сказал он через минуту.
- Почему ты знаешь? - спросил его Кожевников. - Может быть, китайская
фанза?
- Нет, - говорил Дерсу, - это удэге. Китайская фанза большой труба есть:
дым высоко ходи. Из юрты дым низко ходи. Удэге рыбу жарят.
Сказав это, он уверенно пошел вперед. Порой он останавливался и усиленно
нюхал воздух. Так прошли мы пятьдесят шагов, потом сто, двести, а обещанной
юрты все еще не было видно. Усталые люди начали смеяться над стариком. Дерсу
обиделся.
- Ваша хочу тут спи, а моя хочу юрта ходи, рыбу кушай, - отвечал он
спокойно.
Я последовал за ним, а следом за мной пошли и казаки. Минуты через три мы
действительно подошли к удэгейскому стойбищу. Тут были три юрты. В них жили
9 мужчин и 3 женщины с 4 детьми.
Через несколько минут мы сидели у огня, ели рыбу и пили чай. За этот день
я так устал, что едва мог сделать в дневнике необходимые записи. Я просил
удэгейцев не гасить ночью огня. Они обещали по очереди не спать и тотчас
принялись колоть дрова.
Ночью был туманный мороз. Откровенно говоря, я был бы очень рад, если бы
к утру разразилась непогода. По крайней мере мы отдохнули бы и выспались как
следует, но едва взошло солнце, как туман сразу рассеялся. Прибрежные кусты
и деревья около проток заиндевели и сделались похожими на кораллы. На
гладком льду иней осел розетками. Лучи солнца играли в них, и от этого
казалось, будто по реке рассыпаны бриллианты.
Я видел, что казаки торопятся домой, и пошел навстречу их желанию. Один
из удэгейцев вызвался проводить нас до Мяолина. Так называется большой
ханшинный завод, находящийся на правом берегу Имана, километрах в семи от
Картуна, ниже по течению.
Сегодня дорога мне показалась еще более тяжелой.
За Картунскими воротами долина опять расширилась. Я поднялся на одну из
сопок. Интересное зрелище представилось моим глазам. На восток шла долина
Имана: она терялась где-то в горах. Но на запад, север и юг, насколько
хватал глаз, передо мной развертывалась огромная, слабо всхолмленная низина,
покрытая небольшими группами редкого лиственного леса, а за ними на
бесконечном пространстве тянулись белоснежные поля, поросшие травой и
кустарниками. Эту огромную низину китайцы называют Лофанза. Она длиной 80
километров и в ширину по крайней мере 50 километров. Места эти казались
весьма удобными для земледелия. Однако нигде фанз не было видно. Китайцы
избегают их, и, вероятно, не без основания: или земля здесь плохая, или она
затопляется водой во время разливов Имана. По слухам, в местности Чингуйза
есть еще одна юрта, в которой проживают два одиноких удэгейца.
Часа в два мы дошли до Мяолина - то была одна из самых старых фанз в
Иманском районе. В ней проживали 16 китайцев и одна гольдячка. Хозяин ее
поселился здесь лет пятьдесят тому назад, еще юношей, а теперь он насчитывал
себе уже семь десятков лет. Вопреки ожиданиям он встретил нас хотя и не
очень любезно, но все же распорядился накормить и позволил ночевать у себя в
фанзе. Вечером он напился пьян. Начал о чем-то меня просить, но затем
перешел к более резкому тону и стал шуметь.
- Мяолин не вчерашний и не сегодняшний, - говорил он. - Мяолин такой же
старый, как и я, а вы пришли меня прогонять. Я вам Мяолин не отдам. Если мне
придется уходить отсюда, я его сожгу.
Затем он объявил, что сейчас зажжет фанзу, пошел на двор и притащил
оттуда большую охапку соломы.
Все это кончилось тем, что Дерсу напоил его до потери сознания и уложил
спать на той же соломе.
Утром мы рано ушли, оставив старика спать в его фанзе, которую он не
хотел нам уступить и которую мы не собирались у него отнимать.
Странное дело, чем ближе мы подходили к Уссури, тем самочувствие
становилось хуже. Котомки наши были почти пустые, но нести их было тяжелее,
чем наполненные в начале дороги. Лямки до того нарезали плечи, что
дотронуться до них было больно. От напряжения болела голова, появилась
слабость.
