с короткими копьями.
Обращаясь к Арапше, Бату-хан спросил:
- Может быть, и ты уже слышал споры: почему бы теперь по пути
не раздавить еще маленькое Болгарское царство? Мы сильны, нам
ничего не стоит копытами наших коней растоптать этот народ! Пусть
так думают все, но вам двоим я могу доверить тайное: я не могу
больше посылать в "заоблачное воинство" своих багатуров! Мы скоро
пойдет опять через земли урусов. А вдруг Искендер Новгородский
подстерегает нас там и ударит на мое сильно ослабленное войско
своими прославленными победой дружинами и отобьет у нас всю
захваченную нами добычу и пленных? Нет! Мы не будем громить
болгар, не будем задерживаться! Скорее домой, в Кечи-Сарай! А ты,
мой верный Арапша, поедешь обратно в Новгород к Искендеру.
Надеюсь, что это еще не поздно. Следи за ним, доноси мне обо всем.
Я повелеваю ему прибыть в Кечи-Сарай! Я сам хочу видеть его,
говорить с ним. Ты много ценного мне рассказал о нем: это враг
опасный, сильный, умный...
Мы долго еще говорили в этот вечер с Бату-ханом. Он приказал
мне на следующий день отправиться вперед с одним из его отрядов,
чтобы обрадовать Юлдуз-Хатун вестью о скором возвращении из похода
ее повелителя.
Итак, приближается день, когда я перестану нанизывать концом
тростинки слова повести о тех поразительных событиях, битвах,
разгроме городов и потоках крови и слез, невольным свидетелем
которых сделала меня судьба.
Но я постараюсь вкратце сказать и о судьбе тех необычайных
людей, с которыми мне пришлось расстаться.
С разрешения Бату-хана Иесун Нохой со своими "буйными"
переправился через Дунай, чтобы присоединиться к войскам царя
болгарского. Он повез с собой румийскую царевну Дафни, которая
терпеливо и мужественно следовала за ним в походе и чье искусство
врачевания спасло жизнь Нохоя, раненного в битве при взятии Кыюва.
Она же обещала ему помочь проникнуть в византийскую столицу.
Вместе с ними ушел и посол халифа Абд ар-Рахман, чье
мужественное благородство спасло не одну жизнь от ненужной
жестокости Бату-хана. Он направился в Багдад, обратно к своему
халифу, чтобы предостеречь его от того, что, подобно урагану,
может нежданно обрушиться и на его цветущие земли. Я рад, что
предсказание, сделанное этому доблестному юноше гадалкой на берегу
реки Итиль, о котором он часто вспоминал во время похода, так и не
сбылось.
Оставил нас также упрямый великий аталык Субудай-багатур, не
примирившись с тем, что его воспитанник и ученик отказался дойти
до "последнего" моря.
Еще раньше покинул нас и Дуда Праведный, человек-загадка:
несмотря на постоянное с ним общение и дружбу, я так и не знаю,
кому он по-настоящему служил и куда теперь направится.
Счастлив путник, который после долгих скитаний наконец видит
вдали очертания заветной Мекки!
Глава вторая. КАК ЗАСВЕТИЛАСЬ ЗВЕЗДА ЮЛДУЗ-ХАТУН
(Из "Путевой книги" Хаджи Рахима)
"...Я должен написать о том нежданном и потрясающем, что я
застал, когда вернулся в Кечи-Сарай. Пыль покрывала и платье, и
мою бороду, и моего терпеливого утомленного иноходца.
Переправившись на другой берег в большой лодке с двенадцатью
гребцами, прикованными железной цепью к скамейкам, я омыл водой
великого Итиля мои руки и лицо и возблагодарил всемогущего и
всеведущего, который сохранил меня невредимым в этом необычайном
походе на "вечерние страны" и дозволил снова увидеть молодую
строящуюся столицу неукротимого и ненасытного в борьбе Бату-хана.
Вдали на холме показались причудливые очертания "Золотого
домика", где ждала возвращения татарского владыки его верная
спутница жизни, преданная и кроткая Юлдуз-Хатун. Вдоль отлогого
берега реки за время нашего отсутствия выросло много шалашей и
домиков, слепленных из глины и покрытых камышовыми крышами. В них
поселились купцы и ремесленники, прибывшие из разных стран.
