бесчисленные инкарнации бронтозавры и игуанодоны обитают в виде
вполне разумных, добрых и необыкновенно ласковых существ.
Другая же половина гигантских ящеров, хищники, эволюционировали
в других слоях в противоположную сторону. На них давно уже не
физическое тело, а каррох, и не кто иной, как они свирепствуют
в шрастрах в виде раруггов.
Жимейра, нынешнее обиталище лучшей части животных древних
геологических эр, уже исчезает: они переходят в более высокие
слои. Полны мириадами существ два других слоя: Исонг - мир душ
большинства животных, существующих ныне, сквозь который они
мелькают очень быстро в промежутках между инкарнациями, и
Эрмастиг- мир душ высших животных: туда поднимаются после
смерти лишь представители немногих видов, да и то далеко не
все. Задерживаются они в этом мире гораздо дольше, чем в
Исонге.
Мне вспоминаются замечательные по своей глубине слова
старца Зосимы: "Посмотри на коня али на вола... понурого и
задумчивого, посмотри на лики их: какая кротость, какая
привязанность к человеку, часто бьющему их безжалостно, какая
незлобивость, какая доверчивость и какая красота в его лике!"
Дерзнуть сказать о лошадиной или коровьей морде "лик" - для
этого нужно обладать силой подлинного прозрения.
Привычная для нас поверхность вещей засквозила перед вещим
взором - не Зосимы, а Достоевского, и он сквозь данность увидал
долженствование. Долженствование животных. Ибо уже есть мир,
где ставшие души многих из них, облеченные в просветленные
тела, прекрасны и - мало сказать высоко разумны, но
духовно-мудры. Этого мира, Хангвиллы, высшего в сакуале, они
должны со временем достигнуть все, чтобы подниматься дальше, в
Файр, Уснорм и Каэрмис.
О, гнусные следы Гагтунгровой лапы видны и на многом
другом в царстве животных! Ему удалось, например, надавив на
некоторые шельты животных, совершить над ними насилие, которому
трудно найти аналог в нашем слое. Он не то что расплющил их или
раздробил, но он сделал их из индивидуальных коллективными.
Индивидуальные шельты многих низших существ суть
кратковременные проявления именно такого коллективного шельта.
Таковы, например, большинство насекомых, не говоря уже о
простейших. Индивидуальный шельт мухи или, например, пчелы -
это, если так можно сказать, только малюсенькое вздутие на
поверхности сферы коллективной души; умерла пчела или муха
здесь, в Энрофе, - и вздутие это втянулось опять в общую сферу,
влилось в шельт роя или мушиного множества. Мир коллективных
душ насекомых и простейших называется Нигойда: там эти
коллективные души, особенно пчел и муравьев, разумны, видом же
схожи с обликом существ, их воплощавших в Энрофе, но больше и
светлее. Некоторые из них -правда, пока немногие - поднимаются
выше, в Хангвиллу, и там становятся прекрасны и мудры; у них
появляются даже царственность и великолепие. Хангвилла -
своеобразный великий общий затомис всего животного царства, и
оттуда звериные просветленные души поднимаются через Файр уже в
самый Уснорм, где принимают участие в вечном богослужении
Шаданакара.
Еще более странным покажется то, что касается не живых
зверей, а некоторых детских игрушек. Я имею в виду всем
известных плюшевых мишек, зайцев и тому подобные безделушки. В
детстве их любил каждый из нас, и каждый испытывал тоску и
боль, когда начинал понимать, что это - не живые существа, а
просто человеческие изделия. Но радость в том, что правее не
мы, а дети, свято верящие в живую природу своих игрушек и даже
в то, что они могут говорить. Нашим высшим разумом мы могли бы
в этих случаях наблюдать совершенно особый процесс творения.
Сначала у такой игрушки нет ни эфирного и астрального тела, ни
шельта, ни, само собой разумеется, монады. Но чем больше любим
плюшевый медвежонок, чем больше изливается на него из детской
души нежности, тепла, ласки, жалости и доверия, тем плотнее
сосредоточивается в нем та тончайшая материя, из которой
создается шельт. Постепенно он создается и в самом деле, но ни
астрального, ни эфирного тела у него нет, и поэтому тело
физическое - игрушка - не может сделаться живым. Но когда
игрушка, полностью насыщенная бессмертным шельтом, погибает в
Энрофе, совершается божественный акт, и созданный шельт
связывается с юной монадой, входящей в Шаданакар из Отчего
лона. В Эрмастиге, среди душ высших животных, облеченных в
астрал и эфир, появляется изумительное существо, для которого
именно здесь должны быть созданы такие же облачения. Существа
эти поражают не красотой и тем более не величием, а той
невыразимой трогательностью, какой размягчает наши суровые души
вид зайчонка или олененочка. В Эрмастиге эти существа тем
прелестнее, что даже в соответствовавших им игрушках никогда не
было ни капли зла. Они чудесно живут там вместе с душами
настоящих медведей и оленей, получают там астральное тело, а
потом поднимаются в Хангвиллу, как и все остальные.
Я имею возможность едва наметить путь к решению проблем,
связанных с трансфизикой и эсхатологией животного царства. Но и
этого достаточно для того, чтобы понять, насколько эта
проблематика сложнее, чем представлялось мыслителям старых
религий. Упрощенная формула "животные не знают греха" нисколько
не отвечает существу дела. Если под грехом в данном случае
подразумевается такое состояние сексуального сознания, при
котором отсутствуют чувство стыда и идея о запретности
некоторых проявлений половой сферы, то животные, действительно,
греха "не знают". Но правильнее было бы сказать, что для них
эти проявления - не запрещенное, не наказуемое кармой, не грех.
