террасы. Особенно их много в среднем течении реки, преимущественно с левой
стороны. Террасы эти высотой до 10 метров; основание их массивное и состоит
из плотных глинистых сланцев, поверх которых лежит мощный слой наносного
обломочного материала.
В двух километрах от устья ее с правой стороны издавна живут удэгейцы.
Стойбище их состоит из четырех фанз. В 1906 году их тут было только 15
человек обоего пола. В одном переходе от Арму, ниже по Иману, есть другое
удэгейское стойбище, Лаолю, с населением в восемь человек. Лаолю
представляет собой поляну с правой стороны реки длиной 4 километра и шириной
1,5 километра.
После принятия в себя Арму Иман вдруг суживается и течет без протоков в
виде одного русла шириной от 80 до 100 метров, отчего быстрота течения его
значительно увеличивается. Здесь горы подходят вплотную к реке и теснят ее
то с одной, то с другой стороны. На всем этом протяжении преобладающая
горная порода - все те же глинистые сланцы.
От места нашей стоянки до Арму, по словам проводников, было три дня хода.
Но можно сократить расстояние, если пересечь иманскую петлю напрямик горами.
Тогда можно выйти прямо к местности Сянь-ши-хеза, находящейся низке Арму по
течению километров на пятьдесят. Ввиду недостатка продовольствия сокращение
пути теперь было особенно важно. Удэгейцы обещали проводить нас до того
места, где нужно было свернуть с Имана.
На следующий день к полудню, 2 ноября, мы дошли до реки Хутадо текущей по
кривой от запада к югу. По ней нам надлежало подняться до перевала через
горный хребет, являющийся причиной петли Имана. Эта речка длиной 3,5
километра. Подъем на хребет и спуск с него одинаковой крутизны,
приблизительно в 30 градусов, а высота перевала относительно Имана равна 350
метрам.
Теперь перед нами было два ключа: один шел к северу, другой_ к западу.
Нам, вероятно, следовало идти по правому, но я по ошибке взял северное
направление. Сейчас же за перевалом мы стали на биваке, как только нашли
дрова и более или менее ровное место.
Утром 3 ноября мы съели последнюю юколу и пошли в путь с легкими
котомками. Теперь единственная надежда осталась на охоту. Поэтому было
решено, что Дерсу пойдет вперед, а мы, чтобы не пугать зверя, пойдем сзади
шагах в трехстах от него. Наш путь лежал по неизвестной нам речке, которая,
насколько это можно было видеть с перевала, текла на запад.
Мы все надеялись, что Дерсу убьет что-нибудь, но напрасно. Выстрелов не
было слышно. После полудня долина расширилась. Здесь мы нашли маленькую,
едва заметную тропинку. Она шла влево на север, пересекая кочковатое болото.
Голод давал себя чувствовать. Все шли молча, никто не хотел разговаривать.
Вдруг я увидел Дерсу: он тихонько переходил с места на место, нагибался и
что-то подбирал с земли. Я окликнул его. Он махнул мне рукой.
- Ты что нашел? - спросил его Г. И. Гранатман.
- Медведь кушай рыбу, - отвечал он, - голова бросай, моя подбирай.
В самом деле, на снегу валялось много рыбьих голов. Видно было, что
медведи приходили сюда уже после того, как выпал снег.
"На безрыбье и рак рыба". Во время голодухи можно покормиться и
медвежьими объедками. Все дружно принялись за работу, и через четверть часа
у людей все карманы были набиты рыбьими головами.
Увлеченные работой, мы не заметили, что маленькая долина привела нас к
довольно большой реке. Это была Синанца с притоками Даягоу, Маягоу и
Пилигоу. Если верить удэгейцам, то завтра к полудню мы должны будем дойти до
Имана.
Перейдя на другую сторону реки, мы устроили бивак в густом хвойном лесу.
Какими вкусными нам показались рыбьи головы! Около некоторых голов было еще
много мяса, такие головы были счастливыми находками. Мы разделили их поровну
между собой и поужинали вкусно, но несытно.
Ночью температура сильно понизилась, но так как в дровах не было
недостатка, то мы спали хорошо.
Утром 4 ноября мы встали голодными.
