Сколько у князя детей и как зовут каждого из них?
Олексич отвечал на все вопросы немедленно, как бы не
задумываясь, но сам был настороже и подмигивал дружиннику, чтобы
тот не забывал подливать хмельного вина в кубки гостей.
Писарь-толмач отцепил от пояса медную чернильницу, поставил
ее перед собой и, переспрашивая, стал записывать камышовым пером
имена князей и бояр, названия городов, а также число шведов и их
кораблей, участвовавших в битве на Неве.
Один из золотоордынцев, более молодой, то ли вскоре захмелев,
то ли притворяясь захмелевшим, начал беспричинно смеяться и
задавать неожиданные вопросы:
- Водится ли в русских лесах большой страшный зверь с одним
длинным, рогом на носу? Хотел бы новгородский князь иметь женой
еще монголку и не за этим ли приехал сюда северный витязь? Знает
ли что-либо высокий гость про город Кыюв?* Хан Менгу рассказывал,
что там крыши "домов бога" из чистого золота. А в Новгороде они
тоже золотые? Сколько конских переходов до Новгорода? Имеются ли
по пути заставы для сменных коней?
Гавриле Олексичу надоели все эти вопросы, и, не отвечая на
два последних, он резко сказал:
- Если ваш владыка захочет узнать больше, то это я расскажу
только ему одному.
Затем, прищурив глаз, он спросил:
- А можете ли вы мне ответить всего на три вопроса?
- Ответим, конечно, ответим, если это окажется в наших силах.
- Правда ли, что великий Бату-хан может попасть каленой
стрелой из лука на расстоянии ста шагов в золотой перстень,
который держит маленькая ручка его любимой жены?
- Кха! Кха! - воскликнули пораженные сановники, смотря друг
на друга.
- Правда ли, что великий и мудрый Бату-хан ночью, во сне,
улетает за облака к Священному Правителю, своему деду Чингиз-хану,
беседует с ним и получает от него указания, как завоевать всю
вселенную, а сам, в свою очередь, тоже дает почтительные советы
покойному деду, живущему в небесах: как управлять всеми
заоблачными полчищами, состоящими из душ храбрых воинов, павших на
поле брани. Я слышал, священная тень Чингиз-хана каждый раз
благодарит за мудрые слова и привет любимейшего из своих внуков.
Последние слова Олексич проговорил шепотом, наклонившись к
собеседникам.
Оба сановника, с раскрытыми ртами, остолбенели, посмотрели
друг на друга и быстро допили свои чаши. Старший, взяв у писаря
свиток, спрятал его за пазуху, а второй, заикаясь, сказал тоже
шепотом:
- Мы не получили указаний отвечать на такие важные и трудные
вопросы. Мы придем еще раз объявить, когда наш великий Саин-хан
тебя примет, и тогда объясним все то, что ты хотел узнать.
Оба с поклонами вышли, по обычаю засунув за пазуху серебряные
кубки, из которых пили, сели на коней и умчались обратно к тому,
кто их прислал.
Утром, когда первые розовые лучи восходящего солнца пронзили
ветви прибрежных деревьев, возле шатра Гаврилы Олексича дружинники
уже разводили костер под большим медным котлом, подвешенным на
растопырках, и резали на части барана, раскладывая куски на
бараньей шкуре, положенной на траве шерстью вниз. Несколько
вооруженных всадников подъехали к шатру. Шагах в десяти от него
они сошли с коней. Гаврила Олексич спокойно сидел у входа в шатер
на складном ременчатом стуле и равнодушно наблюдал, как оба
вчерашних гостя и с ними молодой статный воин с великолепной
украшенной ценными камнями саблей на золотом поясе приближались к
нему. Они низко склонились, затем молодой воин сказал, а толмач,
появившийся близ Олексича, стал переводить:
- Наш великий повелитель, доблестный и могучий Бату-хан...
