игралищем того, кто изобрел смерть, изобрел закон
взаимопожирания и кто жиреет и разбухает на страданиях живых
существ.
И еще будут говорить: "Ха! что - звери: люди гибнут
миллионами в наш век - и от войн, и от голода, и от
политических репрессий, - нашел, дескать, время, рыдать по
поводу белок и рябчиков!" - Да, нашел. И никак не могу понять,
какое отношение имеют мировые войны, репрессии и прочие
человеческие безобразия к вопросу о животных? Почему животные
должны погибать ради забавы лишенных сердца бездельников, пока
человечество утрясет, наконец, свои социальные дела и займется
на досуге смягчением нравов? Какая связь одного с другим? Разве
только та, что, пока человечество терзает само себя войнами и
тираниями, общественная совесть будет слишком оглушенной,
пришибленной и суженной для того, чтобы чувствовать всю
гнусность охоты и рыбной ловли.
Да, и рыбной ловли. Той самой рыбной ловли, которой мы так
любим предаваться на поэтическом фоне летних зорь и закатов,
умиляясь и отдыхая душой среди окружающей идиллии, а пальцами
ухватывая извивающегося червяка, прокалывая его тельце крючком
и в ребяческом недомыслии не понимая, что он испытывает теперь
то же, что испытывали бы мы, если бы чудовище величиной с гору
ухватило нас за ногу, проткнуло наш живот железным бревном и
бросило в море, навстречу подплывающей акуле
"Хорошо, - скажут, - но ведь ловить рыбу можно и не на
червяка, - на хлеб, на блесну и т. п." - Да можно. И для
пойманной рыбы, безусловно, великим утешением послужит мысль,
что она гибнет, одураченная не червяком, а блестящей жестянкой.
Находятся еще и такие осколки далекого прошлого, которые
продолжают верить всерьез, будто рыба или рак не могут
испытывать страдания, потому что у них, мол, холодная кровь.
Действительно, во времена оны, человечество, не имея понятия о
физиологии животных, воображало, что чувствительность есть
функция температуры крови. Между прочим, вследствие именно
этого заблуждения рыба была семитическими религиями включена в
список постных блюд и ею не брезговали лакомиться даже
праведники. Боже упаси их осуждать: религиозный опыт души, как
велик и высок он ни был бы, не покрывает опыта науки (как и
наоборот); наука же тогда находилась в детском возрасте, и
никто, даже праведники, не ответственны за мысль, будто
холоднокровные животные не испытывают боли. Но ведь теперь-то
мы знаем, что это чушь. Теперь-то ведь понимаем, что рыба,
болтающаяся на крючке или извивающаяся на песке, корчится от
боли, а не от чего другого! Ну, так как же? Белые ризы
поэтического созерцания, которыми мы облекаемся в буколические
часы сидения с удочкой, - не забрызгиваются ли они до омерзения
кровью, слизью, и внутренностями живых существ, тех самых,
которые резвились в прозрачной воде и могли бы жить и дальше,
если бы не наша, с позволения сказать, любовь к природе?
Встречаются еще рассуждения такого рода: в животном мире
все основано на взаимопожирании, с какой же стати человеку быть
исключением? - Что среди животных на взаимопожирании основано
все - это ложь. Или мало животных, питающихся растительной
пищей? Или не вырвали Провиденциальные силы из лап Гагтунгра
сотни видов животных хотя бы в этом одном отношении? Разве мало
среди природы совершенно безобидных существ, даже физически не
приспособленных к мясной пище? Главное же - как под
человеческим черепом смеет вообще шевелиться мысль, будто нравы
животных могут нам служить образцом поведения? А если наших
охотников восхищает "мужественность" в поведении хищников
(кстати, это не столько "мужественность", сколько просто
Яросвет, есть и юный народоводитель Украины.
почему же не подражать этому хищнику, например волку, и в
другом - ну, скажем, в растерзывании раненого или ослабевшего
члена собственной стаи? Да и на каком основан ни
останавливаться в своем подражательстве именно на хищных
млекопитающих? Почему бы не взять за образец еще более
разительные обычаи - например, те, что царят у пауков: ведь там
самец пожирается самкой сразу после оплодотворения? Думаю, что
эта блестящая идея не приходит в голову нашим апологетам
"звериного начала" лишь потому, что они, как правило,
принадлежат к мужской половине человеческою рода. Если бы у
пауков самку пожирал бы после родов самец, уж нашлись бы,
вероятно, среди нас адепты столь мужественного образа действия.
Но при всей своей уродливости, охотничий спорт не приносит
теперь столько зла, сколько другой его источник, открывшийся,
увы, лишь недавно, с развитием науки и просвещения.
Беру "Практическое руководство для учителей средней школы,
принадлежащее перу некоего Я. А. Цингера и выпущенное
Учпедгизом в 1947 г. под заглавием "Простейшие". Раскрываю на
стр. 60 и читаю наставление о том, как на уроке естествознания
следует ставить опыт по извлечению паразитов грегарин из
кишечника мучного червя: "Червя вскрывают со спинной стороны и
выделяют участок кишечника. Можно и просто отрезать у червя
голову и задний участок и затем пинцетом вытащить кишечник
сзади... Содержимое кишечника выдавливают на предметное стекло
и, смочив водой, рассматривают при малом увеличении".
А что, рвоты у зрителей при этом не случается? уже
привыкли? уже научились, с помощью педагога, подавлять в себе
ужас и отвращение? уже умеют называть сентиментальностью
естественную жалость? Пожалуй, даже "девчонкой" назовут
мальчика, у которого при этом дрогнут руки или в глазах
появятся боль, гадливость и стыд.
