западу. Крепко, по привычке, держась тысячами, сотнями и
десятками, свирепые всадники в долгополых шубах во всякую погоду,
на низкорослых взлохмаченных конях, проникали во все города и
селения, гонялись за убегавшими в леса и болота испуганными
жителями, карабкались на горные хребты, куда мадьяры и славяне
угоняли стада мычащего голодного скота и жалобно блеявших овец.
Добычи было так много, что монголы уже не знали, что с ней делать.
Устраивались частые пиршества, где поглощались незнакомые
раньше вина, найденные в подвалах мадьярских баронов в покрытых
плесенью кувшинах и крепких замшелых бочках. Во время пиршеств
монголы пели дикие песни, вспоминали бескрайние золотистые
просторы Гоби, голубые реки и дремлющие в облаках снежные вершины
родных горных хребтов Саяна и Хингана, убежище медведей, барсов,
оленей и диких коз.
Опьяневшие монголы, засыпая, твердили, что когда-нибудь все
же им удастся дойти до "последнего моря". Тогда Бату-хан въедет на
скалу, нависшую над бурными волнами, и совершит возлияние айрана
из старой можжевеловой миски своего деда в честь небесных духов,
покровителей монгольских племен, непобедимых бесстрашных
багатуров, подчинивших своему острому копью всю вселенную. И
тогда... - Монголы не могли еще предвидеть, что будет тогда и как
они станут управлять завоеванной вселенной... - Тогда кто захочет,
останется с трусливыми жителями "вечерних стран", чтобы бить их
плетьми по склонившимся затылкам, приучая к покорности
монгольскому бунчуку. Кто же соскучится, тот сможет вернуться в
родные далекие степи.
Монголы пели пронзительными, тягучими, как завывание волков,
голосами:
Сколько лет я уже в походе!
Я сам, бесстрашный удалец, уже состарился
И оброс клочками седых волос.
Прежде я был беспечным весельчаком,
Мог пить айран всю ночь, не пьянея,
Теперь же я состарился до того,
Что после тринадцатой чаши мадьярского вина,
Когда я натягиваю мой черный могучий лук,
Сделанный из рогов хинганского козла,
Я уже не различу острия не знавшей промаха
Моей длинной камышовой стрелы.
О седая старость! Зачем ты проглотила мою золотую
юность!
И вдруг, как вспышка зарницы, пронеслась по всем монгольским
стоянкам весть, что, пока монголы воевали, они уже приблизились к
заветному морю, что оно близко, бурное и глубокое, то бирюзовое в
тихую погоду, то черное и пенистое в грозу, и все обрадовались,
что конец похода, кажется, близок...
Но другие вести примчались и опрокинули радостные надежды
монголов. Переводчики, расспросившие пленных, объясняли:
- Впереди бирюзовое море очень близко, но это совсем не то
"последнее море", в котором каждый вечер плавится и тает золотое
солнце. Это узкое море, вернее, залив, а за ним лежит цветущая
Италийская земля, где находится богатейшая столица столиц всех
"вечерних стран" - знаменитый город Рум.
- Но как же нам попасть в эту заманчивую богатую столицу Рум?
- рассуждали монголы. - Захватить ее мы можем, во всем мире нет
такого сильного войска, которое бы опрокинуло могучий натиск
монголов. Но как переплыть это бирюзовое море? Наши кони привыкли
идти только через реки или плывут проверенными бродами с помощью
кожаных бурдюков. А здесь, по-видимому, придется переплывать на
небольших кораблях? Но у нас столько захваченной добычи, что если
мы погрузим ее и, кроме того, коней и воинов на корабли, то они
пойдут ко дну, и мы окажемся в подземном царстве коварного бога
Эрлика, владыки злых мангусов. Не проще ли объехать это море
берегом?
- Все-таки добычу нашу придется оставить временно на этом
берегу, - возражали другие монголы.
- Разве можно оставить? С гор спустятся дерзкие славяне и
растащат нашу добычу, которую мы завоевали с таким трудом.