Теперь путь наш лежал вниз по реке Синанце. Она течет по широкой
межскладчатой долине в меридиональном направлении с некоторым склонением на
восток. Река эта очень извилиста. Она часто разбивается на протоки и
образует многочисленные острова, поросшие тальниками. Ширина ее 40 - 50
метров и глубина 3,6 - 4,5 метра. Леса, растущие по обеим сторонам реки,
смешанные, со значительным преобладанием хвои.
Я заметил, что в этих местах снега было гораздо больше, чем на реке
Кулумбе. Глубина его местами доходила почти до колен. Идти по такому снегу
было трудно. В течение часа удавалось сделать километра два, не больше.
Расчет на охоту не оправдался, не оправдались также надежды найти опять
рыбьи головы. Казак Кожевников один раз видел кабаргу и стрелял в нее, но
промахнулся.
Судя по времени, мы уже должны были дойти до Имана. За каждым поворотом я
рассчитывал увидеть устье Синанцы, но дальше шел лес, потом опять поворот,
опять лес и т. д.
В сумерки мы достигли маленького балагана, сложенного из корья. Я
обрадовался этой находке, но Дерсу остался ею недоволен. Он обратил мое
внимание на то, что вокруг балагана были следы костров. Эти костры и полное
отсутствие каких бы то ни было предметов таежного обихода свидетельствовали
о том, что балаган этот служит путникам только местом ночевок и,
следовательно, до реки Имана было еще не менее перехода.
Голод сильно мучил людей. Тоскливо сидели казаки у огня, вздыхали и мало
говорили между собой. Я несколько раз принимался расспрашивать Дерсу о том,
не заблудились ли мы, правильно ли мы идем. Но он сам был в этих местах
первый раз, и все его соображения основывались лишь на догадках. Чтобы
как-нибудь утолить голод, казаки легли раньше спать. Я тоже лег, но мне не
спалось. Беспокойство и сомнения мучили меня всю ночь.
Утром Дерсу проснулся раньше всех и разбудил меня. Снова появились
опасения за предстоящий путь. Надо идти, пока еще есть возможность, пока еще
двигаются ноги. Но едва мы тронулись в путь, как я почувствовал, что силы
уже не те: котомка показалась мне вдвое тяжелее, чем вчера, через каждые
полкилометра мы садились и отдыхали. Хотелось лежать и ничего не делать.
Плохой признак. Так пробились мы до полудня и прошли очень мало. Не было
сомнения, что при таких условиях дойти до Имана нам не удастся и сегодня. По
пути мы раза два стреляли мелких птиц и убили трех поползней и одного дятла,
но что значили эти птицы для пяти человек!
Между тем погода начала хмуриться, небо опять заволокло тучами. Резкие
порывы ветра подымали снег с земли. Воздух был наполнен снежной пылью, по
реке кружились вихри. В одних местах ветром совершенно сдуло снег со льда, в
других, наоборот, намело большие сугробы. За день все сильно прозябли. Наша
одежда износилась и уже не защищала от холода.
С левой стороны высилась скалистая сопка. К реке она подходила отвесными
обрывами. Здесь мы нашли небольшое углубление вроде пещеры и развели в нем
костер. Дерсу повесил над огнем котелок и вскипятил воду. Затем он достал из
своей котомки кусок изюбровой кожи, опалил ее на огне и стал ножом мелко
крошить, как лапшу. Когда кожа была изрезана, он высыпал ее в котелок и
долго варил. Затем он обратился ко всем со следующими словами:
- Каждый люди надо кушай. Брюхо обмани. Силы мало-мало прибавляй. Потом
надо скоро ходи. Отдыхать не могу. Тогда сегодня, солнце кончай, наша Иман
найди есть.
Уговаривать никого не нужно было. Каждый готов был глотать все что
угодно. Хотя кожа варилась долго, но она была все же настолько тверда, что
не поддавалась зубам. Дерсу не советовал есть много и останавливал жадных,
говоря:
- Не надо много есть - худо!
Через полчаса мы снялись с привала. Действительно, съеденная кожа хотя и
не утолила голода, но дала желудку механическую работу. Каждый раз, как
кто-нибудь отставал, Дерсу начинал ругаться.
