серебряными цепями вместо поводьев плясали, сдерживаемые опытными
конюхами. Впереди коней выделялся пятнистый, как барс, любимый
конь Бату-хана.
Между двумя верблюдами была подвешена на длинных бамбуковых
жердях узкая корзина... В ней лежало неподвижное тело татарского
владыки, закутанного в собольи одеяла. Когда верблюды добрались до
высокого берега, послышались возгласы:
- Вот она, великая река Итиль!
Тогда Бату-хан, сбросив одеяло, с юношеской ловкостью вскочил
и поставил колено на спину верблюда. Он жадно всматривался в
туманную даль и долго глядел на блиставший нарядными красками
сказочный домик на острове. На кружевной башенке дворца
развевалось девятихвостое знамя джихангира.
- Коня мне! - закричал Бату-хан.
Всех поразил желтый цвет его лица, блуждающие, как у
безумного, беспокойные глаза. Два нукера подвели пятнистого коня.
Бату-хан устало поднялся в седло. Он указал на
величественную, залитую солнцем равнину, прорезанную синей гладью
медленно текущей реки, по которой плыл двухмачтовый корабль с
раздутыми клетчатыми алыми парусами. Он говорил прерывающимся от
волнения и приступа болезни голосом:
- Здесь будет стоять главный из моих походных дворцов, и
здесь будет новая столица всех покоренных мною народов. Здесь
вырастет до небес новое великое мое царство...
Силы оставили его. Бату-хан зашатался и упал на шею коня,
вцепившись в его гриву.
Тургауды* подхватили Бату-хана, бережно сняли с седла и
положили на расшитую богатым узором конскую попону.
Забегали нукеры и слуги, привели навьюченных походной кладью
верблюдов и быстро над лежащим больным полководцем воздвигли
золотистый шелковый шатер.
Глава третья. КРЫЛО СМЕРТИ
Бату-хан, с пожелтевшим, как померанец, лицом, вытянулся на
ковре, закусив оскаленными зубами синий рукав собольей шубы. Один
глаз закрылся, другой, болезненно прищуренный, неподвижно
уставился в прорезь шатра, в которой виднелись далекие мигающие
огни степных костров.
В ногах Бату-хана, сжавшись и подобрав колени, сидела младшая
жена его, Юлдуз-Хатун, закутанная в черное с золотой каймой
индийское шелковое покрывало. Иногда из складок протягивалась
узкая белая рука с золотыми браслетами и осторожно касалась
смуглой загорелой головы Бату-хана с давно не бритым щетинистым
теменем и черными косами на висках. Лицо Бату-хана, суровое, с
ястребиным носом, оставалось бесчувственным, точно мысли больного
улетели так далеко, что ничто земное не могло больше его
тревожить.
Едва слышно было, как за дверным ковровым пологом тихим
шепотом разговаривали сторожевые нукеры:
- Сорок дней его тело борется с вестником смерти. Сорок
первый день будет днем милосердия или жертвы... - Не подумать ли о
заместителе?
- Остерегайся говорить такие слова! И стены имеют уши, земля
повторяет сказанное... Говори всем: "Ему, могучему и
единственному, достойного заместителя быть не может..."
Послышался конский топот... Только очень высокий гость, хан
из ханов, осмелится на коне подъехать к шатру повелителя грозного
татарского войска. Конь остановился, бряцая удилами.
Старый нукер откинул дверной полог. Большой грузный монгол,
высоко подняв ногу, переступил порог. Он бесшумно, на коленях
подполз к лежащему. Долго и пристально всматривался в безжизненное
лицо.
Юлдуз-Хатун, натянув на голову покрывало, пала ниц перед
гостем и поцеловала землю между руками. Она выпрямилась, откинула
за спину покрывало и подбросила пучок можжевеловых веток на
потухавшие угли маленького костра посреди юрты. Вспышки огня
озаряли все красноватым светом.
- Привет тебе, Юлдуз-Хатун! Что случилось с моим младшим
братом? Я боюсь... Он, кажется, теряет последние силы... Почему у
него желтое лицо? Какие злые духи терзают его тело?
