с краюхой хлеба, засунул за пояс топор, второй дал Вадиму, и они
вышли. Кондрат повесил замок на входную дверь, за которой
слышалось царапанье и жалобное мяуканье кота.
У калитки соседнего домика стояли Смиренка и Софьица.
- Пойдемте и вы с нами! Приказ для всех один. Захватите
только кувшин с водой и тряпья чистого, чтобы раны перевязывать.
- Мы уж и сами так порешили. Вот только бабушку дождемся и
придем.
Татары со всех сторон уже обложили город. Вся жизнь Киева
перешла на улицы. Наверху, на стенах, собралось множество людей.
Все жадно следили за тем, что происходило внизу. Жители Подола
перешли в верхний город.
Как только Вадим с Кондратом поднялись на стену, несколько
длинных татарских стрел воткнулись в снег рядом с ними. Сзади
послышались крики:
- Прячьтесь! Прячьтесь!
А кто-то уже стонал:
- Окаянная, в плечо впилась!
Вадим жадно продолжал смотреть вдаль. Он находился на
внутренней стене, окружавшей холмистую часть города. Всюду чернели
люди, их было много сотен: мужчин, женщин, подростков. А ниже
расстилался застывший Днепр, засыпанный снегом.
- Смотри туда, за реку! - шептал Кондрат. - Ведь это татары,
их целая туча!
Действительно, на противоположный берег страшно было
взглянуть: там скоплялись татары в большой силе. Дымились костры
без счета, доносился рев верблюдов, ржание коней и глухой шум от
передвижения множества скрипучих повозок страшной орды, вперемешку
с гиканьем, свистом и гортанными возгласами скакавших во всех
направлениях всадников.
Их было много, во много раз больше, чем защитников, и далекие
черные точки на горизонте говорили о том, что монгольские войска
все прибывают и что конца этому пока не видать.
Вадим забежал домой. Голодный, исхудавший пес радостно
бросился ему навстречу.
- Кормить-то тебя теперь некому! - сказал Вадим, гладя его
лохматую голову.
Через забор он увидел соседок. Девушки наперебой стали
расспрашивать его о том, что делается на стенах. Напуганные всеми
разговорами о татарах, шумом, суетой и волнением, царившим в
городе, сами они ни за что не хотели уходить далеко от дома, да и
бабушка все не возвращалась.
- Вдруг как раз без нас и придет! Заругается, что дом один
оставили.
Вадим ничего не сказал соседкам, хотя еще накануне узнал, что
бабушка их погибла: старушка понесла свои последние бублики не на
торжище, как обычно, а на стену, где раздала их защитникам. Там
меткая татарская стрела поразила ее.
Вадим пошел к себе в землянку. Пока здесь все еще было
привычно и тихо. Вот стол, за которым он обычно работал, готовые
отлитые крестики, подвески, браслеты. Кучка прозрачного янтаря, из
которого он делал украшения. В маленьких горшочках "вапницах"
яркие краски всех цветов. Сколько радости они ему давали когда-
то...
Отломив краюху зачерствелого хлеба, он половину отдал собаке,
а вторую, завернув в чистую тряпицу, спрятал за пазуху. Положил
остатки хлеба в большую глиняную корчагу, стоявшую на полу. Позвал
кота, но тот не откликнулся: видно, выскочил во двор. С грустью
окинув глазами в последний раз свое жилище, Вадим вышел из дому и
запер двери снаружи на замок. Махнув стоявшим у калитки девушкам
на прощание рукой, он быстро зашагал в ту сторону, откуда
доносился шум и крики многих голосов. Вдруг какой-то непривычный
звук поразил Вадима: глухие тяжелые удары с равномерными
промежутками, следовавшие один за другим. Это монгольские тараны
начали свою разрушительную работу.
