она тоскует и скорбит о них, но прощает. "Мати" называют ее
все, даже ангелы мрака и чудовища Гашшарвы. Она любит всех, но
благоговеет лишь перед наивысшими иерархиями Шаданакара, в
особенности перед Христом. Оплодотворяет же ее Солнце: и в
Энрофе, и в собственном неописуемом мире ее оплодотворяет этот
великий, ослепительный дух. Людей, их душевное состояние, их
внутренний образ она воспринимает, она слышит, она отзывается
на призыв нашего сердца, отвечает через природу и любовь. Да
благословится ее имя! Ей можно и должно молиться с великим
смирением.
Да благословится дочь Земли и Солнца, прекрасная Луна, и
трижды благословится Солнце. Все мы когда-то пребывали - и
будущим нашим телом, и будущей нашей душой, вместе со всем
Шаданакаром - в его пречистых недрах. О великий бог-светоносец!
Тебя славили в храмах Египта и Эллады, на берегах Ганга и на
зиккуратах Ура, в стране Восходящего Солнца и на далеком
Западе, на плоскогорьях Анд. Мы любим тебя все, и злые, и
добрые, мудрые и темные, верующие по-разному и неверующие, -
те, кто чувствует твое сердце, неизмеримое в своей благости, и
те, кто просто радуется свету твоему и теплу. Твоя
ослепительная Элита уже сотворила в Шаданакаре лестницу
лучезарных слоев и по ней изливает ниже и ниже, в миры ангелов,
в миры стихиалей, в миры человечества каскады духовных благ.
Прекрасный дух, зачинатель и отец всякой плоти, зримый образ и
подобие Солнца Мира, живая икона Единого, позволь и мне влить
никому, кроме тебя, неслышный голос во всеобщую тебе хвалу.
Люби нас, сияющий!
ГЛАВА 3. ОТНОШЕНИЕ К ЖИВОТНОМУ ЦАРСТВУ
Мы сами часто не осознаем, что утилитарный угол зрения на
все существующее стал для нас чем-то вроде нашего второго Я.
Все на свете расценивается исключительно сообразно тому, в
какой мере оно полезно для человека. Но если нам давно уже
кажется диким тот историко-культурный провинциализм, который
возводится в политическую теорию и именует себя
"национализмом", то космический провинциализм человечества
покажется столь же смешным нашим потомкам. Легенда о "венце
мироздания", это наследие средневековой ограниченности и
варварского эгоизма, должна будет, вместе с господством
покровительствующей ей материалистической доктрины развеяться
как дым.
Приходит новое мироотношение: для него человек есть
существо в грандиозной цепи других существ, он совершеннее
многих, но и ничтожнее многих и многих, и каждое из этих
существ имеет автономную ценность, безотносительно к его
полезности для человека.
Но как же эту ценность определить в каждом конкретном
случае? какой критерий для этого взять? какую иерархию
ценностей установить?
Можно констатировать прежде всего, что ценность,
материальная или духовная, какого-либо объекта, материального
или духовного, возрастает вместе с суммой усилий, затраченных
на то, чтобы он стал таким, каков он есть. Конечно, когда мы
применяем этот принцип к оценке живых существ, мы легко
убеждаемся, что подсчитать сумму этих усилий для нас
невозможно. Но возможно другое: возможно отдавать себе отчет в
том, что чем выше ступень, достигнутая существом на космической
лестнице, тем сумма затраченных на это усилий (его личных,
природы или Провиденциальных сил) должна быть больше. Развитие
интеллекта и всех способностей человека, отличающих его от
животного, потребовало неимоверного количества труда - и его
собственного, и Провиденциальных сил, - сверх того труда,
который был затрачен ранее на возведение животных от простейших
форм до высших. На этом и основывается космическая иерархия
ценностей, насколько мы можем ее понять. Из нее следует, что
ценность инфузории меньше ценности насекомого, ценность
насекомого меньше ценности млекопитающего, ценность этого
последнего еще далека от ценности человека, ценность человека
невелика сравнительно с ценностью архангела или демиурга
народа, а ценность этого последнего, при всем ее масштабе,
теряется рядом с ценностью Владык Света, демиургов Галактики.
Если взять этот принцип изолированно, можно сделать вывод
о фактической безответственности человека по отношению ко всем,
ниже его стоящим: раз его ценность выше, значит, ему самой
природой указано пользоваться их жизнями так, как ему это
полезно.
Но никакой этический принцип не должен рассматриваться
изолированно: он не самодовлеющ, он - частность в общей системе
принципов, определяющих ныне бытие Шаданакара. Противовес
принципу духовной ценности можно назвать принципом
нравственного долга. На стадиях ниже человека и даже на ранних
стадиях человечества этот принцип еще не был осознан; теперь же
его можно формулировать с точностью уже довольно значительного
приближения. Вот эта формула: начиная со ступени человека, долг
существа по отношению к ниже стоящим возрастает по мере
восхождения его по дальнейшим ступеням.
На первобытного человека уже возлагался долг по отношению
к приручаемым животным. И не в том он состоял, что человек
должен был их кормить и охранять: это был еще простой обмен,
долг в низшем, материальном, а не в этическом смысле, потому
что за корм и кров человек брал у домашнего животного либо его
труд, либо молоко и шерсть, либо даже его жизнь (в последнем
случае он, конечно, уже нарушал естественную пропорцию обмена).
Этический же долг первобытного человека заключался в том, что
он был должен то животное, которое приручал и которым
пользовался, любить. Древний наездник, питавший глубокое
чувство к своему коню, пастух, проявлявший к своему скоту не
только заботу, но и ласку, крестьянин и охотник, любивший свою
корову или собаку, - все они выполняли свой этический долг.