При этих словах Гаврила Олексич быстро встал, выпрямился и
снял свою бобровую шапку. Прибывшие переглянулись, а молодой воин
продолжал:
- ...повелел передать тебе, благородный и храбрый посол
новгородский, что, занятый неотложными делами своего государства,
его царское могущество не был в состоянии уделить тебе должное
внимание и только теперь нашел время, чтобы принять тебя для
беседы. Он разрешает тебе, почтенный боярин, прибыть в его царский
шатер завтра в полдень. Утром тебе будут присланы ханские конюхи с
жеребцами для тебя и для твоей свиты. На этих конях ты приедешь
туда, где наш повелитель соблаговолит принять тебя.
Гаврила Олексич, продолжая держать шапку в руках, сказал:
- Благодарю его царское могущество за .милостивое разрешение.
Передай, что его верный слуга прибудет в назначенное время. Могу
ли я также привезти некоторые скромные подарки?
- Насчет подарков я не получил никаких распоряжений, и о них
тебе будет объявлено после, если в беседе наш великий Саин-хан
отнесется к тебе милостиво.
Татарский воин, не сгибаясь, сделал величавый жест, слегка
косившись пальцами правой руки сердца, губ и лба. Затем, резко
повернувшись, он направился к своему рыжему коню, грызущему удила.
Воин легко поднялся в седле и, покосившись еще раз на провожавшего
его Олексича, придержал тронувшегося с места коня.
- Ты что-то еще хотел спросить меня, почтенный русский посол?
- Ты угадал, доблестный воин. Я хотел узнать твое славное
имя.
- Мое имя Мусук, личный телохранитель моего великого
государя.
Конь, сдерживаемый поводом, роняя пену, заплясал и двинулся
вперед. Всадник, статный и гордый, в блеске солнечных лучей,
игравших на его парчовой красной одежде и серебряных пряжках
сбруи, не торопясь, повторил свой величественный привет и скрылся
за деревьями.
Всю ночь Олексич пролежал без сна на конской попоне,
расстегнув ворот синей шелковой рубахи, заложив руки за голову.
Мысли его неслись причудливым потоком. То он вспоминал дубовые
стены Переяславля, отраженные в тихом озере, то тусклые огоньки
засыпанных снегом деревень, растянувшихся вдоль оврагов, то белые
величественные храмы богатого вольного Новгорода, праздничный
перезвон церковных колоколов и настойчивый тревожный звук вечевого
колокола, сзывающего шумную толпу на вече, где он много раз стоял
рядом с другом детских лет, горячим и смелым князем Александром.
Мысли возвращали снова к предстоящему свиданию с грозным
татарским ханом, свиданию, которое для многих бывало последним...
Что скажет ему обычно молчаливый повелитель, владыка беспредельных
степных равнин? Чего потребует? И что можно будет ему ответить? Да
и дойдет ли он до шелкового Батыева шатра, охраняемого безмолвными
монгольскими воинами и крикливыми ведунами-шаманами, которые перед
приемом требуют поклонения кустам и священному огню? Смирится ли
гордость и воля русского витязя, согнется ли его спина? Или
придется ему испить горькую чашу русских пленников, замученных, с
переломанными костями, брошенных под доски, на которых после
победы при Калке Чингизовых орд пировали татарские ханы? Не
задумал ли злопамятный Батыга снова отправить свои дикие
стремительные полчища в Залесье, на Суздальскую Русь, уже однажды
им разгромленную, и на буйный вольный Новгород? И кто для
Новгорода страшнее: надменные немцы и шведы, напирающие на Русь,
или до времени затаившийся Батыга?
Глава пятая. СКОРБНЫЙ ПУТЬ
Когда прибыли воины с обещанными конями, Гаврила Олексич был
уже готов к приему. Он надел блестящую кольчугу, подпоясался
широким серебряным поясом с золотыми бляшками. На нем слева на
перевязи висел меч в зеленых ножнах, отделанных серебром, с
рукоятью из "рыбьего зуба" - моржовых клыков. На голове сверкал
шлем с узорчатой насечкой, из-под которого виднелись слегка
вьющиеся светло-русые волосы. На ногах были расшитые узорами
красные сафьяновые сапоги с загнутыми кверху носками.
Дружинник подошел к Олексичу, остававшемуся в шатре, и,
заикаясь, с тревогой сказал:
- Там кони ханские пришли, только... не серчай... никудышные
они! Не гоже тебе будет садиться на такую скотину! Сами же татары
засмеют! - И дружинник отогнул ковер, прикрывавший вход.