Повсюду брели утомленной походкой, часто в одних жалких отрепьях
различные пленные, многие с железными оковами на босых ногах.
Медленно поднимался я по склону песчаного бугра, ведя в
поводу моего коня. Хотя самое достойное место для доблестного
человека - это седло благородного коня, но я, дервиш, все же
предпочитаю сидеть на ковре возле светильника и беседовать с
мудрой книгой. Я радовался, чувствуя под ногами твердую, ставшую
мне уже родной, землю молодого города, и не предчувствовал той
страшной беды, которая меня ожидала.
Два часовых, сидевших у ворот "золотого домика", играли в
кости. Увидев меня, они вскочили и, побежав навстречу, поцеловали
край моей одежды. Покачивая головами, они то подымали вверх руки,
то ударяли себя по липу:
- Горе! Горе! Для Саин-хана жгучее горе! Для всех нас большое
горе!
- Скорей говорите, что случилось?
- Только ты нас не наказывай за то, что мы первые тебе
сообщили "черную весть".
- Не бойтесь, говорите смело!
- Нашей доброй госпожи Юлдуз-Хатун больше нет!
Сказав это, часовые бросились к воротам, взяли в руки свои
копья и встали по сторонам входа, неподвижно вытянувшись, как
подобает воинам, стоящим на страже.
- Абдулла! Садык! Быстрей сюда! - крикнул один.
Ворота открылись. Оттуда выбежали слуги, приняли моего коня,
а я, растерянный, не понимая, что случилось и почему, вошел внутрь
дома, поднимаясь по лестнице скорби...
Белый гроб из гладко оструганных досок. В нем на цветных
шелковых подушках лежит она. Легкая узорчатая шелковая одежда.
Узкие маленькие руки сложены на груди. В одной руке несколько
свежих цветов. Я боюсь поднять глаза, чтобы взглянуть на знакомое,
такое дорогое мне лицо. Столько лет безнадежно любил я ее, увидев
впервые девочкой, когда она мне приносила молоко и лепешки.
Никогда я не проговорился ей о моей беспредельной любви, даже
ничем не показав вида, что она для меня жизнь, вся радость жизни,
весь смысл моей жизни.
По другую сторону гроба на ковре сидит завернутая в узорчатую
белую "шаль скорби" китаянка И Ля-хэ. Когда-то она потеряла мужа и
всех своих детей... Теперь она лишилась последней своей
привязанности. Она сидит, как неживая, напоминая китайского идола,
опустив глаза на свои руки, которые перебирают темно-красные
гранатовые четки. Не сказав мне ни слова привета, она тихо шепчет:
- Гроб собственноручно сделал наш мудрый друг строитель
дворцов Ли Тун-по. Он приехал недавно, за два дня до гибели нашего
дорогого жаворонка. Юлдуз-Хатун внимательно и жадно слушала его
рассказы о походе. Ее мало обрадовали привезенные им подарки,
присланные самим Бату-ханом. Из них она мне сейчас же отдала эти
гранатовые четки, точно предчувствуя, что эти камни, похожие на
капли крови, будут всегда мне напоминать о моем горе. Она была
особенно потрясена, когда неосторожный Ли Тун-по рассказал о
гибели вместе с ханом Пайдаром ее названого брата Мусука. "Где он
похоронен?" - спросила она, ставши бледной, как снег. "Тело его
сожжено на костре вместе с телами хана Пайдара и других павших
воинов, - ответил Ли Тун-по. - Все наше преславное войско трижды
объехало костер и спело погибшим багатурам боевые песни почета и
скорби".
После этого рассказа Юлдуз-Хатун точно окаменела. Она все
время и днем и вечером безмолвно сидела в углу комнаты и часто
тихо плакала. Такой печальной я видела ее только после того, как
умер отравленный ее маленький сын, которого так желал и ждал Бату-
хан. Она не хотела никого принимать. Но раз к ней пришли две жены
Саин-хана, - конечно, для того, чтобы увидеть охваченную горем
Юлдуз-Хатун и этому порадоваться. Они принесли виноград, яблоки и
сладких лепешек на меду. Я шепнула моей госпоже, чтобы, она не ела
этих подарков. Она мне ответила: "А мне теперь все равно". Вскоре
ханши ушли, а у Юлдуз-Хатун начались боли, точно после отравы. Она
стонала, извивалась и постепенно теряла силы. Прибежавшие лекари и
звездочеты ничем не могли помочь, а тебя, Хаджи Рахим, тогда не
было. А вскоре... - китаянка, глотая слезы, указала на тело Юлдуз-
Хатун.
