зрелища. Вместе со мной татарские всадники привели несколько
славянских горцев.
- Пленных?
- Да, государь. Это смелые славяне. Живут на самых высоких
горах. Своим сопротивлением они доставили татарам много
затруднения, поэтому нескольких пленных притащили к самому Бату-
хану. И он захотел посмотреть, что за удальцы такие славяне? Он
сам их расспрашивал и предложил посту пить в его войско. А те,
израненные, избитые, в окровавленных повязках, ничуть не
испугались и говорят: "Отпусти нас домой, к нашим женам и детям. А
с вами, татарами, нам не по пути". Бату-хан их похвалил и каждому
приказал нацепить на шею медальку, - называется "пайцза", - с его
именем. Каждый, у кого такая медалька, большой человек и может
через все войско татарское пройти свободно, и никто не посмеет его
тронуть... Но немедленно вслед за тем он же приказал их казнить...
- И ты тоже поучил медальку? - спросил, грозно сдвинув брови,
император.
- Нет, ваше величество! Со мной было иначе...
Камергер еще подлил вина, а монах, очищая от кожуры апельсин,
продолжал:
- Переводчиком у татар был пожилой человек, одетый как
мусульманские священники-муллы, в полосатой рясе, с белым
полотенцем, накрученным на голову. У него была длинная рыжая
полуседая борода. Он так хорошо объяснялся со славянами, что они
даже позвали его к себе быть у них священником. Но рыжий
переводчик засмеялся и сказал, что он доволен своей службой у
татар и ничего лучшего ему не надобно.
- С длинной рыжей бородой? - задумчиво сказал Фридрих. -
Каких он примерно лет?
- Думаю, ему лет шестьдесят, если не больше... Он меня повел
в свою палатку...
- И стал тебя допрашивать? Сколько у меня войска? И ты ему
рассказал? - Император вскочил в гневе.
- Ваше величество! Я ему ничего не сказал, клянусь святой
девой! Да ничего такого он меня и не спрашивал, а говорили мы
совсем о другом...
- Ведь если ты наговорил ему лишнего, то я должен тоже тебя
казнить. Ведь это придаст татарам смелости ворваться в Италию!
- Не дай господи! Но позвольте, ваше величество, сказать то,
ради чего и как я к вам приехал.
Фридрих успокоился, опустился в кресло и снова стал пытливо
всматриваться в лицо монаха, которому, видимо, очень нравилось
сидеть на ковре в роскошной вилле самого императора, пить
великолепное вино и есть апельсины и виноград.
- Я перейду теперь к самому важному. Этот переводчик, - его
зовут Дуда, - привел меня к своей палатке...
- Дуда, - воскликнул император. - Высокий, тощий, с рыжей
бородой?
- Верно, верно, ваше величество!
- Говори скорее дальше. Ведь минуло столько лет, а он все еще
жив, пройдя через необычайные потрясения и страдания!
Монах продолжал:
- Переводчик Дуда усадил меня на овчину и сказал: "Я тебя
выведу невредимым из татарского лагеря, но за это можешь ли ты
исполнить мою просьбу?" "Охотно!" - ответил я... "Если ты хочешь
заработать большую награду, то отправляйся немедленно а Тригестум,
оттуда в Венецию, а затем проберись на остров Сицилию, где явишься
к августейшему императору Фридриху. Постарайся передать ему лично,
из рук в руки, это письмо. А я на дорогу дам тебе горсть
серебряных денег..."
- Да где же письмо?! - воскликнул император. - Что же ты не
отдал его сразу? Болтливый дьявол!
Монах вскочил, полез рукой в складки своей просторной одежды
и стал рыться сперва в правом, потом в левом кармане, затем,
вытаращив испуганно глаза, снова продолжал шарить дрожащими
руками.
- Оно было, клянусь спасением души! Куда же оно девалось?
Слава всемогущему, вспомнил. Я его спрятал в тряпке, которой
подпоясаны мои штаны!.. - И монах вытащил и подал на широкой
грязной ладони горсть больших грецких орехов.
