на этот раз Дерсу поедет со мной в Хабаровск.
Мне очень жаль было с ним расставаться. Я заметил, что последние дни он был
ко мне как-то особенно внимателен, что-то хотел сказать, о чем-то спросить
и, видимо, не решался. Наконец, преодолев свое смущение, он попросил
патронов. Из этого я понял, что он решил уйти.
- Дерсу, не уходи, - сказал я ему.
Он вздохнул и стал говорить, что боится города и что делать ему там
нечего. Тогда я предложил ему дойти со мной до станции железной дороги, где
я мог бы снабдить его на дорогу деньгами и продовольствием.
- Не надо, капитан, - ответил гольд. - Моя соболь найди - его все равно
деньги.
Напрасно я уговаривал его, он стоял на своем. Дерсу говорил, что он
отправится по реке Ваку и в истоках ее будет гонять соболей, а затем, когда
станут таять снега, перейдет на Даубихе. Там около урочища Анучина жил
знакомый ему старик гольд. У него он и решил провести два весенних месяца.
Мы условились, что в начале лета, когда я пойду в новую экспедицию, пришлю
за ним казака или приеду сам. Дерсу согласился и обещал ждать. После этого я
отдал ему все имевшиеся у меня патроны. Мы сидели и говорили все об одном и
том же. Я уже три раза условливался с ним, где нам опять встретиться, и
всячески старался оттянуть время. Мне тяжело было с ним расставаться.
- Ну, надо ходи, - сказал Дерсу и стал надевать свою котомку.
- Прощай, Дерсу, - сказал я, крепко пожимая ему руку. - Спасибо за то,
что ты помогал мне. Прощай! Я никогда не забуду то многое, что ты для меня
сделал!..
Большое красное солнце только что зашло, оставив за собой на горизонте
тусклое сияние. Первая, как всегда, зажглась Венера, за ней - Юпитер и
другие крупные звезды. Дерсу хотел было еще что-то сказать, но смутился и
стал рукавом обтирать приклад своей винтовки С минуту мы простояли молча,
затем еще раз пожали друг другу руки и разошлись Он свернул на протоку,
влево, а мы пошли прямо по дороге Отойдя немного, я оглянулся и увидел
гольда. Он вышел на галечниковую отмель и рассматривал на снегу чьи-то
следы... Я окликнул его и стал махать головным убором. Дерсу отвечал мне
рукой.
"Прощай, Дерсу", - подумал я про себя и пошел дальше Казаки потянулись за
мной.
Теперь перед нами расстилалась равнина, покрытая сухой буро-желтой травой
и занесенная снегом. Ветер гулял по ней, трепал сухие былинки. За туманными
горами на западе догорала вечерняя заря, а со стороны востока уже
надвигалась холодная темная ночь. На станции зажглись белые, красные и
зеленые огоньки.
За этот день мы так устали, как не уставали за все время путешествия.
Люди растянулись и шли вразброд. До железной дороги оставалось километра
два, но это небольшое расстояние далось нам хуже двадцати в начале
путешествия. Собрав последние остатки сил, мы потащились к станции, но, не
дойдя до нее каких-нибудь двухсот-трехсот шагов, сели отдыхать на шпалы.
Проходившие мимо рабочие удивились тому, что мы отдыхаем так близко от
станции. Один мастеровой даже пошутил.
- Должно быть, до станции далеко, - сказал он товарищу со смехом.
Нам было не до шуток. Жандармы тоже поглядывали подозрительно и,
вероятно, принимали нас за бродяг. Наконец мы добрели до поселка и
остановились в первой попавшейся гостинице. Городской житель, наверное,
возмущался бы ее обстановкой, дороговизной и грязью, но мне она показалась
раем. Мы заняли два номера и расположились с большим комфортом.
Все трудности и все лишения остались позади Сразу появился интерес к
газетам. Я все время вспоминал Дерсу. "Где-то он теперь? - думал я. -
Вероятно, устроил себе бивак где-нибудь под берегом, натаскал дров, разложил
костер и дремлет с трубкой во рту". С этими мыслями я уснул.
Утром я проснулся рано. Первая мысль, которая мне доставила наслаждение,
было сознание, что более нести котомку не надо Я долго нежился в кровати.
Затем оделся и пошел к начальнику Иманского участка Уссурийского казачьего
войска Г. Ф. Февралеву. Он принял меня очень любезно и выручил деньгами.
Вечером мы ходили в баню. За время путешествия я так сжился с казаками,
что мне не хотелось от них отделяться. После бани мы все вместе пили чай.
Это было в последний раз. Вскоре пришел поезд, и мы разошлись по вагонам.
Семнадцатого ноября мы прибыли в Хабаровск.