Я поднял взгляд на лицо покойной, моей мечты, радости моей
скитальческой жизни. Обычно нежные и ласковые черты и добрая
улыбка теперь исчезли: она была величественна, строга и спокойна.
Тонкие темные брови слегка сдвинулись. Она казалась такой далекой
от всего, что оставила на земле. Мне хотелось, и в душе я страстно
молил, чтобы ее ресницы дрогнули и приоткрылись на мгновенье
всегда чарующие глаза...
Мне казалось, что она безмолвно мне говорила: "Смотри на меня
в последний раз. Я улетаю далеко в созвездие Плеяд. Когда мы
встретимся, - не знаю, но остановка за тобой, я там буду тебя
ждать..."
Так мне чудилось, так я безумствовал. Моя голова кружилась.
Разве меня стала бы она ждать?
Вошел Ли Тун-по. Мы обнялись, как старые друзья, у обоих на
глазах были слезы. Нас еще более связало общее горе.
Втроем мы стали тихо обсуждать, что делать? Где и как
похоронить Юлдуз-Хатун? Ведь она была только наложница владыки
великого хана чингизида, хотя и значила для Бату-хана больше, чем
все его жены вместе.
Мудрая китаянка И Ля-хэ предложила следующее:
- На моей далекой родине, в Китае, есть такой обычай:
китайский император, желая почтить память своей любимой, хоронит
ее в саду дворца, где она жила. Над могилой ставится памятник из
мрамора или дикого камня. Позовите только самых близких друзей, и
похороним тело нашей маленькой госпожи здесь, в этом небольшом, но
прелестном дворцовом садике. Наверное, найдется искусный ваятель,
который высечет на белом надгробном камне рисунок надломленного
цветка и над ним звезду - Юлдуз.
Ли Тун-по очень похвалил предложение китаянки и сказал, что
никому не уступит этой работы, а сам сделает такой памятник к
приезд Бату-хана.
Сегодня на закате дня мы похоронили тело нашей маленькой
госпожи Юлдуз-Хатун в чудесном садике, где она проводила когда-то
так много времени. По окончании печального обряда я остался один.
В благоговейной тишине наступающего вечера передо мной проносилась
вся моя долгая скитальческая жизнь, жизнь без любви, без счастья.
Где найти утешение? Я поднял взгляд к небу, уже потухающему, и
увидел яркую одинокую звезду. И я подумал, что это переселившаяся
в иной мир душа Юлдуз-Хатун посылала мне свой далекий привет... Но
тайны вселенной кто может разгадать?
Вот какую печальную запись я должен был внести в мою "Путевую
книгу" вместе с описанием походов победоносного войска Бату-хана".
Глава третья. ТРЕВОЖНЫЕ ДУМЫ БАТУ-ХАНА
(Из "Путевой книги" Хаджи Рахима)
"Когда мы узнали, что Бату-хан приближается к Кечи-Сараю,
никто не захотел быть "черным вестником" и сообщить ему о смерти
Юлдуз-Хатун, и я вызвался это сделать. Вопреки обычаю, он не убил
меня, но и не расспрашивал ни о чем, и хотя стал еще более
задумчивым и молчаливым, но, видимо, его тревожило нечто другое.
Спустя несколько дней он вызвал меня к себе и сказал:
- Меня постигло новое огорчение. Я решил проверить, как идут
военные занятия моего сына Сартака. Не предупредив его, я
приблизился к тому кольцу шатров, в середине которых находится его
юрта.
Я требовал, чтобы даже в походе, во время стоянок, по утрам,
Сартак беседовал с приставленным к нему китайским ученым и теперь
продолжал эти занятия, изучая его полезную книгу "Правила для
полководца или искусство побеждать". Этого учителя-воина, еще
перед началом похода на "вечерние страны", мне прислал из царства
китайцев начальник левого крыла монгольских войск Мухули.