- Ты что, издеваться надо мной вздумал? Какое же это письмо!
- Вскройте, ваше величество, осторожно орехи, и в них вы
найдете несколько листочков. Сам переводчик Дуда свернул их в
комочки, затолкал в скорлупу и каждый орех склеил еловой смолой.
Император осторожно коснулся орехов холеными пальцами,
сверкнувшими голубыми искрами алмазов. Осмотрел со всех сторон,
взял со стола маленький кинжал и расщепил им орехи. Внутри каждого
действительно были бумажные комочки. Император осторожно разгладил
их на коленях, положил на стол и погрузился в чтение.
"Что это? - думал он. - Арабское письмо?" Он стал читать
дальше и убедился, что это были - санта Мария! - латинские слова,
написанные арабскими буквами. Император стал переписывать
латинскими буквами загадочное письмо, и тогда он его понял...
Глава третья. ПИСЬМО ДУДЫ ПРАВЕДНОГО
"Августейший великий император!
Тебе шлет привет и пожелания долгой жизни, благополучия,
счастья и славы твой бывший лекарь, неизменно преданный
доминиканец, исследователь арабской магии и алхимии, которого
прозвали "Дуда Праведный".
Я точно выполнил твою волю и неотлучно сопровождал твою
воспитанницу, Марию Клармонте, из Вифлеема, по направлению к морю,
надеясь посадить юную девушку на указанный тобою корабль. Ночью в
горах на наш караван напали арабские разбойники и всех путников
потащили в свои становища. В числе попавших в рабство оказались и
мы с Марией. Знание арабской речи нас выручило. Я уверил
разбойников, что я мусульманский знахарь, мудрец и прорицатель, а
Мария - это моя внучка, и что я из необходимости, находясь среди
крестоносцев, притворялся, будто исповедую христианскую веру.
Успешно вылечивая арабских воинов, перевязывая и зашивая их раны,
я не брал никакой платы, и они стали относиться ко мне с
уважением, тоже прозвав "Дуда Праведный". Затем нас продали в
Багдад, где мы прожили несколько лет.
Теперь я должен сообщить тебе горестную весть. Приготовься к
тяжелому удару. Твоя воспитанница, светлая, безгрешная Мария,
тосковала по тебе и медленно угасала, постоянно повторяя твое
августейшее имя, пока ее слабые уста не прошептали его в последний
раз. Она так исхудала, что разрушение, обычно следующее за
смертью, почти ее не коснулось, и несколько дней она лежала на
носилках, которые я сплел из камыша своими руками, обложенная
цветами и ароматичными травами, будто только уснула, и я не
решался предать ее земле.
В том домишке, где я жил, была каморка с окошком. Днем я его
закрывал ставнями от беспокойных мух, а ночью в это окошко светила
луна и бросала печальные серебристые лучи на прекрасное лицо
Марии... Каждую ночь проводил я в слезах, оплакивая раннюю кончину
твоей воспитанницы, которая до последнего дня верила, что настанет
счастливое мгновенье, когда она приплывет на корабле в родную
Сицилию и снова увидит тебя, августейший император.
В день, когда халиф багдадский приказал мне отправиться,
сопровождая его посольство, к татарскому хану, я нанял старика, и
мы отнесли останки безгрешной Марии на кладбище, расположенное на
высоком берегу великой реки Евфрата. Там мы вырыли могилу под
одинокой пальмой. Я поставил узкую каменную плиту, вырезав на ней
арабскую надпись "Мариам" с изображением пальмовой ветви.
После этого я мог спокойно отправляться в путь как лекарь и
писарь арабского принца Абд ар-Рахмана, которого халиф багдадский
отправил послом к могущественному царю татарскому Бату-хану. С
войском этого грозного полководца, состоя при арабском принце, я
добрался до Адриатического моря и близ города Спалато мне удалось
спасти от жестокой смерти на острие кола доброго монаха, брата
Иакова, и он. клятвенно обещал доставить это письмо, мой
августейший повелитель и покровитель, в твои всесильные руки.