Киевляне, расставленные по указанию воеводы Дмитро на всех
стенах, окружающих город, не могли предвидеть, куда враг направит
свой главный удар. Чей-то истошный голос закричал:
- Татары прорвались в город'
Действительно, после огромных усилий монголам с помощью
мощных таранов удалось проломить Лядские ворота, и вражеская
конница неудержимой лавиной ринулась по главному пути, устилая
дорогу телами убитых и своих и русских воинов. Отчаянный бой
разгорался по всем улицам. Вадим кинулся в самую гущу свалки, где
увидел окруженного врагами Кондрата, который отбивался топором от
наседавших на него монголов. Тихий Вадим, до этого дня не
представлявший себе, что он может кого-то убить, бросившись на
защиту друга, сильным ударом в голову поразил вражеского коня,
который рухнул вместе с всадником. Столкнувшись с неожиданным
препятствием, лошадь второго монгола тоже свалилась, и Кондрату
удалось вырваться из вражеского кольца. Он что-то крикнул Вадиму,
но в шуме тот ничего не мог разобрать.
Неожиданно из ближайшего переулка, прямо на Вадима, с
гиканьем и воем вылетел новый монгольский отряд. Вадим увидел
перед собой мохнатые конские морды, сверкающие взмахи мечей,
смуглые узкоглазые лица. Он успел отскочить в сторону и теперь
стоял, прислонившись спиной к дереву. Он видел, как один из
всадников, в блистающем на солнце шлеме, вдруг скатился с седла,
пораженный чьим-то копьем. Зацепившись ногой за стремя, он
волочился по снегу, увлекаемый длинногривым конем. Вадим
подскочил, поднял меч и вдруг почувствовал, что кто-то сзади
обхватывает его сильными руками. Прерывистое горячее дыхание
обожгло шею. Извернувшись, Вадим выскользнул из железных объятий и
ударил монгола рукояткой меча по голове. Падая, монгол увлек за
собой Вадима, но тот вскочил, готовый снова ринуться на
противника. В это мгновение длинная вражеская стрела пронзила ему
грудь. Вадим упал. Несколько всадников пронеслось над ним и
умчалось дальше. Ему казалось, что наступила полная тишина.
Сознание постепенно затуманивалось. Он видел только небо над
собой, синее, ослепляюще яркое. Небо? Нет! Это близко, близко
склонились над ним такие знакомые, такие любимые синие глаза...
Кругом уже полыхал пожар.
Когда монголы добрались до улицы, где жил Вадим, его соседки
Софьица и Смиренка, перепуганные насмерть, закрылись в доме.
Вдруг кто-то неистово стал колотить в дверь, за которой
слышались крики и шум борьбы.
- Ой, спрятаться бы, да куда?
- Залезем в печку, Смиренка, она ведь сегодня не топлена.
Спрячемся в ней. Там и не догадаются нас искать.
Девушки залезли в печь и, тесно прижавшись друг к другу,
лежали там, выжидая, что будет.
Они не обращали внимания на возрастающий снаружи шум и запах
гари, который становился все сильнее; только бы татарские изверги
их не нашли!
В это время несколько монгольских всадников, мчавшихся по
улице, заметили, что у одной землянки на двери не повешено замка.
Двое соскочили с коней, привязали их к плетню и бросились к двери.
Она оказалась запертой изнутри. Дружными усилиями им удалось,
наконец, сорвать ее с петель.
Войдя внутрь, монголы с удивлением обнаружили, что землянка
была пуста. У стены между окнами стоял больше сундук. Сбив с него
замок, монголы торопливо начали выбрасывать на пол содержимое. Там
были женские наряды, шубы, холстина и разные другие вещи.
Жадность охватила обоих дикарей. Они принялись вырывать друг
у друга из рук понравившиеся им вещи и в пылу дележа и ссоры не
заметили, как от упавшей на крышу груды горящих щепок и досок
солома на крыше сразу запылала всех сторон.
Наконец, когда, связав похищенное в узлы, монголы уже
направились к двери, горящая крыша рухнула, похоронив под своими
обломками и степных хищников и спрятавшихся в печке девушек.
В ушах как будто слышится церковный хор, жалобно стонут
нежные женские голоса... Нет! Это вьюга воет. Кондрат, с трудом,
медленно приходит в себя. В висках стучит. Или это его тормошит и
толкает кто-то?