- Ты нам привез надежду, пресветлый хан Орду.* Если сейчас не
помочь джихангиру - завтра будет поздно.
Хан Орду, ворча и сопя, направился к выходу, постоял в
раздумье. Вернулся и снова сел около больного, заглядывая ему в
лицо.
- Что делать? Говори. Кого призвать? Что принести в жертву
подземным богам: по девять черных быков, коней и баранов? Или по
девяносто девяти?
- Это все уже сделано...
- Что же придумать? Я сам сяду на коня и помчусь. Но куда,
зачем?..
Юддуз смотрела глазами, полными слез.
- Надо призвать опытного, знающего лекаря. Надо поднять
тревогу во всем войске... - дрожащим, хриплым голосом говорил хан
Орду. - Пусть мудрый строитель Ли Тун-по даст свои китайские
лекарства: толченый жемчуг, сердце летучей мыши, сушеных морских
червей...
- Великий хан! И это все уже делалось. Мудрый Ли Тун-по уже
сидел здесь, испробовал все свои лекарства, но ничто не помогло.
Ли Тун-по, извиваясь от страха, убежал в степь, и теперь его
разыскивают. Он сказал, что разобьет себе голову о камни от
горя... Он не знает, как можно помочь джихангиру...
Орду неистовствовал: сорвал шапку и отбросил ее, колотил
кулаками по коленям, бил себя ладонями по щекам:
- Что делать? Завтра будет поздно! Моего любимого брата не
станет! Кто же начнет великий поход на "вечерние страны"? Никто,
кроме него, не удержит в руках золотые поводья могучего войска!
Что делать?
Юлдуз-Хатун откинула покрывало, соединила ладони и
прошептала:
- Еще есть одно, последнее средство: я его испробую.
Хан Орду затих и недоверчиво следил за маленькие подругой
умирающего брата.
Она протянула вперед руки, подняла ясные блестящие глаза и
певучим голосом, полным мольбы, произнесла:
- Старый праведный Хызр!* Пожалей нас, беспомощных, щенков
слепых, незнающих, что делать!
Точно отозвавшись на призыв, откуда-то послышался голос:
- Да... Это я! Пропустите!
Орду резко повернулся и уставился в изумлении на дверной
ковровый полог. Вошел, низко склонившись, нукер. Он держал в руке
меховой колпак, на шее висел пояс - знак того, что нукер сейчас
молился.
- Сотник Арапша привел неведомых людей. Говорит, что они
нужны тебе, великий хан Орду.
- Пусть войдут!
Бату-хан заскрипел зубами и пошевелился, прошептав:
- Холодно...
Юлдуз-Хатун прикрыла больного двумя шубами.
Неведомые люди вошли и опустились на колени близ входа.
Мрачный, очень истощенный человек, с растрепанной рыжей бородой, с
длинным крючковатым носом, смотрел сверкающими темными глазами из-
под нахмуренных бровей. Костлявой рукой он прижимал к груди
кожаную старую сумку. Рядом стояла на коленях молодая женщина в
длинной светло-серой одежде странного покроя. На бледном,
прозрачном, как воск, лице горели тревожным блеском зеленоватые
глаза. Третий был мальчик - негритенок в полосатой рубашке. С
веселым любопытством он вертел курчавой головой, стараясь все
рассмотреть.
Приведший их сотник Арапша ждал, преклонив левое колено.
- Объясни, что это за люди? - приказал хан Орду.
- Внимание и повиновение! - сказал, приглушая голос Арапша. -
Сюда приплыл двухмачтовый парусник, полный ценных купеческих
товаров. На нем я позволил воинам сторожевого поста немного
подкормиться, - они давно уже голодали, - и я оставил на корабле
охрану, а этих людей приволок сюда. Эти двое - знахари.
Краснобородый - арабский кятиб (писарь), ученый лекарь, резчик
печатей-талисманов и звездочет. Он слуга молодого арабского шейха,
который приехал, по его словам, как посол от святого и великого
халифа багдадского...
- А эта желтая, как собачья кость, женщина?
- Она клянется, что родом из великого Рума,* что она царского
рода, излечивает самые трудные болезни, а терджуман еще слышал от
владельца корабля, что эта румийка делает стариков молодыми.
