странам твою волю и взамен привозить для тебя богатства других
народов. Ведь это лучшая гавань всего этого моря... Вот она здесь,
перед тобой, и ждет только, чтобы ты протянул к ней свою властную
могучую руку и привязал ее арканом к своему седлу.
Бронзово-смуглый монгольский повелитель в легком шлеме, на
этот раз украшенном пучком черных орлиных перьев, спокойно
повернулся. Его взгляд как будто искал кого-то среди безмолвно
ожидавшей свиты и, наконец, остановился на одном всаднике:
- Иесун Нохой! Разрешаем приблизиться.
Молодой всадник с дерзким и веселым лицом легким прыжком коня
оказался перед говорившим.
- Тебе нравится этот город, эта гавань с кораблями и эти
бесчисленные сады? Абд ар-Рахман расхваливает все это, называя
сказочной страной, лучше которой нет.
- Пока эта страна полна наших врагов, она мне противнее, чем
логовище мангусов или визгливых шакалов. Но ты ее покоришь и
двинешься дальше, обратив всех жителей в своих рабов. Тогда я
полюблю также ее.
- Сегодня вечером я созываю военный совет; надо обсудить, что
нам делать завтра и послезавтра.
Глава вторая. ПЕСНЯ УЛИГЕРЧИ
Всегда озабоченный Субудай-багатур сказал:
- Надо вперед выслать разведчиков. Пусть выяснят, много ли
войска в Тригестуме? Однако разве подобает тебе, Саин-хан, нашему
владыке, самому с горстью всадников идти в такую опасную разведку?
Наверное, там поджидает нашего вторжения сам кайсар* Фредерикус.
Эти мангусы, должно быть, собрали там огромное войско,
скрывающееся за холмами, и подготовились к решительной битве, в
которой надеются в один день разгромить и уничтожить твои, до сих
под непобедимые тысячи тысяч воинов. Ведь если германские,
италийские и франкские полководцы еще не сделали этого и не
подготовились к битве, - они ишаки и безмозглые бараны... Конечно,
они уже спешно сделали все, что нужно: призвали на войну всех, кто
способен держать меч и копье и метать стрелы. Клянусь вечно синим
небом, что где-то впереди нас, наверное, уже собрано огромное
войско и оно набросится на нас, когда мы войдем в город, беспечно
радуясь воображаемой победе. Ведь не безумцы же они, чтобы,
разинув рты, поджидать нас и не готовиться к решительной схватке?
Все темники молчали или поддакивали, привыкнув к мудрости,
осторожности и далекому предвидению опытного старого Субудай-
багатура.
Только молодой хан Нохой, как обычно, начал спорить и
предлагать неожиданные советы, вызывающие общее удивление и даже
веселье.
- Все, что сказал сейчас прославленный Субудай-багатур,
правильно и ясно. Не мне указывать что-либо почитаемому всеми нами
великому Аталыку. Но я прошу как милости разрешить мне испробовать
такую мою дерзость: приказать мне с сотней или даже только с
десятком моих "буйных" отчаянных головорезов примчаться прямо в
Тригестум. И я сейчас вам расскажу, что мы там увидим и как нас
там встретят.
- Ну расскажи, а мы послушаем и сделаем, как признаем нужным!
- сказал Бату-хан, приподняв правую бровь.
- Мы не станем осторожно разведывать и спрашивать что-либо у
жителей: сколько войска в Тригестуме и кто их начальник? Нет, мы
ворвемся в город с диким гиканьем, размахивая мечами и крича:
"Сдавайтесь! Сам великий завоеватель вселенной, грозный Бату-хан
подходит к вашему городу! Расстилайте ковры, ставьте угощенье и
вино, - сегодня будет наш общий праздник!"
Все темники переглянулись, сдерживая улыбки.
Нохой взглянул на Бату-хана. Тот смотрел вдаль, на широкое
море, где тихо стали подвигаться бесчисленные корабли и от порывов
налетевшего ветра то полоскались, то раздувались паруса.
Хан Менгу спросил:
- Если ты знаешь, что произойдет в Тригестуме, то, может
быть, ты нам расскажешь, готовятся ли его жители к защите города?