День уже кончился, а мы все шли. Казалось, что реке Синанце и конца не
будет. За каждым поворотом открывались все новые и новые плесы Мы еле
волочили ноги, шли, как пьяные, и если бы не уговоры Дерсу, то давно стали
бы на бивак.
Часов в шесть вечера появились первые признаки близости жилья: следы лыж
и нарт, свежие порубки, пиленые дрова и т. д.
- Иман далеко нету, - сказал Дерсу довольным голосом. Все почувствовали
прилив энергии и пошли бодрее. Как бы в ответ на его слова впереди
послышался отдаленный собачий лай. Еще один поворот, и мы увидели огоньки.
Это было китайское селение Сянь-ши-хеза.
Через четверть часа мы подходили к поселку. Я никогда не уставал так, как
в этот день. Дойдя до первой фанзы, мы вошли в нее и не раздеваясь легли на
кан.
Естественно, что наше появление вызвало среди китайцев тревогу. Хозяин
фанзы волновался больше всех. Он тайком послал куда-то рабочих. Спустя
некоторое время в фанзу пришел еще один китаец. На вид ему было лет тридцать
пять. Он был среднего роста, коренастого сложения и с типично выраженными
монгольскими чертами лица. Наш новый знакомый был одет заметно лучше других.
Держал он себя очень развязно и имел голос крикливый. Он обратился к нам на
русском языке и стал расспрашивать, кто мы такие и куда идем.
Речь его была чистая, правильная, нековерканная, слова свои он часто
пересыпал русскими пословицами. Затем он стал уговаривать нас перейти к нему
в фанзу, назвал себя Ли Тан-куем, сыном Лу Чин-фу, говорил, что его дом
лучший во всем поселке, а фанза, в которой мы остановились, принадлежит
бедняку и т. д. Затем он вышел на улицу и о чем-то долго шептался с хозяином
фанзы. Последний подошел ко мне и тоже стал просить, чтобы мы перешли к Ли
Тан-кую. Нечего делать, пришлось уступить. Откуда-то взялись рабочие,
которые успели уже перенести наши вещи. Когда мы шли по тропе, Дерсу вдруг
тихонько дернул меня за рукав и сказал:
- Его шибко хитрый люди. Моя думай, его обмани хочу. Сегодня моя спи не
буду.
Мне самому китаец этот казался подозрительным и очень не нравились его
заискивания и фамильярность.
Селение Сянь-ши-хеза расположено на правом берету Имана. На другом конце
поляны около леса находилось брошенное удэгейское стойбище, состоявшее из
восьми юрт. Все удэгейцы в числе 65 человек (21 мужчина, 12 женщин и 32
детей) бросили свои жилища и ушли на Вагунбе.
Минут через пять мы подошли к дому Ли Тан-куя. Вокруг него стояло
несколько фанз для рабочих и охотников, а за ними виднелись амбары, кузница,
сарай, конюшня и т. д. Мы вошли. Хозяин хотел было меня и Гранатмана
поместить в своей комнате, но я настоял на том, чтобы казаки и Дерсу
ночевали вместе со мной. После этого Ли Тан-куй принялся нас угощать. Каким
вкусным показался нам чай с лепешками, испеченными на бобовом масле! На
время мы даже забыли свои подозрения. Когда я утолил первые признаки голода,
опасения появились вновь. Ли Тан-куй хотя и угощал нас, но в этом угощении
не было радушия: в каждом движении его сквозила какая-то задняя мысль. Дерсу
все время осторожно следил за ним. Я решил тоже не спать, но не в силах был
преодолеть усталость. После ужина я почувствовал, что веки мои слипаются
сами собой; незаметно для себя я погрузился в глубокий сон.
Ночью я проснулся оттого, что кто-то тряс меня за плечо. Я быстро вскочил
на ноги. Рядом со мной сидел Дерсу. Он сделал мне знак, чтобы я не шумел, и
затем рассказал, что Ли Тан-куй давал ему деньги и просил его уговорить меня
не ходить к удэгейцам на Вагунбе, а обойти юрты их стороной, для чего обещал
дать специальных проводников и носильщиков. Дерсу отвечал ему, что это не от
него зависит. После этого он, Дерсу, лег на кан и притворился спящим. Ли