Умоляю наградить его соответственно заслугам и твоей, всегда
неизменной щедрости.
Мое будущее темно. Скажу только, что, пройдя с войском Бату-
хана через столько поверженных и разоренных стран, я увидел ад,
страшней которого не придумает никто из смертных. Если бы монголы
двинулись на римские и франкские земли, то горем и кровью залилась
бы вселенная.
Кончая письмо, могу сообщить тебе весть, которая обрадует
родной мне итальянский народ: грозный Бату-хан сегодня объявил
арабскому принцу, что он останавливает свой поход на запад и
поворачивает войска обратно в свое становище в устье Итиля.
Я буду счастлив, если это письмо дойдет до твоего
проницательного взора и я окажусь первым, сообщив радостную весть,
что пожар войны, надвигавшийся на мирную Италию, остановился у ее
границ. Хотел бы я с посетить мою дорогую родину и записать на
прочных листах все, что я увидел и пережил в восточных странах, но
будущее мое в руках всевышнего".
Император откинулся на спинку кресла. Его глаза блуждали, на
лице были слезы. Камергер стоял неподвижно, ожидая распоряжений.
- Известия исключительной важности! Преданный мне человек
доносит, что татары остановились и, несомненно, поворачивают
обратно...
- О санта Мария! - воскликнул камергер и набожно
перекрестился.
- Если это известие будет подтверждено донесением наместника
Тригестума, то это значит, что грозный вал бушующего татарского
моря докатился до наших пределов и затем отхлынул обратно в свои
дикие, варварские степи... Что остановило татар? Сейчас это
неразрешимая загадка! Ведь они могли с огнем и мечом пройти по
всей Италии, Франции, Испании и водворить повсюду на целые
тысячелетия свою власть, ввести языческую религию и страшные
законы свирепого Чингиз-хана... Этого гонца монаха я отблагодарю.
А монах лежал на ковре, на боку, подложив руку под лохматую
голову, похрапывал и сопел... Император бережней сложил полученные
листки и спрятал их в перламутровок" шкатулку, которую достал из
стола.
Затем он ударил палочкой в бронзовый щит и сказал вошедшему
слуге арабу:
- Сказки кормчему фелуки, что я свой отъезд в Египет
откладываю.
* Часть тринадцатая. КОНЕЦ ПОХОДА *
Глава первая. БЕСЕДА НА БЕРЕГУ ДУНАЯ
(Из "Путевой книги" Хаджи Рахима)
Вскоре закончится моя путевая книга, с которой я никогда не
расставался: ни днем, когда верхом на коне, я хранил ее в дорожной
сумке, ни ночью, когда я опускал на нее усталую голову, обнимая
вместо подушки. Сейчас в книге осталось очень немного чистых
листков. На них я запишу сегодняшнюю беседа с моим когда-то бывшим
учеником, а теперь повелителем многих покоренных им земель.
Повинуясь воле Бату-хана, все монгольское войско, оставив
нетронутым Тригестум, повернуло обратно. Переправившись через
Дунай у разрушенных городов-близнецов Буды и Пешта и пройдя
мадьярскую степь пушту, войско остановилось на отдых у границ
Болгарии.
На этой зеленой равнине, удобной для коней, джихангир
произвел смотр своим сильно поредевшим войскам, прибывавшим
отовсюду, устроил воинские игры в честь павших в боях, и здесь же
завтра он объявит свою волю: куда дальше направится татарская
орда.
Сегодня под вечер, выйдя из шатра, Саин-хан усадил меня рядом
с собой на берегу стремительно текущей реки Дунай, в том месте,
где она, вырвавшись из скалистых тисков, делает поворот и затем
спокойно направляется на восход солнца к морю.
С нами был только недавно вернувшийся хан Арапша, много
важного рассказавший об Искендере Новгородском, его земле и
войске.
На противоположном берегу расстилалась болгарская земля,
плодородная равнина, покрытая лугами и небольшими рощами. Она была
пустынна: население, опасаясь татарских войск, ушло в глубь
страны. Только два-три раза показывались вдали болгарские всадники