- А негритенок тоже знахарь?
- Я притащил его на всякий случай, по просьбе нашего великого
шамана Бехи. Он сказал, что если другие лекарства не помогут, то
надо вытопить жир из чернокожего мальчика и этим жиром растереть
больного.
Негритенок, догадываясь, что речь .идет о нем, стал жалобно
всхлипывать. Рыжий лекарь вмешался:
- Не говори при ребенке того, что должны знать только
обросшие бородой.
Хан Орду медленно и величественно повернулся к женщине. Он
встретил ее смелый и уверенный взгляд.
- Кто ты?
- Я греческая царевна Дафни из Рума. Говори со мною
почтительно: я из древнего рода царей Комиенов...
- Садись ближе к огню, румийская царевна.
Подобрав длинное платье, Дафни грациозными движениями
приблизилась к огню и опустилась на колени.
Ее маленькие ноги, обутые в красные башмачки, были скованы
тонкой серебряной цепочкой.
- Как же ты, румийская царевна, попала к нам сюда, в дикую
степь? Где твои служанки, где евнухи и рабы и где военная охрана?
- Я ехала на корабле из Рума со свитой и охраной. Мой жених,
грузинский царевич, должен был меня встретить, чтобы отвезти в
свое царство. Буря разбила корабль, но святая матерь божья
сохранила меня. Я спаслась, ухватившись за сломанную мачту, и была
выброшена на берег волнами. Там меня захватили дикие, как звери,
курды и увезли к себе. Но мои хозяева не захотели меня держать,
потому что я, как царевна, не желала исполнять черной работы. Я
кусалась и не боялась плетей. Курды привезли меня в город Казвин,
на берегу Абескунского моря. Оттуда я бежала на корабле вместе с
арабским послом Абд ар-Рахманом, который тоже приехал сюда, в твою
ханскую ставку.
- Что же ты знаешь?
- Я понимаю книги мудрецов, в которых скрыто тайное. Мне
известно учение Гиппократа* о болезнях человека и способах их
лечения...
Хан Орду передвинул на затылок меховой треух и приложил
широкую ладонь к уху, чтобы лучше слышать. Но он не знал, как
поступить. Можно ли довериться румийской царевне?.. Он взглянул
нанес и снова встретил острый взгляд зеленых неморгающих глаз.
- Дзе-дзе! Чего бы ты хотела?
- Я устала от человеческой грубости. Я требую, чтобы со мной
обращались достойно, как с царевной. Тогда я согласна остаться
здесь, при дворе великого татарского полководца. Я буду лечить
страдающих, залечивать раны... Но я могу сделать еще большее: я
умею раскрывать прошлое и приподнимать завесу будущего.
- Это нам очень, очень нужно! - одобрительно кивал головой
Орду. Он обратился к Арапше: - Эта полезная женщина останется
здесь. - И, подумав, добавил: - Она будет жить около моего шатра.
Больной шевельнулся. Послышался стон.
Орду ткнул пальцем в сторону рыжебородого арабского лекаря:
- Можешь ли ты вылечить больного?
- Я не излечивал до сих пор только покойников.
- Если вылечишь, получишь большую награду, а если больной
умрет - посажу на кол и сожгу на костре. Лечи! Начинай!
Осторожными движениями рыжий знахарь подполз к неподвижному
Бату-хану. Юлдуз-Хатун встрепенулась, готовая своей грудью
охранять больного. Хан Орду вытащил из ножен тонкий блестящий
кинжал и тоже приблизился.
Арабский знахарь коснулся рукой щетинистого светлого темени
Бату-хана. Он взял его исхудавшую руку - она была беспомощна, эта
мускулистая рука, недавно натягивавшая могучие поводья всего
татарского войска.
Знахарь покачал головой, приблизил ухо к оскаленным зубам
больного, послушал биение сердца и резко отшатнулся. Снова
прислушался, сделался мрачным и стал дрожать.
- Я боюсь! - прошептал он.
- Не смей отказываться! Лечи! - прохрипел, отдуваясь, Орду и