Все-таки монголы радовались, что какое-то море близко и
произойдет перемена в их походе: может быть, за ним появятся снова
степи и привольные луга.
Вскоре передовые отдельные потоки монгольских конных отрядов
достигли Адриатического моря, растянулись по берегу и остановились
перед приморскими городами. Города были окружены высокими
каменными стенами, за которыми затаились перепуганные жители.
Перед кочевниками плескались прозрачные волны и выкатывались
на берег, обмывая разноцветную гальку и мелкие раковины. Мохнатые
длинногривые кони входили в воду, подозрительно обнюхивали
набегавшие волны, били нетерпеливо копытами, фыркали, но
отказывались пить морскую соленую воду.
Конь для монгола и верный друг, и покорный слуга, и мудрый
учитель. И монголы сказали:
- Нет! Мне и моему коню моря не нужно! Наши горные пенистые
ручьи и степные голубые реки куда лучше. Их сладкую воду охотно
пьют наши кони. А что здесь мы будем делать? Наш грозный владыка
Саин-хан сам видит, что достаточного корма нашим коням здесь нет,
- они уже объели все горные кустарники и от голода, точно
верблюды, грызут бурьян и древесную кору. Конечно, Саин-хан и
мудрый Субудай-багатур лучше все знают, и скоро мы услышим новый
приказ, который решит: пойдем ли мы дальше или остановимся здесь?
Глава третья. НЕОТВРАТИМОЕ
Подъезжая к площадке, выбранной для военного совета, Бату-хан
говорил арабскому послу:
- Бог войны только один - наш величайший бог Сульдэ. Он
невидим, и никаких истуканов ему ставить не надо. Если бы я
остановил здесь мой поход на "вечерние страны", то на этом холме
нужно было бы высечь из камня не бога, а белоснежного коня, того
коня, благодаря которому монгольское войско только и могло
совершить такие великие походы. Это будет храм монгольскому коню,
и я заставлю все народы ползать перед ним на брюхе и целовать его
копыта.
Около площадки поднималась одинокая старая сосна с
обломленной и обугленной верхушкой - след молнии, которую метнул с
неба бог войны. Тут же несколько небольших деревьев были обрублены
на высоте роста человека, и их концы заострены, как тонкие лезвия
копий. Все проезжавшие мимо монголы косились на эти острия,
соображая, что их владыка Бату-хан, видно, на кого-то прогневался
и здесь готовится виновным жестокая казнь.
Слуги разостлали походные ковры. Должны были приехать все
чингизиды, находившиеся в войске, и главные начальники отдельных
отрядов.
Бату-хан, подобрав под себя ноги, уселся на своем походном
троне - стопке девяти войлочных чепраков. Справа от него
поместился его брат хан Орду, огромный и грузный, обычно ездивший
на двух сменных конях, так как ни один конь долго не выдерживал
дородного хозяина. Рядом с ним сидел двоюродный брат хан Менгу,
всегда живой и веселый, наиболее из всех чингизидов близкий и
преданный Бату-хану. Далее обыкновенно размещалась свита Гуюк-
хана, сына великого кагана всех татар, но сейчас там никого из них
не было.
Слева от Бату-хана расположились на ковре молчаливый и
угрюмый великий аталык Субудай-багатур и другие знаменитые
полководцы: Курмиши, Бурундай, Кадан, вернувшие из походов в
Германию, Польшу и Чехию. Загорелые, обветренные, суровые,
непроницаемые, верные соратники монгольского повелителя. Арабский
посол Абд ар-Рахман поместился на краю узорчатого ковра, напротив
Бату-хана; рядом с ним сидел летописец Хаджи Рахим, а позади них -
переводчик Дуда Праведный.
Все молчали. Изредка только слышался шепот. Ожидали решения
Бату-хана и обсуждения плана вторжения в Италию через богатые
приморские города Тригестум и Венецию, чтобы оттуда идти дальше.
- Гонец издалека! - сказал кто-то.