Переворачиваю две страницы. "Лягушку усыпляют эфиром...
Можно и проще: взяв лягушку за задние ноги и держа брюшком
кверху, сильно и быстро ударяют головой о выступ стола. Затем
лягушку вскрывают с брюшной стороны..."
Может быть, действительно, таким способом дети получают
наглядное представление о паразитах в кишечнике лягушки:
представление, конечно, насущно необходимое каждому, без него
невозможно жить. Но не менее наглядно демонстрирует педагог,
любитель действий "попроще", также и человеческую гнусность.
Я еще не затрагиваю принципиального вопроса о том, могут
ли естественные науки обходиться без опытов на "живом
материале". Но даже если бы эти опыты были печальной
необходимостью, где же аргументы в пользу того, чтобы к ним
приучать всех детей школьного возраста? Из этих детей не более
20% изберут какую-либо естественнонаучную или медицинскую
специальность. Ради чего же глушить элементарное чувство
жалости, калечить самые основы совести у остальных 80%? Ради
какого еще выдуманного "блага человечества" уничтожать лишние
десятки и сотни тысяч подопытных животных? Для чего и зачем, по
какому, наконец, праву уроки естествознания в школе превращать
в уроки убийства и мучительства бессловесных? Как будто нельзя
заменить эту кровавую кухню диапозитивами, моделями, муляжами!
А если идти по старой дороге, то ведь сказав А, надо говорить и
Б. Коли принять к руководству наглядный метод обучения, то
почему бы учителю истории, рассказывающему об инквизиции, не
устроить поучительную инсценировку, чтобы доходчиво
растолковать ребятам, как применялись испанские сапоги,
гаррота, дыба и прочие достижения науки и техники того времени?
А теперь еще несколько слов о "живом материале" вообще.
Кстати, естественники так привыкли к своей терминологии, что
уже не замечают, конечно, какое моральное убожество, какое
одеревенение совести слышится в этом противоестественном
тупоутилитарном словосочетании: "живой - материал". - Так вот:
о живом материале в научных лабораториях, вообще об этой
методике в естественных науках. Сделанного не воротишь,
умерщвленных не воскресишь, и дискутировать о том, могла ли бы
наука в предыдущие эпохи двигаться вперед без этого, - дело
праздное. Но может ли она это теперь? Инстинкт экономии усилий
виновен в том, что на эту методику, прямей и дешевле ведущую к
цели, обратились взоры всех естественников. Став узаконенной,
она кажется теперь многим единственной и незаменимой. Вздор!
Лень тратить силы и время на разработку другой методики, да еще
государственная и общественная скупость - и ничего больше. Лень
и скупость вообще качества малопочтенные, а когда они
оказываются повинны в таких горах жертв - как по достоинству
оценить их?.. Конечно, изыскание новой методики в одиночку -
дело несбыточное. Тысячи молодых врачей, педагогов, научных
работников, вступая на свой профессиональный путь, испытывают
естественное отвращение к тем научным приемам, которые связаны
с мучительством и умерщвлением живых существ. Но дело обстоит
так, что перед каждым таким работником встает дилемма: либо
заглушить в себе сострадание рассуждениями о благе
человечества, либо покинуть дорогу естественника совсем, ибо
другой методики не существует. Понятно, что подавляющее
большинство избирают первое и постепенно втягиваются в
практикование этих бесчеловечных приемов. Изыскание новой
методики реально возможно только как результат длительных
усилий большого коллектива - союза работников в различных
отраслях естественных наук, посвятившего себя этой цели. А
подобное предприятие может быть осуществлено лишь в том случае,
если его будет финансировать экономически сильная инстанция,
общественная или государственная.
Но и жертвы нашей "любви к природе", и жертвы нашей "жажды
знания" - все это лишь холмики, бугорки рядом с Монбланами, с
Эверестами рыбьих трупов, вытаскиваемых на промыслах, и трупов
коров и свиней, громоздимых на бойнях, - короче говоря -
трупов, покупаемых нами в магазинах и поглощаемых за культурно
сервированным столом. И еще хуже того: утилитаризм технического
прогресса достиг, наконец, вершин, на которых выяснилось, что
экономичнее делать крабовые, например, консервы, не умерщвляя
крабов, а с каждого из них сдирая панцирь заживо, отсекая
клешни и полуживые останки выбрасывая назад, в море, на
съедение кому попало. Хорошо бы изобретателю такой
крабоконсервной машины дать отдохнуть несколько лет в одиночной
камере: пусть на досуге поразмыслит над вопросом - человек ли
он вообще. А еще отрадней было бы, если б по другую сторону
стены, в соседней камере отдохнул от забот об интересах казны
тот премудрый хозяйственник, чьей рачительностью эти пытки для
крабов и раков были внедрены в нашу промышленность.
Но - хорошо, пусть безобразия подобного рода - крайности и
скоро будут изжиты. А как же быть с мясом и рыбой как
продуктами массового питания? как с производством кож? как с
выделкой мехов? Если все это даже не очень морально, разве это
- не необходимость?
Действительно, элемент необходимости здесь еще налицо, но,
по правде говоря, его уже гораздо меньше, чем думают. Можно
сказать, что научный и социальный прогресс приближается, слава
Богу, к такой ступени, когда от этой необходимости останется
лишь тягостное воспоминание.
В самом деле: прикладная химия с каждым годом
усовершенствует заменители кож; искусственные меха становятся
дешевле и доступнее естественных и если еще уступают им в
качестве, то со временем будет восполнен и этот пробел.
Следовательно, создаются предпосылки к тому, чтобы употребление
животных тканей в промышленности могло быть запрещено. Самый же
трудный, действительно трудный вопрос - проблема рыбо-мясной
