они споют мне свои песни! - Бату-хан направил коня к дверям
костела.
Высокие двери из черного дуба были широко открыты. Каждую
створку украшали резные изображения святых. В притворе Бату-хан на
несколько мгновений задержал коня перед огромной картиной,
нарисованной на стене.
- Что за люди здесь изображены?
- Это "Страшный суд", - объяснил переводчик. - Здесь
показано, как все мертвецы встанут из гробов в последний день
вселенной. Они явятся перед богом, и всевышний владыка будет
судить их за преступления, совершенные каждым в жизни...
- А кто этот падающий вниз человек с лицом, искаженным
злобой, с хвостом и рогами?
- Это бог зла, который толкает людей на преступления. Ляхи
таких духов зовут "дьябли"...
- Этим дьяблам ляхи тоже молятся?
- Нет, они им не молятся, но их боятся.
- Пусть лучше нас боятся! - сказал подошедший хан Орду. -
Рабы должны бояться своего господина.
В костеле Бату-хан проехал между двумя рядами деревянных
скамеек. Копыта монгольских коней звонко цокали по каменным
плитам. Бату-хан остановился перед алтарем и пожелал узнать, что
нарисовано на иконах, чья статуя раскрашенной женщины стоит на
пьедестале возле алтаря и почему она обвешана цветами, ожерельями
и лентами? Узнав, что это "матерь божия", он снова спросил:
- Где же певцы? И монахи, служители этого дома? Почему они до
сих пор меня не встретили и ничего мне не поют? Приведите их сюда.
Сойдя с коня, Бату уселся, подобрав ноги, на широком резном
кресле, обитом зеленым бархатом. На нем во время богослужений
обычно сидел сандомирский воевода.
Нукеры бросились исполнять приказание Бату-хана, и вскоре
притащили старого священнослужителя в длинной черной сутане с
костяными четками в руках. Старик не выказывал страха. С трудом
подойдя к Бату-хану, он остановился, близорукими глазами
всматриваясь в лицо грозного татарского повелителя.
- Скажи мне, старик, где все твои шаманы? Почему они
попрятались?
Ксендз, подняв глаза к небу, медленно перекрестился.
- Пан бог призвал к себе души всех братьев нашей святой
обители. Они бесстрашно сражались против врагов веры Христовой и
пали на стенах нашего несчастного города, перебитые твоими
жестокими воинами. Я один остался в живых, чтобы сторожить этот
святой храм и молиться о моих погибших братьях.
- Я ценю таких храбрых противников. Хаджи Рахим! Где Хаджи
Рахим?
Из группы приближенных Бату-хана, стоявших позади кресла,
вышел летописец и мудрец Хаджи Рахим, с белой чалмой на голове, в
длинной темной одежде, подпоясанной куском полосатой ткани. Он
выделялся среди блиставших оружием соратников Бату-хана своим
скромным, почти бедным видом.
- Мой почтенный учитель! Позаботься о старике и расспроси его
об этом латынском доме бога и о его шаманах, погибших на стенах
города. Ничто не должно быть упущено и забыто в книге моих
походов.
- Слушаю и повинуюсь, великий хан! Позволь только тебе
предложить нечто из того, что заслуживает внимания: ты пожелал,
чтобы тебе здесь пели молитвы, какие поются ляшскому богу. А петь
некому! Рядом же на площади я видел певца, который ходит из города
в город и поет песни. Он избит, и кровь стекает по его лицу. Но он
продолжает гордо стоять на груде камней и смело поет. Воины его
зарубят, а он бесстрашен...
Бату-хан обратился к одному телохранителю:
- Приведи с площади певца!
Вскоре тургауд вернулся, ведя под руку бедно одетого юношу с
белокурыми кудрями до плеч. Одной рукой тот держал лютню, другой
прижимал платок к голове. По лицу стекала алая кровь. Ноги в
широких шароварах были без сапог: татары успели уже их стащить.
Певец вполголоса бормотал проклятья, исподлобья поводя серыми
глазами.