Два всадника быстро приближались вскачь и остановили коней у
подножия холма. Звеня оружием, на холм поднялся начальник охранной
сотни Арслан-мэргэн, заменивший погибшего в бою под Краковом
Мусука. Вытирая лицо желтым шелковым платком, он выпрямился,
остановился на краю ковра и оглянулся. За ним медленно шагал, весь
покрыть белой пылью, коренастый монгол. Его свисавшие по углам рта
редкие усы казались от пыли седыми.
- Встань здесь рядом! - приказал Арслан-мэргэн.
Монгол вытащил из-за пазухи кожаную трубку и, держа ее
бережно на вытянутых руках, произнес твердо и четко заученные им
заранее слова:
- Послание владыке улуса Джучиева, повелителю Синей Орды и
"вечерних стран", Бату-хану от Туракины, великой правительницы
земель монгольских...
Бату-хан встал, и сидевшие встали. Кто-то встревоженно
прошептал:
- Неотвратимое совершилось!
Бату-хан сказал особенно торжественным голосом:
- Подойди ко мне!
Монгольский гонец приблизился мелкими шажками, опустился на
колени и, расставив руки, поцеловал ковер. Затем, оставаясь на
коленях, он распустил ремень, обвязанный вокруг кожаной трубки, и
вытащил из нее свернутый пергамент. К нему на красном шнурке была
прикреплена сделанная из синего воска круглая печать великого
кагана. Бату-хан двумя руками принял пергамент, приложил его ко
лбу, губам и груди, затем развернул свиток. Он молча прочел
послание. Прикрыл рукавом глаза и оставался некоторое время
неподвижным. Очнувшись и держа перед собой пергамент, он передал
его хранителю печати Ак-Хасану.
- Прочти, что пишет хранительница великого престола, моя
высокочтимая тетка Туракина.
Ак-Хасан бережно взял свиток двумя руками, приложил его ко
лбу и затем громко, нараспев прочел:
- "Священный Правитель, заботливо наблюдавший с небес за
жизнью любимого им монгольского народа, призвал к себе в несметные
полки заоблачного войска сына своего, моего возлюбленного мужа,
сверкающего доблестью Угэдэй-кагана. Слушайте все, у кого в жилах
течет горячая благородная кровь Священного Правителя: приезжайте
немедленно в Каракорум, на курултай* для избрания преемника
великого кагана, нового властителя безграничного царства
монгольского".
Некоторые полководцы, подняв руки, завыли, но, видя, что Бату-
хан остается холодным и непроницаемым, замолкли.
По-прежнему невозмутимый, с глазами, устремленными вдаль,
Бату-хан сказал:
- Сегодня, и завтра, и все девять дней мы будем совершать
жалостливые обряды в память великого кагана, оплакивая того, кто
ушел от нас в светлое царство заоблачных теней. Но пусть никто без
моего приказания не осмелится уехать отсюда в Каракорум. Начатая
мною война требует своего завершения и полного разгрома "вечерних
стран". А великий курултай произойдет в назначенное мною время.
Бату-хан сел, и все бесшумно опустились на землю. Гонец,
пятясь на коленях, сполз с ковра, поднялся на ноги и остановился
позади Арслан-мэргэна. Бату-хан провожал его пристальным взглядом.
- Разреши доложить, - сказал Арслан-мэргэн.
- Говори.
- Гуюк-хан и с ним вся его свита и его охранный отряд сегодня
на заре внезапно покинули наш лагерь. Гуюк-хан настолько
торопился, что оставил половину своих коней, скота и вьюков. Его
воины сказали, что Гуюк-хан; объявил им о своем спешном
возвращении в Каракорум. Я все же успел догнать Гуюк-хана. Он
стегал плетью коня и крикнул мне: "Пускай Саин-хан занимается
поисками последнего моря", мне же предстоит другая, более высокая
и важная задача: поднять высоко и грозно над всеми народами
вселенной девятихвостое знамя Священного Правителя.
Все ждали, что скажет Бату-хан. Он указал рукой на
заостренные колья:
- Вот то высокое место, которое заслужил Гуюк-хан! Воин в