Чем ближе мы приближались к железной дороге, тем хуже относилось к нам
население. Одежда наша изорвалась, обувь износилась, крестьяне смотрели на
нас как на бродяг.
От Мяолина тропа пошла по кочковатому лугу в обход болот и проток. Часа
через два она привела нас к невысоким сопкам, поросшим дубовым редколесьем.
Эти сопки представляют собой отдельный массив, выдвинувшийся посредине
Лофанзы, носящей название Коу-цзы-шань . Это остатки каких-то больших гор,
частью размытых, частью потопленных в толщах потретичных образований. У
подножия их протекает маленькая речка Хаунихеза.
Стрелки шли лениво и часто отдыхали. Незадолго до сумерек мы добрались до
участка, носящего странное название Паровози. Откуда произошло это название,
так я и не мог добиться. Здесь жил старшина удэгейцев Сарл Кимунка со своей
семьей, состоящей из 7 мужчин и 4 женщин. В 1901 году он с сотрудником
Переселенческого управления Михайловым ходил вверх по Иману до Сихотэ-Алиня.
В награду за это ему был отведен хуторской участок.
Вечером я узнал от него, что километра на четыре ниже в Иман впадает еще
одна большая река - Нэйцухе. Почти половина ее протекает по низине Лофанзы
среди кочковатых болот, покрытых высокой травой и чахлой кустарниковой
порослью. По его словам, Нэйцухе очень извилиста. Густые смешанные леса
начинаются в 40 километрах от Имана. Потом идут гари и лесные болота. Из
притоков Нэйцухе река Хайнето славится как местность, богатая женьшенем.
На следующий день мы встали поздно, закусили немного рыбой и пошли
дальше. Сарл Кимунка проводил нас до корейцев, недавно поселившихся около
Паровози. Внизу Иман еще не замерз - надо было переправиться на лодке. Мы
обошли все фанзы и нигде не нашли ни одного мужчины. Женщины испуганно
смотрели на нас, молчали и прятали своих детей. Видя, что ничего добиться
нельзя, я махнул рукой и велел стрелкам идти к реке. Удэгеец где-то нашел
спрятанную в кустах плоскодонку. В ней он перевез нас через реку поодиночке
и затем возвратился назад.
На левом берегу Имана, у подножия отдельно стоящей сопки, расположилось
четыре землянки: это было русское селение Котельное. Переселенцы только что
прибыли из России и еще не успели обстроиться как следует. Мы зашли в одну
мазанку и попросились переночевать.
Хозяева избушки оказались очень радушными. Они стали расспрашивать нас,
кто мы такие и куда идем, а потом принялись пенять на свою судьбу.
С каким удовольствием я поел крестьянского хлеба! Вечером в избу
собрались все крестьяне. Они рассказывали про свое житье-бытье на новом
месте и часто вздыхали. Должно быть, несладко им досталось переселение. Если
бы не кета. они все погибли бы от голода, только рыба их и поддержала.
От села Котельного начиналась дорога, отмеченная верстовыми столбами.
Около деревни на столбе значилась цифра 74. Нанять лошадей не было денег.
Мне непременно хотелось довести съемки до конца, что было возможно только
при условии, если идти пешком. Кроме того, ветхая одежонка заставляла нас
согреваться движением.
Мы выступили рано утром, почти на рассвете.
Тотчас же за Нэйцухе дорога подымается на перевал и на протяжении 9
километров идет косогорами, имея с левой стороны болотистую низину Имана, а
справа - возвышенности, поросшие старым и редким дубовым лесом дровяного
характера. Дорога идет сначала на север, а потом у столба с цифрой 57 опять
поворачивает на запад.
Следующая деревня была Гончаровка. Она больше Котельной, но состояние ее
тоже было незавидное. Бедность проглядывала в каждом окне, ее можно было
прочесть и на лицах крестьян, в глазах баб и в одежде ребятишек.
После полудня мы дошли до корейской деревушки Лукьяновки, состоящей из
пятидесяти двух фанз, разбросанных на значительном расстоянии друг от друга.