Бату-хан приказал стоявшему поблизости Дуде расспросить
певца.
Дуда спросил:
- Нам передавали, что ты на площади пел преступные песни,
призывая жителей Сандомира к упорному сопротивлению. Верно ли это?
- Да, я это делал, и, если останусь жив, я опять буду песнями
призывать мой народ к борьбе за свою свободу. Но не побоюсь спеть
такую песню даже перед повелителем татар, пришедшим погубить нашу
прекрасную родину.
- Вот за этим-то наш доблестный Саин-хан и призвал тебя.
Певец выпрямился и недоверчиво посмотрел на безмолвно
сидящего Бату-хана. Каменным было его лицо, и никто не сумел бы
проникать в думы всемогущего вождя с узкими, как щелки, скошенными
глазами.
- Я не побоюсь этого сделать, хотя меня ждет лютая казнь!
Переводчик объяснил, что никому не дано угадать последнее
слово владыки. Может быть, казни не будет и он даже получит
награду.
- Пускай поет! - сказал Бату-хан.
Тогда певец, отбросив окровавленный платок, попробовал струны
лютни. Он запел хриплым, но полным глубокого чувства голосом, а
Дуда Праведный тихо переводил:
Заплакали в селах, будто на погосте:
Ой, лихо нам, лихо! - Пепел да кости!
Девушки малины в лесу не сбирают,
Пастухи скотины в поле не гоняют.
Ой, лихо нам, лихо!
Татарва конями хлеба потоптала,
Девиц полонила, сынов порубала.
Ой лихо нам, лихо!
- Так и надо народу непокорному! - сказал Бату-хан. - На то и
война!
Батыю поганому ночью не спится...
Дуда запнулся, но под грозным взглядом Бату-хана робко
продолжал переводить:
- Что ж тебе, Батыю, не спится, не лежится?
"Человечьей крови я хочу напиться..."
Ой, лихо нам, лихо!
Поганцу языческому... Народа мучителю...
Дуда остановился, но против ожидания Бату-хан, видимо,
остался доволен и заметил:
- Великий правитель и должен быть жесток.
Жрут человечину волки да собаки.
Кровь человечью пьют вурдалаки.
Осиновый кол вурдалаку в спину,
Волка лесного мы бьем дубиной!
Бату-хан более внимательно прислушивается и следит за
движениями певца, нетерпеливо требуя перевода.
Ой, лихо-то, лихо, - да ворогам нашим!
Села мы построим, землю запашем!
Будем мы вами мосты мостити,
Хану да ханятам голову рубити.
Будете снопами лежать вы в могиле!
Встань же, отчизна, в славе и силе!
Встань, наша мати, рви свои путы,
Бей и гони ты ворогов лютых.*
Бату-хан слушал, невозмутимый, непроницаемый. Певец,
обессиленный, вдруг прервал песню и зашатался. Его колени стали
подгибаться. Изо рта по подбородку поползла кровавая змейка.
Выпавшая из рук лютня жалобно зазвенела.
Дуда, поддерживая певца, уложил его на каменные плиты.
Бату-хан медленно перевел свой взгляд в сторону задумчиво
стоявшего Хаджи Рахима.
- Что ты скажешь на, это, мой мудрый учитель?
Хаджи Рахим быстро подошел к Бату-хану, склонился и прошептал
что-то ему на ухо.
Бату-хан скрипучим голосом сказал:
- Ты был и навсегда останешься дервишем, гонимым ветром
беспокойства. Мои монгольские улигерчи поют так же прекрасно и
смело, но этот юнец дерзко осудил сынов великого Потрясателя
Вселенной и оскорбил их... Разве за это награждают? Подайте коня!
В этот день вечером, в монастыре близ храма, в узкой
монашеской келье, Хаджи Рахим, низко склонившись над своей
"Путевой книгой" при свете потрескивающего светильника, писал:
"В ляшском городе Сандомире, завоеванном грозными татарами,
победоносный Саин-хан, как обычно, проявил свое великодушие,
слушая в доме бога бесстрашного молодой певца, перед ним отважно
призывавшего ляхов к защите своей родины.