- О нет! Жители забирают семьи и более ценные вещи и убегают
из города, надеясь укрыться в лесах. На площади собираются богачи
и вельможи, все разряженные, в сверкающих латах с петушиными
перьями на шлемах и, звеня золотыми колючками на каблуках,
хвастают, топорщатся, сами галдят, как гуси. Они кричат, что их
бог не допустит вторжения монгольских орд. Ведь у каждого вельможи
имеется полтора-два десятка нарядных воинов, отлично вооруженных.
А все они ссорятся и до сих пор не сумели соединиться в одно
сильное войско, так как не сговорились, кого выбрать главным
начальником, - каждый у них хочет быть главным.
- А как они тебя встретят, хан Нохой? Тоже приготовят
угощение?
- Нет! Услышав о нашем приближении, все военачальники умчатся
в свои каменные замки и запрутся там, надеясь, что мы не сумеем
проломать их зубчатые стены.
Что же молчит Бату-хан? Все ожидали его решений Казалось
несомненным, что после слов Нохоя Саин-хан прикажет немедленно
двинуться на Тригестум всему своему войску. Но он ни на кого не
смотрел, и по лицу его иногда пробегала тень, точно он был чем-то
недоволен.
Наконец Бату-хан сказал:
- Слова отчаянного Иесун Нохоя согрели мое сердце. Он и не
мог сказать по-иному. Но главная наша задача состоит не только в
том, чтобы брать город за городом, а в том, чтобы прочно укрепить
великое Монгольское царство, которое уже необычайно широко
раздвинуло свои границы и будет опираться на два крайних моря: на
море китайцев, откуда солнце ежедневно встает и расправляет
крылья, и на "последнее море", где солнце ежедневно расплавляется
и тает. Как же нам поступить сейчас? От моего повеления зависит
весь дальнейший успех нашего похода. Перед каждой решительной
битвой нужно предположить, что противник очень умен и сделает
самое важное и полезное, чтобы добиться победы.
Все молча переглядывались.
- Думая так, мы должны действовать с крайней осторожностью,
подходя к Тригестуму, - продолжал Бату. - И я еще подожду немного:
прежде всего мне важно узнать волю неба. Пусть всеведущие шаманы
прибегут сюда, помолятся и мне объявят волю бога войны Сульдэ и
других богов небожителей.
- Ты можешь услышать сейчас камлание* нашего лучшего,
опытнейшего шамана, - сказал Субудай-багатур. - Он приехал с нашей
далекой родины, с Хангайских гор, и уже находится совсем близко, в
моем обозе. Я пошлю нукера за ним, и еще сегодня вечером при свете
костров он будет молиться и петь перед тобою наши родные степные
песни.
Вечером в просторной пещере под нависшей скалой был разведен
костер. Монгольские ханы расположились вдоль стен. Простые воины
оставались снаружи близ коней.
Начиналась буря. Вспышки молний и раскаты грома следовали не
переставая. При каждой вспышке на мгновенье освещалась
внутренность пещеры, и ясно видны были монголы, тесно прижавшиеся
друг к другу.
Ни о каком движении вперед в ближайший день нельзя было и
думать: потоки воды стремительно скатывались с гор, набухали в
ущельях, сдвигали огромные камни. В такое время все монголы
старались укрыться под защитой скал и завидовали счастливцам,
собравшимся возле Бату-хана в пещере.
Вошедший тургауд доложил, что он привез знаменитого улигерчи
- певца монгольских воинских былин Буру-Джихура, который хочет
передать великому Саин-хану привет от всех степных родичей
джихангира. Тот милостиво сказал:
- Пускай он нам споет, пока буря свирепствует, а на рассвете,
быть может, она утихнет, и мы двинемся дальше.
Нукер подбросил в костер охапку бурьяна. Отсыревшие ветки
трещали и плохо горели. Густой дым стлался над головами сидящих и
медленно выплывал наружу.
- Вот он! - зашептали все. - Вот улигерчи и шаман Буру-
Джихур!
В пещеру вошел монгол в промокшей одежде, старый, с двумя
длинными седыми прядями волос, падавшими с висков на плечи. Он
держал в руках плоский кожаный мешок со струнным инструментом, а
тургауд тащил на плече его переметные сумы.