Перед шатром действительно стояла чалая, полуседая кобыла с
отвисшей нижней губой, показывая желтые стертые зубы. Седло было
ханское, но крайне ветхое, с красным бархатным чепраком; вся сбруя
тоже старая, выцветшая; хвост лошади полуоблезлый, а ноги она
держала растопырив, того и гляди свалится. Присланные другие два
коня были такие же, - не к чести удалого всадника, хотя этих коней
торжественно держали под уздцы нарядно одетые молчаливые татарские
воины.
Гаврила Олексич опустил полог шатра. Он снял шлем и в гневе
сорвал кольчугу. Приказал дружиннику стянуть сафьяновые сапоги. Он
переоделся и вышел из шатра в голубой шелковой рубашке, обшитой по
воротнику мелким жемчугом, гладком синем суконном охабне,
подпоясанном кожаным ремнем. На ногах были простые булгарские
сапоги. Никакого оружия он с собой не взял.
- Позвать сюда Никодима!
- Я здесь, мой господине! - отозвался и подошел степенный
казначей, спутник Олексича.
- Слушай, Никодим, внимательно и сделай, как я скажу, ты
покроешь кобылу лучшим куском заморского аксамиту, перетянешь, как
подпругой, золотым поясом, - выбери, какой понарядней. Морду
кобыле перевьешь жемчужными нитями. Другого коня покрой двумя
куньими женскими шубами и перевяжи нарядными поясками, чтобы по
пути не растерять.
Никодим вскинул глаза на Гаврилу Олексича, но перечить не
посмел.
- Будет сделано, господине! Повремени немного, пока распорю
дорожные сумы.
Олексич увидел в стороне прибывшего в Орду вместе с ним
княжеского летописца и книжника отца Варсонофия.
- Послушай, отче! Одень на себя благообразную рясу получше,
захвати кадило. Ты сейчас поедешь со мной. Может быть, придется
нам испытать с тобой часы тяжелые, судьбу горькую и даже домой не
вернуться.
- Слушаю, сын мой! Только я возьму еще с собой глиняный
горшочек с горящими углями, чтобы раздувать кадило.
Монгольские воины стояли, словно каменные, лишь брови их то
поднимались, то опускались, пока Никодим с дружинниками украшали
приведенных коней. Гаврила Олексич вернулся в шатер, но вошедший к
нему без доклада Батыев толмач сейчас же вылетел обратно, с трудом
удержавшись на ногах. Наконец казначей приподнял полог шатра и
сказал:
- Все сделано, как ты повелел!
Тогда Гаврила Олексич вышел и, надвинув на лоб бобровую
шапку, сказал монголам:
- Эти кобылы присланы мне по ошибке. Я знаю, что ханы
татарские и русские князья ездят только на жеребцах. А на таких
кобылах ездят женщины и перевозятся вьюки. Поэтому отведите этих
кобылиц к почтенной и мудрой матери светлейшего владыки
татарского, - при этих словах он снял бобровую шапку, - и скажите
ей, что по скудости моей лучших подарков я прислать не смог. Прошу-
де принять их от ее преданного слуги, посла новгородского.
Оба Батыевых сановника стали что-то возражать, но Олексич
ответил им сурово:
- Хан двух слов не говорит. Русский витязь - тоже! Как я
сказал, так и будет сделано! - И он пошел медленно и задумчиво к
своей новой, загадочной судьбине. Он шел не оглядываясь, тяжелой
поступью, а за ним потянулись люди, кони и повозки с дарами,
которым задолго было приказано быть наготове в случае, если Бату-
хан вызовет своего северного гостя.
Идти пришлось берегом, неровной дорогой, мимо строившихся
домиков и лавчонок, где продавалась жареная рыба, копченая вобла,
ржаные и пшеничные лепешки. Всюду работали толпы крайне
изможденных русских пленных.
Затем дорога стала подниматься в гору, и шедший близ Олексича
толмач указал рукою вдаль:
- Там, за холмом, ты увидишь лагерь и маленький золотой