Здесь мы отдохнули немного и пошли дальше Сумерки застали нас в дороге. Мы
все сильно устали, прозябли, и хотелось есть. Скоро я перестал разбирать
цифры на инструменте, но дорога была видна. Тогда я стал работать с огнем.
По сигналу один из казаков подносил зажженную спичку к инструменту. При
минутном освещении я замечал цифру нониуса, отмечал ее на планшете и шел
дальше. Наконец впереди мелькнул огонек.
- Деревня! - воскликнули все в один голос.
- Ночью огонь постоянно обмани, - сказал на это Дерсу. Действительно в
темноте огонь виден далеко. Иногда он кажется дальше, чем есть на самом
деле, иногда совсем близко, почти рядом. Мы шли, и, казалось, огонь тоже
уходил от нас. Я уже хотел было сделать привал, но огонь вдруг сразу
появился совсем близко. В темноте мы разглядели избу, другую, третью - всего
восемь домов. Это была деревня Вербовка. Многих крестьян не было дома, они
ушли на заработки в город. Испуганные женщины приняли нас за хунхузов и не
хотели отворять дверей. Пришлось прибегнуть к помощи старость!. Он приютил
меня, Дерсу и Бочкарева у себя, а Г. И. Гранатмана, Мурзина и Кожевникова -
соседи.
За этот день мы прошли 35 километров и страшно устали. До железной дороги
оставалось еще 43 километра. Посоветовавшись с моими спутниками, я решил
попытаться пройти это расстояние в один переход. Для исполнения этого плана
мы выступили очень рано. Около часа я работал опять с огнем. Когда взошло
солнце, мы подходили уже к Гоголевке.
Утро было морозное. Вся деревня курилась; из труб столбами поднимался
белый дым. Он расстилался по воздуху и принимал золотисто-розовую окраску.
Я не хотел здесь останавливаться, но один из местных жителей узнал, кто
мы такие, и просил зайти к нему напиться чаю. От хлеба-соли отказываться
нельзя. Хозяин оказался человеком весьма любезным. Он угощал нас молоком,
белым хлебом, медом и маслом. Фамилии его я не помню, но от души благодарю
его за радушие и гостеприимство.
Деревня Гоголевка расположена на левом берегу Имана, в полукилометре от
реки. Противоположный берег - нагорный. Горы эти носят следующие названия:
Шаньгуачин, Хоуши, Вамбабоза и Сяошаньцунзы. Около первой горы (Шаньгуачин)
в Иман впадает большая река Бэйцухе, текущая параллельно ему и только в
низовьях склоняющаяся немного к югу. Длина реки около 150 километров, ширина
40 метров, глубина 2 метра и скорость течения 3 километра в час. В истоках
она имеет перевал на Ситухе (приток Бикина). Бэйцухе чрезвычайно извилиста,
особенно в нижнем течении. За последние годы здесь производились большие
лесные порубки. Из притоков Бэйцухе заслуживают внимания с левой стороны (от
истоков книзу) - Дунанца, Хайке, Сатохе и Сиксинда, справа - Сяухеза,
Ханихеза, Ушанка и Малая Бэйцухе. Между устьем и Иманом приютилась небольшая
корейская деревушка Саровка, а еще низке, там, где начинаются горы, две
корейские деревни - Омбор и Самбор.
Чай с хлебом подкрепили наши силы. Поблагодарив гостеприимного хозяина,
мы отправились дальше и вскоре подошли к деревне Звенигородке. До железной
дороги оставалось теперь только 23 километра. Но что значит это расстояние
после сытного завтрака, когда знаешь, что сегодня можно совсем закончить
путь?!
День был ясный, солнечный, но холодный. Мне страшно надоела съемка, и
только упорное желание довести ее до конца не позволяло бросить работу.
Каждый раз, взяв азимут, я спешно зарисовывал ближайший рельеф, а затем
согревал руки дыханием. Через час пути мы догнали какого-то мужика. Он вез
на станцию рыбу.
- Как нее вы так работаете? - спросил он у меня. - Неужели вам не
холодно?
Я ответил ему, что за дорогу мои перчатки износились.
- Так возьмите же мои, - сказал попутчик. - У меня есть запасная пара.
Говоря это, он достал с воза теплые вязаные перчатки и подал их мне. Я
взял перчатки и продолжал работать. Километра два мы шли вместе, я чертил, а