Джихангир меня спросил, чем наградить певца?
- Поступи так, как имел обыкновение делать великий Искендер
Двурогий. Ты завоевал землю ляхов, теперь постарайся завоевать
сердца твоих новых подданных: подари певцу ценную одежду с твоих
плеч. Тогда и внуки и правнуки ляхов будут и в сказках и песнях
вспоминать с изумлением о твоей великой щедрости.
Я тогда думал: "Что значит одна шуба из богатств Бату-хана,
когда он прибавил новый изумруд к ожерелью, составленному из
завоеванных им столиц покоренных народов?"
Может быть, певец предсказал правду?.. Возможно, что пройдут
века и будут сметены с подноса вселенной многие народы, как дым от
порыва ветра. Будущее кто знает? Но навсегда осталась бы в веках
песня о том, как великий завоеватель Бату-хан наградил любящего
свою землю больше жизни бесстрашного певца, сбросив для него со
своих плеч драгоценную шубу. Но Бату-хан этого не сделал, а
приказал прикончить певца, и тот остался один лежать бездыханный
на каменных плитах ляшского храма".
(Из "Путевой книги" Хаджи Рахима)
"Согласно приказу Бату-хана возможно подробнее описывать его
необычайный поход для разгрома "вечерних стран", я постоянно
опрашиваю приводимых ко мне пленных, которые рассказывают о своей
стране, ее жизни, нравах обитателей, и я с изумлением узнал о том,
как беспечны они были и не готовились к возможности вторжения
татар. Никто из мадьяр не верил, что азиатские орды смогут
докатиться так далеко и что они так сильны. В этих беседах с
пленными мне очень помогает писец арабского посла Дуда, прозванный
"Праведным". Его знание множества языков удивительно: он сразу
понимает речь приведенных пленных и мне ее пересказывает. Из этих
разговоров я узнал многое, что постараюсь поведать в моей "Путевой
книге".
В то время когда войско убитого хана Пайдара опустошало
Ляшское королевство, Силезию и Моравию, сам Бату-хан двинул свою
орду через лесистые Карпаты, чтобы ворваться в страну мадьяр.
Тем временем Даниил, князь Галицкий, покинув Кыюв, прибыл в
столицу мадьяр Буду, где нашел их короля Белу. Даниил умолял
короля возможно скорее соединиться с воинскими силами урусов для
общей борьбы с татарами и немедленно прислать свое войско для
помощи изнемогающей урусской земле.
Хотя король Бела и был крайне встревожен приближением
могучего неприятеля, но он еще не хотел верить, что монголы
действительно исполнят свою угрозу и вскоре появятся в мадьярских
пределах. Поэтому он ограничился тем, что послал только несколько
отрядов мадьяр и куманов в Карпаты для наблюдения за горными
проходами, приказав завалить их срубленными деревьями.
О великой опасности, которая надвигается на страну мадьяр,
горячо предупреждал только один хан Котян, но приближенные Белы
ему не доверяли и утверждали, что он старается "проползти к сердцу
короля" и "стать его правой рукой". Котян, однако, был
дальновиднее всех".
Глава четвертая. В СТРАНЕ МАДЬЯР
В конце 1240 года в стране мадьяр получили первые грозные
известия о разрушении Киева, об ужасающем состоянии многих русских
княжеств, истерзанных татарскими дикими ордами. Эти известия
заставили правителей королевства Мадьярского, Польши, Богемии и
других государств Центральной Европы задуматься над тем, что, быть
может, и им предстоит испытать такие же или еще более страшные дни
несчастий. Передавались слухи, будто полмиллиона конных дикарей,
вынырнувших из неведомых глубин Азии, уже приблизились к границам
мадьярской земли, что они воодушевлены своими непрерывными
победами и крайне опасны умением быстро перебрасывать огромные