Этот элементарный долг оставался общечеловеческой нормой
до наших дней. Правда, отдельные высокие души, те, кого мы
называем праведниками, а индусы называют более точным словом -
махатма, высокий духом, - понимали новый, гораздо более высокий
уровень долга, естественно вытекавший именно из их духовного
величия. Жития святых полны рассказами о дружбе иноков и
отшельников с медведями, волками, львами. В иных случаях это,
может быть, легенды, но в других факты этого рода
запротоколированы исторически точно, например - в
свидетельствах о жизни св. Франциска Ассизского или св.
Серафима Саровского.
Разумеется, подобный уровень долга по отношению к животным
свойственен лишь ступени святости: уделом большинства
человечества он не может быть так же, как и три тысячи лет
назад. Но три тысячи лет - срок немалый. И ничем не оправдан
тезис, будто мы и теперь обречены оставаться на том же уровне
примитивного долга, что и наши далекие предки. Если человек,
блуждавший в тесном и мутном анимистическом мире, уже мог
любить своего коня или пса, для нас это, по меньшей мере,
недостаточно. Неужели колоссальный путь, проделанный нами с тех
пор, не обязывает нас к большему? Разве мы не в состоянии
любить и тех животных, от которых не получаем непосредственной
пользы, - диких животных, по крайней мере, тех из них, которые
не приносят нам вреда?
Тем, что мы условно называем шельтами или, если угодно,
душами, то есть тончайшим иноматериальным покровом, созданным
для себя бессмертной монадой, обладают все существа, включая
инфузорию: без шельта невозможно никакое материальное
существование, как без монады невозможно никакое существование
вообще. Но монады животных находятся в одном из миров Высокого
Долженствования - в Каэрмисе, души же совершают длительные пути
по восходящей спирали сквозь особую сакуалу, состоящую из
нескольких слоев. Они воплощаются здесь, в Энрофе, но
нисходящего посмертия у многих из них нет. Закон кармы довлеет
и над ними, но для них он другой; развязывание узлов происходит
только в Энрофе, на путях бесчисленных инкарнаций в пределах
класса, с чрезвычайною медленностью.
По начальному замыслу Провиденциальных сил, Энроф был
предназначен именно для животного царства, то есть для
множества монад, сходивших своими шельтами сюда для того, чтобы
приступить к великому творческому деянию: просветлению
материальности трехмерного слоя. Вмешательство Гагтунгра
исказило этот замысел, усложнило пути, изуродовало судьбы,
ужасающим образом растянуло сроки. Достигнуто это было главным
образом тем, что с самого начала органической жизни в Энрофе
она была подчинена закону взаимопожирания.
Почему так очаровательны, так милы детеныши почти всех
животных? Почему, не говоря уже о волчатах и львятах, даже
поросята и маленькие гиены не вызывают в нас ничего, кроме
доброго и трогательного чувства? Потому что проявление
демонического начала в животном начинается лишь с той минуты,
когда ему приходится вступить в борьбу за жизнь, то есть
подпасть закону взаимопожирания. Маленькие звереныши Энрофа
напоминают те образы зверей, которыми они обладали в смежном
мире, откуда впервые попадали в Энроф. Даже змеи в том слое
были прелестными существами, веселыми, очень резвыми. Они
танцевали, славя Бога. И еще прекраснее, разумнее и мудрее они
должны были бы стать в Энрофе, если бы не Гагтунгр.
Его деятельность провела между двумя половинами животного
царства резкую черту. Одну половину ему удалось демонизировать
очень сильно, поставив духовному развитию этих животных крайне
низкий потолок тем, что они могли существовать не иначе, как за
счет своих собратьев. Вообще, хищное начало демонично по своей
природе, и в каком бы существе мы его ни встретили, это значит,
что демонические силы уже основательно поработали над ним.
Другая половина животного царства была предназначена в жертву
первой. Хищное начало не было в нее заброшено, эти виды
ограничились растительною пищей, но прозябание в условиях почти
непрерывного бегства или прятания от опасностей страшно
затормозило их умственное развитие.
Цель просветления трехмерной материальности продолжала
стоять перед Провиденциальными силами. Так как животное царство
оказалось к этому неспособным, по крайней мере на обозримый
вперед отрезок времени, были созданы предпосылки к тому, чтобы
из него выделился один вид, могущий скорее и успешнее
справиться с этой задачей. Выделение этого вида имело характер
стремительного рывка вперед. При этом тот родительский вид, от
которого отделился новый, прогрессирующий, послужил ему как бы
трамплином для прыжка. И чем стремительнее был рывок вперед
человеческого рода, тем дальше откатился назад родительский
вид, служивший трамплином. Позднее этот вид сформировался в
отряд обезьян - трагический образец регресса. Таким образом,
наш скачок от зверя к человеку был оплачен остановкой развития
бесчисленного множества других существ.
Животные демонизированы тем сильнее, чем более они хищны.
Конечно, эта демонизация ограничивается их шельтами и более
плотными материальными облачениями: монаду она затронуть не
может. Но демонизация шельта может достигать ужасающих степеней
и вызывать страшнейшие последствия. Достаточно вспомнить то,
что произошло со многими видами из класса пресмыкающихся.
Мезозойская эра ознаменовалась тем, что этот класс, достигший к
тому времени гигантских форм, был рассечен пополам: одна
половина, оставшаяся травоядной, получила в дальнейшем
возможность развития в других слоях, и теперь имеется некий
материальный мир, называемый Ж имейро и, где прошедшие через