Сидевшие раздвинулись, и Буру-Джихур грузно втиснулся между
ними. Из-под нависших мохнатых бровей смотрели точно всегда
удивленные и ласковые глаза, казавшиеся особенно светлыми на темно-
бронзовом лице с клочками седых волос.
Он вытащил из мешка инструмент, и его крючковатые пальцы
быстро забегали по струнам, наполняя пещеру красивыми переливами
стонущих звуков. Он стал оглядываться, осматривая поочередно всех
сидящих, и его внимание привлек один. Он отличался от других
уверенным взглядом и тем, что над его шлемом поднимался пучок
длинных черных орлиных перьев. Улигерчи посмотрел вопросительно на
окружающих, потом на монгола с перьями, и все сидевшие
утвердительно закивали головами. Буру-Джихур старческим, немного
сиплым, но задушевным голосом затянул длинную ноту. Эта нота
дрожала, то повышаясь, то понижаясь, а певец не переводя дыхания
вое тянул, и слушатели удивлялись, откуда у него такая сила и
столько воздуха в груди. Наконец он со стоном оборвал ее. Тогда
монгол с перьями спросил, не резким голосом приказания, а слегка
нараспев, как обычно певцы рассказывают сказки про подвиги
багатуров:
- Скажи нам, почтенный гость, дивный седовласый улигерчи, где
твоя далекая родина? Как твое славное имя? В ком тебе нужда, к
кому далекие, чужедальние помыслы? Говори все и, не утаивая,
рассказывай.
Улигерчи снова запел, так же тягуче, под переборы струн:
- Здравствуй, милое дитя мое! Узнаю тебя по могучий плечам,
по широким твоим крыльям. Ты отрада всех людей! Ты черно-пегий
барс, бродящий с грозным рыканьем по хребтам черной горы Хангай!
Ты сердце всего народа, дорогой сын мой! Ты одинокий сивый коршун,
с клекотом носящийся над вершиной горы! Твоя прекрасная держава
ханская окрепла, как яшмовая скала. Все твои многочисленные
подданные начали наслаждаться высшим счастьем. Буду и я к тебе
приезжать в год три раза.
- Приезжай и каждый раз пой нам песню о том, как живет
великий монгольский народ, какие у него скорби, какие радости!
Старик певец ответил:
- Какие у нас могут быть радости? Нельзя наслаждаться, когда
над нами навис злобствующий враг-неприятель. Нельзя наслаждаться,
когда рядом поднимаются зловредные препятствия. Все беспокоятся,
как ты справишься с врагом? Тут вот, на заход солнца, живут,
говорят, злобные мангусы. Изобильны они всем, а видом
отвратительны. Отправился ты овладеть их стадами и табунами и
народом - подданными. Про тебя ведь в старинных сказаньях
говорится, что предстоит тебе завладеть семьюдесятью восемью
странами...
- Семьдесят восемь стран! Верно! Мне надо захватить столько
стран! - сказал воин с орлиными перьями на шлеме.
- На радость - радость, на охоту - охота! - воскликнули хором
сидевшие обычное монгольское приветствие. - Ты рожден, чтобы
содрогались твои проворные беспокойные враги! Настала пора, когда
прекрасные владения иноземных королей станут рукавицей славного
багатура, его заседельными переметными сумами...
Весь вечер улигерчи Буру-Джихур пел песни-былины про широкие
просторы монгольских степей, где пасутся бесчисленные дикие
куланы, легкие и быстрые, как ветер, или табуны прекрасных
монгольских коней, про густые леса Хангая, про Саяны, полные
дивных ценных зверей. Он воспевал подвиги монгольских багатуров
Бум-Эрдени, Шарха-Бодена и Дайна-Кюрюля, которые не боялись врагов
и покоряли самых страшных чудовищ...
Все слушавшие покачивали головами, тяжело вздыхали и нараспев
повторяли со стоном:
- О наша далекая прекрасная родина! О голубой Керулен,
золотой Онон! Чужая сторона трудна, все чужие люди заносчивы! В
чужой стороне береги верного богатырского коня: он тебе и счастье-