- Дядя Кондрат! Дядя Кондрат! Слышишь меня? Очнись, вставай!
О господи! Что же мне с тобой делать? Если брошу и уйду, то татары
тебя прирежут.
Кондрат очнулся. Над ним склонилось молодое лицо.
- Ты, что же, не узнаешь меня? Ведь я племянница твоя,
Любаша. Я тебе коня привела.
У Кондрата руки и голова болят так, что сил нет терпеть. Но
нужно встать и пробираться туда, куда ушли уцелевшие киевляне. Он
с трудом узнает свою племянницу в мужском кафтане и меховой шапке.
- Очнулся? Вот хорошо! Значит, долго жить будешь. Я тебе
хорошего коня привела. Татары мимо нас густой толпой промчались,
видно, туда, на площадь, против Десятинной. А один конь ихний
всадника где-то потерял и отбился. Вижу, зацепился поводом за
дерево. Тут я и схватила его.
- А тебе самой конь пригодится. Садись на него да уезжай
скорей, пока цела. Видишь, что здесь творится!
- Бери, дядя Кондрат, бери! Я себе другого добуду. Сейчас
много коней без хозяев разбежалось по Киеву. А из города я до
конца не уйду. Как все, так и я, буду биться вот чем, - и она
показала Кондрату небольшой топор, засунутый за пояс.
Девушка помогла Кондрату подняться в седло. Пора было
покидать это место. Кругом пылали дома, и языки пламени взлетали к
небу, к багровым, точно раскаленным облакам. Видно было, как
горящие головни и доски, кувыркаясь в воздухе, уносились вверх
вместе с клубами дыма.
Конь, которого привела Любаша, был какой-то непривычно
лохматый, и седло на нем было тоже чудное, не русское. Конь
храпел, прижимая уши, и норовил укусить.
- Скорей! Скорей! - торопила девушка. - Ведь сыроядцы могут
опять сюда нагрянуть. Прощай, дядя Кондрат! - И Любаша скрылась в
мутных сумерках.
Кондрат быстро поскакал переулком, каждое мгновение ожидая
новой встречи с татарами.
Поднимайтесь вы, люди русские!
Ночью спите - не спите во Киеве,
А точите мечи вы булатные,
Да острите вы стрелы каленые!
Приближаются злые татарове,
А хотят они, недруги лютые,
Чтоб из косточек терем выстроить,
Желтым ребрышком терем выстелить,
А из русских рук, тела белого
Хочет враг, чтоб скамью ему сделали...*
Песня разливалась, жалобная, как стон. Это пела Любаша,
племянница Кондрата, работая на городской стене, где она и другие
женщины Киева плели из лозы большие корзины, которые тут же
наполнялись песком и глиной: ими заделывались проломы в стене.
В эти тяжелые дни в Киеве не было ни одного человека, для
которого не нашлось бы дела, и дела самого неотложного, нужного.
Дети подносили камни, ветки лозняка, старики варили смолу и
кипятили воду, а кто мог держать в руках меч, копье или лук и
колчан с калеными стрелами, а то и просто топор, - всякому было
указано место, и с этого места его могла заставить сойти только
смерть.
Но день за днем ряды мужественных защитников заметно редели,
а заменить их становилось уже некому. Татары выпускали в
осажденных тучи стрел, а когда, наконец, ворвались в город, их
было так много, что своей конницей они сметали все, что попадалось
на их пути. Не храбростью, не силой и доблестью отдельных
багатуров одолевали враги, а несметным своим количеством, когда на
каждого русского, да часто и не воина вовсе, а простого
ремесленника или горожанина, раньше в руках не державшего меч,
приходилось три-четыре хорошо вооруженных, опытных в боях
татарских воина.
Однако никто не просил пощады, просили только у бога сил,
чтобы выстоять до конца, чтобы умереть, не опозорив слабостью
своего доброго имени. Знали, что задавит их враг, но не сдавались.
Уже не одна улица была завалена телами убитых, перемешавшихся