С другой стороны, понятие греха неизмеримо шире половой сферы.
Злоба, жестокость, необоснованный и необузданный гнев,
кровожадность, ревность - вот грехи животного царства, и у нас
нет никаких данных судить о том, в какой мере те или иные
животные осознают эти проявления и их недолжность. К тому же
это и не решает вопроса о самом наличии или отсутствии для них
такого запрета. Нелепо думать, что закон становится действен
только тогда, когда он осознан. Закон тяготения был осознан
только Ньютоном, но подвержены ему были все и всегда. Сознают
ли животные некий высший закон или нет, смутно ощущают его или
никак не ощущают - все равно: причинность есть причинность,
карма есть карма. Насколько я понимаю, голодный лев,
умерщвляющий антилопу, не несет личной вины, поскольку для него
это необходимость, но несет вину своего вида или класса -
древнюю вину всех хищников. Сытый же тигр, нападающий на
антилопу только от избытка личной кровожадности и злобы, кроме
общевидовой вины несет и личную, ибо он не принужден к
умерщвлению своей жертвы необходимостью. Волк, обороняющийся
против собак и загрызающий одну из них в борьбе, не виновен
лично, но виновен как представитель хищного вида, предки
которого некогда сделали выбор в этом направлении. Здесь своего
рода первородный грех. Но упитанная и откормленная кошка,
играющая мышью ради развлечения, виновна и первородной виной, и
своей личной, так как в ее действии не было необходимости.
Скажут: перенесение человеческих, даже юридических, понятий на
мир животных. Но понятие вины есть понятие не юридическое
только, а трансфизическое, метаисторическое, онтологическое. В
различных царствах природы, для различных иерархий меняется
содержание понятия вины, но решительно ни из чего не следует,
что понятие это и стоящая за ним реальность кармы присуши
только человечеству.
Ни крупицы новых идей не внесла в эту область и
безрелигиозная эпоха мысли. Напротив: преобладающий в
современности взгляд на животных стал слагаться из двух
противоречивых начал: утилитарного и эмоционального. При этом
животный мир был расчленен на категории в зависимости от того,
каково отношение данного вида к человеку. Прежде всего,
конечно, животные домашние: за ними ухаживают, иногда даже
любят, если коровка заболеет - над, ней проливают слезу, но
если она перестанет доиться, ее отводят, скорбно вздыхая, в
некое место, где любимое животное будет превращено во
столько-то пудов мяса. Этим мясом хозяин, с детски невинным
самочувствием, будет кормиться сам и кормить свое семейство.
Вторая категория - значительная часть диких животных, включая и
рыбу: их не приручают, не осчастливливают заботой, их просто
ловят или убивают на охоте. В-третьих - хищники и паразиты: с
ними разговор прост, их уничтожают, где и как могут. И еще
можно выделить четвертую группу: это некоторая часть животных
диких, в особенности птиц, полезная тем, что она уничтожает
вредителей. Этой категории предоставляется жить и размножаться,
а в иных случаях, как, например, к скворцам или аистам,
проявляется даже покровительство. Что касается остальных
животных, от ящериц и лягушек до галок и сорок, то их иногда
ловят для научных опытов или просто для забавы, мальчишки
швыряют в них камнями, но чаще их просто не замечают с высоты
своего величия.
Такова схема, конечно, очень грубая, утилитарного
отношения к животным. Эмоциональный же элемент заключается в
том, что большинство из нас способно испытывать к тем или
другим видам и особям род симпатии либо настоящей
привязанности, либо эстетического восхищения. Кроме того,
многим еще свойственно, слава Богу, общее сострадательное
сочувствие к животным: отчасти этому сочувствию звериный мир
обязан тем, что во многих странах имеется даже законодательство
по вопросам их охраны и функционирует сеть добровольных
обществ, этой охране себя специально посвятивших. В соединении
с таким могучим союзником, как утилитарная забота о том, чтобы
ценные в промысловом отношении виды не были совершенно
истреблены, это эмоциональное отношение сделало возможным
учреждение заповедников. А в порядке исключения некоторые
заповедники и вовсе не имеют утилитарного смысла - например,
существующие во многих местах питательные пункты для голубей.
Я говорю, разумеется, об отношении к животным в Европе,
Америке, многих странах Востока. Но Индия являет собою совсем
иную картину. Брахманизм, как известно, издавна запретил
вкушение различных сортов мяса, свел фактическое питание
человека к молочной и растительной пище, обработку кож и мехов
объявил греховным и нечистым делом, а корову и некоторые другие
виды провозгласил священными животными.
И прекрасно сделал.
Европейца, конечно, смешит и возмущает зрелище коровы,
невозбранно разгуливающей по базару и берущей с любого лотка
все, что ей приглянется. Не буду оспаривать, что религиозное
поклонение корове - специфика только индийского мироотношения и
быть предметом подражания в наш век не может. Но чувство,
лежащее в основе этого поклонения, так чисто, возвышенно, так
свято, что само заслуживает преклонения перед ним. Это
психологическое основание культа коровы хорошо разъяснил Ганди.
Он указал, что корова в данном случае есть олицетворение всего
живого, стоящего ниже человека; смиренное преклонение перед
ней, служение ей в виде бескорыстного за ней ухода, ласки и
украшения выражает религиозную идею и этическое чувство нашего
долга перед этим миром живых существ, идею покровительства и
помощи всему слабому, нижестоящему, всему, не успевшему еще
развиться до высших форм; больше того: это есть еще и выражение
иррационального чувства глубокой общечеловеческой вины перед
